О концертной постановке оперы Фридриха Фон Флотова «Марта» в Новой Опере 2 февраля 2018 года

Про оперу Флотова «Марта» я узнал много лет назад, когда, занимаясь «раскопками» в фамильных книжных шкафах, обнаружил потрепанную книжку «Спутникъ меломана. Собранiе оперныхъ либретто» 1908 года издания. Аналогичные издания более поздних лет избавились не только от ятей и ижиц, но и от занятности изложения, место которой заняла сухая информативность. Дореволюционные либретто представляли собой небольшие новеллы, написанные довольно живым языком, да еще со вставками стихотворных фрагментов. И я читал и перечитывал их как некую целомудренную версию «Декамерона» – сходство тем более обоснованное, что абсолютное большинство оперных сюжетов замешано на любовных страстях.

Цепкая детская память удержала русскую фамилию немецкого композитора. Правда, позже я узнал, что он – Фон Флотов. А со временем познакомился и с единственной популярной арией из его оперы. Популярной настолько, что она полностью вошла в фильм «Музыкальная история», где ее поет Петя Говорков голосом Сергея Яковлевича Лемешева. Верней сказать, это не ария, а романс, кстати сказать, напоминающий романс Неморино из «Любовного напитка».

Точности ради отметим еще один номер из «Марты», который можно найти в записи, хотя он и не на слуху среднестатистического меломана, – и тоже, по таинственному совпадению, романс – «Последняя роза лета».

Что касается оперы в целом, то она, весьма популярная в XIX веке начиная с премьеры 1847 года в Вене, в XX – совершенно выпала из репертуара. Афиша советского оперного театра вообще была довольно скудной: регулярно ставились 4 оперы Верди, по 3 – Чайковского и Пуччини и с натяжкой – Римского-Корсакова, по 1 – Россини, Гуно, Бизе и наших Мусоргского и Бородина (впрочем, он единственный, чье оперное творчество было представлено полностью). Может быть, я что-то упустил, но в целом картина такая. Моцарт был редкостью, Беллини, кажется, можно было послушать только в Кишиневе, и то, думаю, лишь благодаря желанию Марии Биешу спеть «Casta diva». Да и за рубежом дело обстояло не намного лучше. Правда, в последние десятилетия ситуация и в мире, и у нас в стране стала меняться.

Смысл этих исторических экскурсов – в том, чтобы воздать должное Новой Опере, обратившейся к полузабытому шедевру. Кстати, это обращение – отнюдь не единственное в практике театра. И тут нет никакого противоречия с его названием: слово «новая» в данном контексте означает новый подход к опере, в отличие от старого, базировавшегося, среди прочего, на эксплуатации нескольких апробированных названий.

Здесь более чем уместно вспомнить известную максиму о том, что новое – это хорошо забытое старое. И действительно, никакого ощущения архаичности у зрителей в тот вечер не было. Точней сказать, у слушателей: под концертной версией в данном случае подразумевалось музицирование в чистом виде, без малейшего намека на постановку в театральном смысле слова. Актеры лишь несколько раз обращались непосредственно друг к другу и разочек, оказавшись за соседними пюпитрами, взялись за руки. Это не упрек, а констатация факта – такое художественное решение. Своего рода ожившая аудиозапись с синхронными субтитрами. Впрочем, некоторая визуализация все же имела место: софит высвечивал на заднике подобие луны, озарявшей героев как в ночное, так и в дневное время. Что, впрочем, было довольно уместно, ведь действие происходит в туманном Альбионе: в светлое время суток это астрономическое явление воспринималось как солнце, пробивающееся сквозь тучи.

Вот на этом-то сумрачном фоне и развернулась весьма яркая, хотя и незамысловатая, история. Незамысловатость ее обусловлена самой литературной первоосновой – ею послужил балет-пантомима «Леди Гарриет или Гринвичская служанка»: понятно, что в таком бессловесном жанре о сложных сюжетных ходах или излишнем психологизме не могло быть речи. Из названия оперы – «Марта, или Ричмонская ярмарка» – следует, что ее действие перенесено из Гринвича в другую часть Большого Лондона – Ричмонд.

Завязка истории строится на переодевании – мотив, использованный несметное количество раз: бедняками представляются знатные герои «Мнимой садовницы», «Севильского цирюльника», «Риголетто» и, наоборот, аристократами — представители низших сословий в «Нищем студенте» и «Принцессе цирка». Любопытная закономерность: оперные герои стремятся принизить свой социальный статус, а опереточные – повысить.

