На многих концертах фестиваля «Зарядье» побывала Надежда Ридер.

 

 

Вот уже два года, как в Москве построили зал «Зарядье». Необходимость этой постройки многими ставилась под сомнение, да и то сказать – уж чем-чем, а концертными площадками наш многомиллионный город не обделен, и даже эти уже существовавшие площадки заполнялись и заполняются далеко не всегда. За два года выяснилось, что и в новый зал публика ходит не очень активно, к тому же публика специфическая: среди меломанов сложилось мнение, что именно в Зарядье чаще всего хлопают между частями, несмотря на то, что перед каждым концертом объявляется, что это не принято.

И вот, по-странному тихо, без помпы, практически без рекламы, без модных специально организованных групп в соцсетях, в зале «Зарядье», о котором так и не сложилось мнение, нужен он или нет, начался одноименный фестиваль — новое детище Валерия Гергиева. Прочесть о нем было особенно негде, кроме сайта Мариинского театра, и в объяснения идеи тоже никто особенно не вдавался, но по программам можно было сделать вывод, что часть концертов отдана лауреатам конкурса Чайковского разных лет, а другая часть представляет собой первые за много лет сколько-нибудь продолжительные гастроли  Мариинского театра в Москве – с самым интересным, что в нем происходит.

Несмотря на это отсутствие торжественности поначалу, концерт-открытие (30 октября в 20.00), получился ярчайшим. Оркестр Мариинского театра, одним этим сказано многое. То и дело приходится слышать, что, мол, этот оркестр из-за своего расписания не успевает репетировать и часто попадает в ситуации, когда, говоря музыкантским жаргоном, надо играть «с листа наизусть», от чего страдает качество – но послушайте, этот оркестр даже с листа наизусть, бывает, играет лучше, чем иной другой после двухнедельных репетиций программы, и лучше не только в смысле энергетики. Что и говорить о его звучании на пике формы и с выученными, обыгранными произведениями, когда музыка возникает точно без усилий, без материи, прямо из воздуха. Ты не думаешь ни о чем, только впитываешь жадным слухом упоительную красоту, и даже безупречность строя и слитность духовых отмечается не столько сознанием, сколько ощущением этой красоты: медные духовые у Мариинского оркестра звучат, как органные трубы.

От увлечения развертывающимся перед тобой звуковым пейзажем ты пропустишь момент, когда очаровательная, полная утренней дымки картина в «Рассвете на Москве-реке» обернется тревожным воспоминанием, а мягкий вздох сменится стоном. Аккорды валторн зазвучат набатом, и всё, что только есть в тебе русского, заговорит неожиданно для тебя самого в полный голос. Откуда эти странные ощущения, откуда этот мороз по спине? Бунты, и топоры, и плахи, и молебны, как во сне забытом – так писал Шмелев. Это на все времена музыка о России, навсегда. Огромная земля, которой так идет мирный дух, мирный вид, однако за много веков пропитавшаяся кровью до самого скального основания, стон под ласковой улыбкой – не вся ли наша история умещается в это описание, в эти несколько страниц партитуры? И ещё одна мысль придет – что раз рассвет на Москве-реке, то очень может быть, что в утренней дымке, под петушиное пение развертывался перед мысленным взором композитора именно этот пейзаж, картина именно этого места, где сейчас в 2019 году сидит оркестр и играет эту музыку. Ведь Зарядье-то как раз на Москве-реке, в пяти минутах ходьбы от Красной площади, где начинается действие «Хованщины», а в пейзаже столько воздуха, что он явно взят Мусоргским «сверху», панорамой. Бывают странные сближенья, действительно.

При этом программа всего концерта целиком была скорее французской, чем русской. И это логично, раз для открытия фестиваля был приглашен победитель конкурса Чайковского-2019, француз Александр Канторов. После «Рассвета на Москве-реке» — Пятый фортепианный концерт Сен-Санса,  «Болеро» (Равель) и Фантастическая симфония (Берлиоз). Правда, солист после Сен-Санса преподнес сюрприз в виде биса, но об этом позже. Гергиев – дирижер-театрал, дирижер развертывающегося действия и мощных кульминаций. Для меня главное его качество – это энергия. Он (как и его оркестр) не бывает спящим. При этом он вроде бы он не делает ничего особенного, но всё оживотворено, как бы подпружено, точно подступающей водой в наводнении, этой энергией, в нужный момент прорывающей плотину. «Болеро» было взято в более подвижном темпе, чем кажется привычным, и оттого оно явилось танцем, а не маршем с привкусом милитаризма, который так просто из него сделать. Как легкий дымок, взвилась над вторым проведением темы педаль флейты на ноте «соль», и тогда, пожалуй, автора этих строк впервые посетила отчетливая мысль, что зал «Зарядье» был построен не зря – эту педаль в донельзя заигранной пьесе слух воспринял как неожиданную и приятную новость. А дальше – бенефис великолепной духовой группы, пока струнные играют роль ударных в пиццикато, парад оркестровых красок, удивляющих и по сей день. Внимание, не теряющееся ни на секунду, и наконец кульминация, от мощи которой ты, кажется, сам начинаешь гудеть, будто в резонансе.

