Свой 71-й сезон Новосибирский академический театр оперы и балета (или НОВАТ – как по-новому, по-модному теперь именуют самый грандиозный оперный театр не только Сибири, но и всей России) закрыл в середине июля третьей оперной премьерой – вердиевской «Аидой» (двумя предыдущими были «Борис Годунов» и «Турандот»). И ею же 20 сентября Сибирский Колизей открыл новый, 72-й сезон.
При словосочетании «новосибирская Аида» первым возникает вполне конкретный образ – постановка Дмитрия Чернякова и Теодора Курентзиса сезона 2003–2004 годов, перенесших действие ориентальной оперы на воюющие посткоммунистические Балканы. Тот спектакль был обласкан критикой, получил аж три «Золотых маски», но, несмотря на это, не побоюсь утверждать такую «крамолу»: он был продуктом весьма противоречивым – что по замыслу, что по воплощению, а его гастрольный прокат в Москве на Всероссийском театральном фестивале в 2005 – малоудачным, и не только из-за ошибки с выбором площадки (акустически мёртвый, циклопический зал Кремлёвского дворца).
Определённые противоречия есть и в новой «Аиде»-2016, хотя она, конечно, совсем иная – по замыслу, концепции, исполнителям, постановщикам. Это и не удивительно – сменилась эпоха не только в Новосибирске, но и во всей России. Самое сильное впечатление от новой продукции – это сценография. Без преувеличения спектакль можно смело назвать пиршеством для глаз: несмотря на некоторое излишество визуального контента, мера в нём всё же соблюдена, а в целом картинка получилась эстетичной, красивой. Авторы спектакля придумали инновационное жанровое определение своему детищу – fashion opera. Спектакль и вправду иногда напоминает дефиле на показах высокой моды, но не тривиальностью проходок, а именно разнообразием, красотой и выразительностью костюмов.
Сценограф Жанна Усачёва сочетает в придуманном ею фантазийном Египте реальные древневосточные мотивы (скос гигантской пирамиды – символа нильской цивилизации, тяжёлые монолиты «лобного» места-подиума в левой части сцены, чёрные хитоны воинов и характерные причёски-парики египтянок, обилие золотых украшений) со смелыми «вбросами» совсем «из другой оперы»: гигантскими далианскими слоножирафами, техногенными ветряками, геометрическими фигурами, плывущими в видеопроекциях, матричными множествами, набегающими волнами, расползающимися гигантскими чернильными кляксами и пр. Такое нагромождение разнородных мотивов из эстетики сюрреализма навевает мысль о действе, разворачивающемся в подсознании, о сказке-сновидении, фантастическом мороке, прекрасном, загадочном, манящем и в то же время ужасном и пугающем.
Цветовое сценическое решение отличает высокий эстетизм. Сочетания цветов и их интенсивность, контрастность, мера в сопоставлении или противопоставлении тех или иных материалов, фактур – всё это соблюдено и подобрано с очевидным вкусом. Колоссальная роль световой партитуры и видеографики (Сергей Скорнецкий) – это поистине отдельный спектакль из причудливых модификаций-превращений. Эстетичны и костюмы, в которых явственно угадываются аллюзии «от кутюр»: сложносочиненные головные уборы, вкрапления стекла и зеркал в одежду, которая становится похожей на дорогое мозаичное панно из пленительных самоцветов и т. п.
В условиях столь пышного, декоративного спектакля, режиссуре приходится нелегко. Вячеслав Стародубцев попытался привлечь внимание к драматургии действа несколькими нетривиальными ходами. Одни удались больше, другие – меньше… Вот лишь некоторые новации: горделивое поведение Аиды; мальчик, играющий корабликом с алыми парусами, – плод любви эфиопской царевны-рабыни и Радамеса; гонец с вестью о нападении эфиопов, шумно выбегающий из глубины зрительного зала – и пугающий публику своим внезапным появлением; блуждание романтической пары в кромешной тьме в финале. Понятна природа этих акцентов режиссуры – желание проявиться в условиях самодовлеющей визуализации. В то же время само это доминирование – тоже своего рода режиссёрская концепция: опера как шоу-дизайн-проект.
Масштабный зал Новосибирской оперы и сама партитура «Аиды» – богатая разнообразием средств художественной выразительности – требуют крупного мазка, предельно выпуклого, «осязаемого» исполнения. Солистам и коллективу театра под руководством маэстро Дмитрия Юровского это вполне удаётся. Качество оркестровой игры и хорового звучания (хормейстер Вячеслав Подъельский) более чем удовлетворяют – красивый, сочный звук, мощный и сбалансированный по партиям голосов и группам инструментов. Юровский делает партитуру этой заигранной, но оттого ничуть не менее сложной оперы живой, дышащей, богатой красками, насыщая её динамическим и тембровым разнообразием. Рождается ощущение подлинной музыки – гибкой, трепетной, манящей.
Крепкий вокальный состав – отличительная черта НОВАТа, его марка (по-другому здесь, наверно, и невозможно – акустически сложный зал с сумасшедшей кубатурой обязывает). В него входят преимущественно местные исполнители, из приглашенных остался лишь Михаил Агафонов (Радамес), радующий ровностью и мощью звука, уверенным владением тесситурой и пением в целом элегантным. Более чем профессиональна Ирина Чурилова в партии Аиды: все подводные камни сложнейшей партии она преодолевает мастерски, даря своей героине и тончайшие пианиссимо, и оглушительные форте. Её дебют в партии прошёл на ура! Вторая дебютантка вечера Светлана Токарева (Амнерис) понравилась меньше: её голос убедителен как на верхах, так и в нижнем регистре, но вот середина золотой не получается – не яркая, не звучная, из-за чего многие фрагменты партии несколько «провисают». Низкие мужские голоса оставили исключительно позитивное впечатление: сочные и звучные, не испытывающие тесситурных проблем, они великолепно обрисовали образы героев, привыкших повелевать: Рамфиса (бас Алексей Лаушкин), Амонасро (баритон Алексей Зеленков) и Фараона (бас Владимир Огнев).
Фото Евгения Иванова,
предоставлены пресс-службой Новосибирского ТОБа
Пока нет комментариев