Эта забавная тенденция, разумеется, имеет исключения (например, в «Парижской жизни»), но «Марта» к их числу не принадлежит: ее героини –знатные дамы. Леди, приближенная к королевскому двору (сопрано), и ее наперсница (меццо) переодеваются простолюдинками и отправляются на ярмарку, где нанимаются служанками… К кому? Правильно, к тенору и баритону. Нетрудно догадаться о том, что по правилам ярмарки «трудовой контракт», заключенный на ней, не подлежит расторжению ни при каких условиях (тридцать – не сценических, а исторических – лет спустя эта идея вернется к зрителю в «Корневильских колоколах»). После ряда забавных коллизий, связанных с тем, что они совершенно беспомощны в хозяйственных вопросах, мнимые служанки, нанеся весь возможный ущерб хозяевам, сбегают, естественно, унося в сердцах искры любви и оставив такие же искры в сердцах обманутых работодателей. Пары влюбленных тоже довольно очевидны: тенор–сопрано и баритон–меццо. Причем, если вторая пара к концу оперы находит свое счастье без особых помех (один задорный дуэт в последней картине – и дело слажено), то для первой – всё складывается куда драматичней. Сперва она, а затем он проявляют гонор: она – от нежелания снизойти до простого фермера, а он… Ну, вспомните Гошу из «Москва слезам не верит» – вот и объяснение. По ходу дела его заключают в тюрьму, а потом выясняется, что он очень знатен, хотя и не знал об этом. Все это лишь еще больше травмирует хрупкую тенорскую психику, таящуюся в грубом фермерском обличье. Счастливый финал наступает, когда леди инсценирует новую ярмарку и повторно нанимается к своему щепетильному воздыхателю.

Если в моем пересказе и прозвучали иронические нотки, не надо принимать их всерьез: нам ли, изведавшим вкус постмодернизма, гнушаться бродячими сюжетами? Обращение к традиционным решениям превращает опус бездарного ремесленника в банальный штамп, а произведение талантливого автора – включает в длинный ряд шедевров, так или иначе связанных друг с другом. Здесь мы безусловно имеем дело со вторым случаем. Ну а раз так, то перейдем к тому, что́ оживляет и придает свежесть знакомой фабуле, – музыке.

Главным открытием для зрителей (и, признаюсь, для меня тоже) в этот вечер стало то количество чудесной музыки, которой полна «Марта». Думаю, определение «чудесная» тут самое точное: может быть, мелодии и не самые эффектные, они не произвели переворота в музыке, не открыли нового музыкального языка, но, слушая их, об этом не думаешь. Мелодическое богатство «Марты» так велико, что до антракта (он был сделан между двумя картинами 2-го действия) все время хотелось, чтобы композитор остановился, развил тему до большой арии или ансамбля. Но нет: подразнив слушателя небольшим отрывочком, которому хотелось подпевать (точнее, за незнанием слов, подмурлыкивать), автор тут же переходит к новому, ничуть не менее завлекательному, напеву. Правда, во второй половине оперы он пошел по более традиционному пути, одарив нас и развернутыми ариями, и дуэтами.

Невольно подумалось: сколько же потрясающей музыки сочинили мастера прошлого, если мы позволяем себе, подобно ребенку, выковыривающему изюм из булочки, разбрасываться такими богатствами, оставляя из них, как в случае с «Мартой», только лишь одну арию. У французов есть выражение «crème de la crème»: по смыслу – «лучшее из лучшего», а дословно – «сливки со сливок». Второй вариант точнее передает смысл того, с позволения сказать, бесхозяйственного отношения, с которым мы относимся к музыкальной классике.

Еще одна особенность «Марты» в том, что она принадлежит к числу таких опер, как «Травиата» и «Богема», я сравнил бы их с перстнем: в центре (как драгоценный камень) – лирическая пара с высокими голосами, а остальные действующие лица как бы обрамляют ее. И блистательные хиты других персонажей, такие, как ария Жермона или вальс Мюзетты, не меняют сути дела: в оправе перстня могут быть разные камни, но главным все же является центральный алмаз или изумруд. Сравнив названные оперы со многими другими, даже с теми, в центре которых тоже сопрано и тенор (навскидку: «Любовный напиток», «Трубадур», «Иоланта»), нетрудно увидеть, что в них баланс (в первую очередь, музыкальный) между главными и второстепенными партиями – совершенно иной. Кстати, и в «Марте» есть чем блеснуть не только центральной паре: взять хотя бы упомянутый уже дуэт или гимн… пиву.

Поскольку речь зашла о персонажах, назовем их, а также исполнителей. Леди Гэрриэт (сопрано) – Елена Терентьева, фермер и скрытый лорд Лионель (тенор) – Георгий Фараджев, фрейлина леди и ее подруга Нэнси (меццо-сопрано) – Анна Синицина, фермер Плюмкет (баритон) – Илья Кузьмин, кузен Гэрриэт лорд Тристан (бас) – Алексей Антонов, судья (еще один бас) – Михаил Первушин. Ну и конечно, нельзя не сказать о сердце всего музыкального организма – дирижере Феликсе Коробове!

