Страстный дух маэстро в его бывшем оркестре разбавили немецкой обстоятельностью
Гастроли Вашингтонского национального симфонического оркестра на Фестивале имени Мстислава Ростроповича его устроители назвали проектом в проекте. Действительно, две крупные симфонические программы, да еще одна из них после Москвы повторялась в Санкт-Петербурге – столько на нынешнем празднике не представил больше ни один коллектив. Насколько в оркестре, которым Мстислав Леопольдович руководил долгие 17 лет и который не был в России еще дольше, с 1993 года, сохранился ростроповичевский дух?
29 марта. Фото: Александр Куров
Об этом духе – страстности игры, открытости к самому широкому репертуару, в том числе современному, о высоком классе звука, особенно струнного – говорили накануне участники пресс-конференции – президент Кеннеди-центра в Вашингтоне Дебора Раттер, концертмейстер первых скрипок Ньюрит Бар-Йосеф и альтист Уильям Фостер, работавший в оркестре все 17 «ростроповичевских» лет. Однако сейчас коллектив приехал под началом своего нынешнего руководителя Кристофа Эшенбаха, а это совершенно другая индивидуальность и школа. Достаточно сказать, что, про признанию самих музыкантов, при Эшенбахе они до сих пор почти не играли русскую музыку. Теперь же им предстояло сыграть не просто произведения русского композитора, но две громадные партитуры Шостаковича – автора, вживание в мир которого требует, кроме колоссального эмоционального напряжения, еще и серьезного вглядывания в русскую историю ХХ века.
Верность одной из ростоповичевских традиций – интерес к современному репертуару – оркестр продемонстрировал с первых же минут первой программы 29 марта в Большом зале Московской консерватории. Речь о пьесе Тобиаса Пиккера «Старые забытые реки». Композитор – добрый знакомый Эшенбаха, они стали сотрудничать во время работы дирижера в Хьюстонском симфоническом оркестре. В тех южных краях наряду с полноводными реками часто встречаются пересохшие, и отмечающий это дорожный указатель подарил Пиккеру идею и название произведения. Это небольшая, около 8 минут, пейзажная пьеса светлого, но суховатого колорита: в ее тяготеющих к классическому мажору гармониях демонстративно мало звуков, часто это и вовсе повисающие в воздухе пустые кварты и квинты. Один из не очень частых случаев, когда минимализм продиктован не модной догмой, а тем, что по-другому это ощущение сухого дрожащего воздуха, это чувство ушедшей жизни и застывшего мертво-вечного лета, пожалуй, не передашь.
29 марта Фото: Александр Куров
Поделившись со слушателями красками американского Юга (от которого Вашингтон не так уж далеко), оркестр перешел к Шостаковичу. Оценим, учитывая сказанное выше насчет русского репертуара, этот жест немецкого маэстро – кстати, уходящего из Вашингтонского оркестра, уже в июле его сменит Джанандреа Нозеда, почти что «наш человек», много сотрудничающий с Мариинским театром и, как ожидается, нацеленный на расширение русской части афиши. Вместе с Эшенбахом на сцену вышла одна из считающихся весьма успешными в Америке молодых виолончелисток Алиса Вайлерштайн. Первый концерт Дмитрия Дмитриевича (посвященный его первому исполнителю Мстиславу Ростроповичу) прозвучал солидно, местами (в сольной третьей части-каденции) даже почти страстно. И все же не возьмусь утверждать, что исполнение меня зажгло – академизма в нем было больше, чем живого чувства. А выправить впечатление удачно подобранным бисом Алиса в этот день почему-то не решилась (на следующий день она реабилитировалась чудесно-тонким и интеллигентным исполнением сарабанды Баха).