Звуковой пир в «Фантастической симфонии», струнные как на бархатной подушке, все голоса как на ладони. «Фантастическая» – настоящая живая музыка, а не страница из учебника по музлитературе, повествующая, как автор явился основоположником романтической программности. Качество музицирования такое, что можно прямо с концерта писать на диск без дублей. С оркестровым звучанием акустика зала «Зарядье» делает чудеса, надо это признать. Где ещё у нас звучит так? Даже в БЗК не так. Не выступает звук над тишиной, выпуклый, драгоценный, с наведенной на него резкостью, высвеченный, как шапка Мономаха в Алмазном фонде – как это происходит в Зарядье. В зале Чайковского оркестр из партера вообще лучше не слушать, он не сливается, распадается на партии. В Доме музыки, кажется, что-то намудрили, и ходящая на концерты публика передает по эстафете из уст в уста, на каких местах надо слушать (не на всех). Зал филармонии-2 попросту слишком маленький. Это что касается оркестра, а как насчет сольных инструментов?

Должна сказать, что я сидела довольно далеко, но рояль в концерте Сен-Санса, и тем более в сольном бисе, был слышен так, как будто стоял рядом со мной. Справедливости ради, все же оркестр иногда накрывал солиста – редко, но накрывал. Солисту, однако, это не слишком мешало: ещё на конкурсе Чайковского было заметно, что в оркестровой ткани Александр Канторов чувствует себя как рыба в воде. Наблюдать за этим слиянием – истинное удовольствие, ощущение ансамблевой безопасности – не такой уж частый гость в программах с солистами. Концерт прозвучал практически безупречно, за исключением тех самых моментов, когда в зале оркестр перекрывал рояль. У Канторова есть качество, которое составляет как его достоинство, так и в каком-то смысле недостаток – всё так надежно, что кажется предустановленным, как будто уже случилось, а не происходит здесь и сейчас (что так подкупает в игре его старшего товарища Люки Дебарга). Впрочем, это вопрос слушательских предпочтений. Однако по уровню театральности и артистизма, по уровню осознания и преподнесения музыкальных событий это явления одного порядка. Нельзя не отметить, что уровень этот задал четыре года назад именно Дебарг, так что у части публики воспиталась в этом отношении повышенная чуткость: наш слух уже как бы сам требует именно такого и не согласен на меньшее. Однако возьму на себя смелость заявить, что в полную силу Канторов развернулся именно в бисе, исполнив фрагменты из «Жар-Птицы» Стравинского в обработке Агости (за вычетом «Поганого пляса» — отметим особо). Да, он играл это на конкурсе на втором туре, и весь мир может это видеть в записи на «Медичи». Но надо было прийти в этот новенький зал, чтобы в его акустике, превращающей любую ноту в драгоценность, услышать эту невероятную стереоскопию, это баснословное владение звуком: иногда казалось, что на сцене не один рояль, а три, и все с разным тембром и стоят далеко друг от друга. Никакие мысли о заданности, предустановленности больше не возникали. Не до рефлексий, когда перед тобой развертывается волшебная сказка звукописи, где нет ни одной зряшной ноты.

И надо было внезапно осознать, что финальная тема-апофеоз представляет собой в нотном изложении почти буквальную инверсию темы из «Рассвета на Москве-реке». А ведь в балете Стравинского под эту тему замок Кощея, с которого спадают злые чары, превращается в православный храм. Странные сближенья, говорите вы? Жар-птица – символ красоты. Никакого стона больше нет, наш серебряный век не хотел его слышать (и поплатился за это). Райский, идеальный образ, что-то, парящее в небе. Не для того ли и был построен зал «Зарядье», чтобы октябрьским вечером над московской неприятной слякотью и над всей этой впитавшейся в землю историей могли распуститься, как перья жар-птицы, эти восхитительные звуковые миражи? Спасибо, спасибо, спасибо.

 

Фото предоставлены пресс-службой

Благотворительного фонда «Фонд Валерия Гергиева»

 

 

Все права защищены. Копирование запрещено.