С вокальной точки зрения все исполнители были хороши. И все же особо хочется выделить Елену Терентьеву. Но ей и партия досталась самая сложная, зато и самая эффектная. Правда, в одном месте мне показалось, что колоратуры ее леди Гэрриэт прозвучали чуть отрывисто: «А! А! А!» – там, где хотелось бы услышать переливчатое «А-а-а-а!…» Впрочем, уже в следующем пассаже ее голос вновь прекрасно переливался. Также хотелось бы, чтобы чуть посильней был голос Лионеля. Возможно, я бы не стал останавливаться на этих мелких шероховатостях, если бы особое место, которое, как мы говорили, занимают эти персонажи, не предъявляло к ним и особых требований.

Продолжим ювелирную аналогию. Флотов, с немецкой пунктуальностью, довел описанный выше принцип до логического завершения – вложил «перстень» в драгоценный футляр. А если без метафор, то речь идет о хоре, роль которого в этой опере чрезвычайно велика: он окружает, как бы охватывает основных персонажей оперы. Конечно, речь идет не о физическом окружении, а о музыкальном, аналогичном тому, как главная пара окружена остальными солистами.

Причем, это полностью заслуга композитора: по сюжету «Марта» – вполне камерная вещь, в которой было бы достаточно нескольких слуг и придворных. Но большой, разноголосый хор придает этой «трехслойной» конструкции не только величественность, но и идеальную завершенность. И театру удалось это передать в полной мере, что́ подтвердили бурные аплодисменты, которыми зал наградил, наравне с солистами, хористов и хормейстера Юлию Сенюкову. Не обделили зрители своей благодарностью и оркестрантов во главе с дирижером.

Особо хочется остановиться на оркестровой части оперы. Она не так проста, как могло бы показаться.

Опера начинается, как и положено, с увертюры. С первых тактов она настраивает слушателя на особый лад. Ты сидишь в зале, зная, что сейчас будет представлена комедия, и вдруг слышишь протяжные суровые раскаты, которыми изобилует первая часть увертюры. «Что-то тут не так», – думаешь ты. И это – именно то настроение, которое хочет вызвать композитор – чтобы все происходящее воспринималось не совсем таким, каким оно кажется на поверхностный взгляд. Если уж маскарад, то – и в звуках тоже.

Музыка «Марты» – настоящая оперная музыка, в том смысле, что она не просто сопровождает действие, создавая своего рода фундамент для вокальных рулад. Музыка – главный рассказчик, комментатор того, что происходит между действующими лицами. Она не поддакивает происходящему на сцене, а разговаривает с залом. Вот только один момент: лорд Тристан, чопорный зануда, предлагает дамам унылые развлечения, единственно достойные, на его взгляд, светских дам. Его собственная мелодия – важная, неторопливая, да прямо скажем, скучная. Но надо слышать, что́ в это время творится в оркестре: он хихикает, чуть ли не подсвистывает поющему герою. Можно было бы сказать, что музыка дразнит его, если бы он мог слышать кого-либо кроме себя самого. Да оркестр и не к нему обращается, а непосредственно к нам.

В заключение своих заметок хочу сказать о том, что при всем удовольствии, которое мы получили в тот вечер, у каждого (думаю, что с уверенностью могу говорить за других) остался небольшой осадочек. Нет-нет, не подумайте – ничего плохого, наоборот! Я бы сказал, хороший осадочек: как жаль, что это исполнение не имеет сценического воплощения! Ведь помимо прекрасной музыки в опере есть всё для яркого спектакля. Вспомним хотя бы сцены, в которых аристократки пытаются скрыть свою хозяйственную неуклюжесть!

Взяв в качестве названия статьи слова из романса Лионеля, я заключил имя героини в кавычки, имея в виду не плач влюбленного по скрывшейся девушке, а призыв зрителя к одноименной опере вернуться на сцену. И пусть это возвращение сопровождается таким же преображением, какое произошло в сюжете: там служанка превратилась в знатную даму, а здесь – скромное концертное исполнение предстанет перед нами во всем постановочном блеске. И не надо никаких изысков: простодушная история рухнет под тяжестью режиссерского самоутверждения, как Теремок – под Медведем.

Кстати, зал был полон (не в каком-то метафорическом смысле, а в самом прямом: я не видел ни одного свободного места) и даже на входе – что нынче бывает не так уж часто – спрашивали лишний билетик, и это может служить залогом того, что, откликнувшись на мой робкий призыв, театр не прогадает.

Фотограф — Даниил Кочетков

Фото предоставлены пресс-службой театра Новая Опера

 

Все права защищены. Копирование запрещено.