В МАМТе – премьера «Енуфы» Яначека

В Московском академическом музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко поставили «Енуфу» Леоша Яначека. Отдавая дань коллективу, как минимум не оскорбившему своей работой одну из лучших оперных партитур ХХ века, одновременно подивимся тому, как долго и непросто завоевывала российскую сцену эта поразительно «русская», хоть и написанная европейским композитором на европейский сюжет, опера.

Финальный «луч света в темном царстве»: Енуфа — Елена Гусева, Лаца — Николай Ерохин

«Енуфа» (первоначальное название «Ее падчерица»), первенец оперного творчества Яначека, увидела свет в 1904 году. С тех пор без преувеличения завоевала мир. Достаточно сказать, что в одной только Германии сейчас одновременно идут пять ее постановок. В маленькой Чехии – четыре. В Великобритании – три. В США и Польше – по две. В огромной России «Енуфой» заинтересовались только через полвека после мировой премьеры – правда, сразу два театра, Новосибирский оперный и филиал Большого в Москве. Подозреваю, это было связано с 10-летним юбилеем «братской» ЧССР. Но уже следующий, 20-летний юбилей такого урожая не принес: о причине тоже можно догадаться, учитывая стоявший на дворе год – 1968-й. Лишь в 2007-м появилась продукция Мариинского театра (дирижер Валерий Гергиев, режиссер Василий Бархатов, сценограф Зиновий Марголин). И вот сейчас ей решился составить конкуренцию  МАМТ.

Что же может быть русского в опере про чешскую деревню конца XIX века, вправе спросить читатель. Не ровно ли столько же, сколько в любой общечеловеческой драме? Или (сузим тему) в любой драме про унижение женщины в обществе. Да, «Травиата» или «Мадам Баттерфляй» точно так же понятны в России, как в любой другой цивилизованной стране мира. Но градус «женского вопроса» у славян свой. Такого чудовищного противоречия между достоинством личности и патриархальными правилами, как, скажем, в «Леди Макбет Мценского уезда» или т ой же «Енуфе», Западная Европа, пожалуй, не знала – по крайней мере последние несколько столетий.

Я не случайно назвал эти две оперы рядом. В них много общего даже сюжетно – жизнь в замкнутом пространстве клана, убийство ради покрытия «греха любви»… Только коллизия Катерины Измайловой еще страшнее: она и жертва и преступница, в конце закономерно гибнущая. Енуфа – персонаж однозначно положительный и потому получающий шанс выкарабкаться из ямы. Однако по эмоциональному напряжению эти произведения вполне сравнимы. Ничего подобного их экспрессионистской экзальтации нет даже у Пуччини – а уж кто в западной опере громче него возвышал голос в защиту женщины. О Рихарде Штраусе и не говорю, его экспрессионизм замешан совсем на иных сшибках – не социальных, а тех, что возникают между непримиримыми личностными психотипами.

В отличие от Штрауса, Леош Яначек – один из самых близких русской культуре европейских композиторов. Это видно уже по сюжетам: две из пяти его опер («Катя Кабанова» и «Из мертвого дома») написаны по классическим русским литературным произведениям. Высокое моральное звучание музыки – такой, например, как трагическая фортепианная соната «1 октября 1905 года. С улицы» (под впечатлением от разгона австрийскими солдатами молодежной демонстрации в Брно), – тех же гоголевско-толстовских корней. «Енуфа» основана на драме чешской писательницы Габриэлы Прейссовой, но подобную историю с несчастной любовью крестьянской девушки к богатому соседу, с рождением внебрачного ребенка, которого из соображений патриархальной чести убивает мачеха девушки, вполне можно себе представить и на нашей почве.

Главное же – Яначек не только литературно, но и  музыкантски был в большой мере настроен на «русскую волну». Что, наверное, характерно для Чехии рубежа веков, чувствовавшей свою второсортность в Австро-Венгерской империи и, в отличие, допустим, от Польши (для которой Россия все же оставалась прежде всего поработителем), видевшей в великом славянском собрате опору. Вспомним хотя бы дружбу Дворжака и Чайковского…

В «Енуфе» эти ассоциации все время бросаются в уши. Вот первая же песня главной героини, тоскующей по своему неверному Штеве: сколько в этих интонациях перекличек с самыми трогательными «женскими» страницами у Римского-Корсакова! В финальном же дуэте эти параллели вырастают почти до степени цитаты из знаменитой арии Царевны Лебеди. А когда старая мельничиха Бурыйя пробует утешить внучку: «Не плачь, Енуфа, не бывает любви без страдания», это печально-красивое утешение звучит удивительно «по-чайковски»… Нет, меньше всего хочу упрекнуть Яначека в эклектике, его опера в высокой степени цельна по стилю и настроению. Просто она до детальнейших своих подробностей, до всех этих народных плясок и рекрутских хоров, взращена на славянской песенной почве. Здесь и арий-то как таковых нет, это скорее песни, свободно разрастающиеся в сцены, диалоги, ансамбли. Притом – никакого ухода в архаику, это самое настоящее искусство модерна, или, как его называли в Австрии, сецессии – горячее, страстное, причудливое и изысканное по гармоническому языку, предельно разработанное по живописному и многокрасочному оркестру.