То же послевкусие осталось после Девятой симфонии Шуберта. Хотя музыка полярно отлична от шостаковичевской по настроению и стилю. Соседи по пресс-скамеечке обнадеживали: ну, Эшенбах немец, Шостакович не совсем его композитор, а вот сейчас он себя покажет… Увы! Технически к маэстро и его коллективу практически нет претензий. Интонация струнных чиста, деревянные духовые соло отточены, медь по-немецки точна и слитна. Но отчего Шуберт стал таким мясисто-осанистым, куда девалась полетность первой части, а особенно финала, почему такой унылой телегой плетется вторая часть, на каких нелегких ухабах оказалась потерянной ее стеснительная грусть, в кульминации прорывающаяся трагическим вскриком?.. После окончания гляжу на часы: 57 минут продолжалось это обстоятельнейшее звукоплетение. Минут на 5-10 отстал маэстро от большинства исполнителей этой партитуры, потеряв вместе с темпом и изрядную толику романтической окрыленности. Разве лишь Танец комедиантов из оперы Сметаны «Проданная невеста» на бис чуть развеял эту чинную атмосферу.
30 марта Фото: Александр Гайдук
Пропустим «перемоткой» начало следующего концертного вечера – странным образом это снова были «Реки», хотя обычно, мне кажется, так не делают: уж две программы – так две программы, а не одна и восемь десятых. Или не так уж хорошо с современным американским репертуаром у оркестра, что пришлось к разнонациональным «сказкам» пришивать одну национальную «присказку»?
Впрочем, не будем слишком уж педалировать тему преамбульной миниатюры – в конце концов все основное из программы этого вечера еще предстояло. Нишу виолончельного концерта на сей раз заняла известная партитура Эдварда Элгара. И опять не могу ни в чем особенно упрекнуть Эшенбаха с Вайлерштайн, они работали на совесть, воспроизводя эту немецкообразную запоздало-благостную вещь (1919 год! А будто извлечено из архива не самых удачных сочинений Шумана или Брамса 60-70-летней давности). Но только снотворное ее действие, по крайней мере для автора этой заметки, в данном исполнении решительно пересилило все остальные свойства этого «профессорского» упражнения в композиции.
30 марта Фото: Александр Гайдук
С другой стороны, этот сниженный эмоциональный уровень, пожалуй, тоже парадоксальным сработал на логику программы, поскольку безусловной ее кульминацией должна была стать и стала Восьмая симфония Шостаковича. Выбор этого сочинения не менее символичен, чем Первого виолончельного концерта: это была одна из наиболее любимых Ростроповичем симфоний и последнее продирижированное им крупное произведение – то выступление во главе Госоркестра России состоялось здесь же, в Большом зале консерватории в день 100-летия Шостаковича 25 сентября 2006 года. Дальше маэстро из-за тяжелой болезни вынужден был прекратить концертную деятельность, а через 7 месяцев его не стало. Безусловно Эшенбах понимал степень ответственности, берясь за такую партитуру. И в общем оказался на высоте. Была и ростроповичевская страсть в звучании струнных которые так часто в этом опусе остаются один на один со вселенной как голос души композитора. Была сокровенность соло английского рожка, бас-кларнета, трубы и других духовых. Была страшная, атомная мощь туттийных взрывов, живописующих не только бойню Второй мировой войны, но смертоносную жестокость самого жизнеустройства в эпоху, в которую выпало жить Шостаковичу (и разве она кончилась?). Может быть, слишком замедленно-слоноподобной и оттого не такой нагло-веселой оказалась вторая часть – марш, не хватило мощи третьей – знаменитой токкате, которую уже лет семьдесят как подкладывают под кинохронику из самых горячих точек планеты. Но в целом грандиозная драматургическая арка симфонии, от начальной мрачной сосредоточенности через миллионноголосые крики боли и трепетные жалобы страдающей души к финальному просветлению страшно раненного, но все-таки живого человеческого духа – это было Эшенбахом и его музыкантами передано.
А на самых последних минутах программы, проявив отзывчивость, такт и вкус, маэстро сыграл – не догадаетесь! – «Грустный вальс» Сибелиуса. Хотя какой бис можно себе представить после такого великого и страшного музыкального полотна! Однако именно эта музыка, не разрушив настроения, словно погладила слушателя по плечу и чуть расслабила: давай вместе тихо поплачем – и улыбнемся сквозь слезы будущему, ведь все равно оно наступит.
Все права защищены. Копирование запрещено.
Пока нет комментариев