Для нынешних постановщиков не было вопроса – на каком языке исполнять «Енуфу»: конечно на русском. Это и сохраняет славянскую органику произведения, и делает его максимально доступным публике. Режиссер Александр Титель вместе со своей постановочной командой избрал, мне кажется, стратегически верное решение – не углубляясь в этнографические детали, передать общую идею драмы. Как раз там, где все же выдумываются подробности – например, какие-то ритуальные игры с подушками в «свадебном» третьем действии или зомбиобразная пантомима начала второго действия (странные заторможенные фигуры занимаются чем-то вроде разбрасывания снега), это вызывает недоумение. А вот простота мизансцен, часто более ораториальных, чем оперных, работает очевидно и сильно. Костюмы самым обобщенным образом передают эпоху (художник Елена  Степанова). Декорации на всю оперу одни, это «перечеркивающее» сцену наискось громадное упавшее дерево, видимо, символизирующее мертвящий патриархальный «моральный» уклад (сценограф Владимир Арефьев). Уместна и предельно лапидарная видеопроекция – полоска водопада в глубине сцены, неизменно бегущая на протяжении всей оперы. Это и указание на место действия (горы), и постоянный эмоциональный «подхлест» для глаза, и акцентирование центрального трагического момента – бросания несчастного младенца обезумевшей Дьячихой в воду. А как бушует эта вода в музыке, как обрушиваются страшными каскадами скрипичные пассажи в потрясающе зримой симфонической партитуре второго действия, когда происходит само злодеяние (дирижер-постановщик Евгений Бражник)… Великолепное слияние зрелищного и музыкального планов!

Визуально точно найден и финал (художник по свету Дамир Исмагилов), когда попавшие в глубину жизненной бездны Енуфа и Лаца все же находят друг друга и соединяются на узком пятнышке света посреди погруженной во мрак сцены.  «Луч света в темном царстве» – эта островско-добролюбовская формула тем более уместна по отношению к творчеству Яначека, что через полтора десятилетия после «Енуфы» тот обратится уже к чисто русскому сюжету «Грозы»)…

Перечисляя заслуги труппы, нельзя не назвать в первую очередь замечательные сольные работы женщин. Особенно – Натальи Мурадымовой , для которой такие страстные до фанатизма натуры, как Дьячиха (а за пару лет до того Медея в опере Керубини) стали коньком. И ведь у Натальи – сопрано, а партия Дьячихи обозначена композитором как меццо-сопрановая. Правда, с очень  ярким экспрессивным верхом. Как же замечательно, по-народному истошно голосит певица домостроевские нравоучения наверху, как мрачны ее декламационные признания в нижней тесситуре…

Достойный этой антигероине ансамбль составляет обладательница очень насыщенного драматического сопрано Елена Гусева. А какая женская стать! Такой и должна быть сельская красавица, из-за которой местные парни хватаются за ножи. Отлично подает свою характерную роль приглашенная солистка-меццо Оксана Корниевская (старая мельничиха Бурыйя).

Сложнее с мужчинами. Великолепен бас Романа Улыбина, но не его герой (Староста) определяет лицо драмы. В теноре Николая Ерохина достаточно теплых красок, чтобы мы поверили в искреннюю любовь его Лацы к Енуфе, но полной степени экспрессионистского напряжения чувств ему, сугубому лирику, еще предстоит достичь. Что же до Дмитрия Полкопина, то ему очень много надо работать над доведением своего вокала до кондиции, необходимой в этой сложной музыке. Пока же это напряженно-ломающееся пение можно оправдать разве что постоянным нахождением его героя в состоянии подпития…

Но главное театром сделано. Ты сидишь, властно захваченный драмой, а в конце, глядя на тонущий в темноте пятачок сцены с главными героями, думаешь: как, уже все? Мы расстаемся!? А когда следующий спектакль?

Фото автора

Все права защищены. Копирование запрещено.