Международный фестиваль балета в Кремле, обычно заполняющий лакуну в осенней афише, в этом году расстался с привычным одиночеством. Раннее открытие сезона в Большом театре и Музыкальном театре им. К.С. Станиславского и Вл.И. Немировича-Данченко, московская премьера «Снов спящей красавицы» с Дианой Вишневой, юбилейный фестиваль современного танца Dance Inversion заполнили событиями вторую половину сентября. И все-таки, даже в таком соседстве, в программе Кремлевского балета нашлись заслуживающие внимания спектакли. Для меня одним из них стала «Баядерка» с танцовщиками театра Ла Скала. Мне уже давно хотелось увидеть в большой классике Мартину Ардуино – балерину, умеющую не потеряться на вторых ролях, кто бы ни оказывался ее партнершей. Интерес вызывало и то, как подойдет к партии Солора Марко Агостино – артист деми-классического амплуа, чьи возможности позволяют танцевать Альберта и Ганса в «Жизели», Конрада и Ланкедема в «Корсаре».

Выступление миланских guest-stars развернулось в увлекательную драму, порожденную сближением двух непохожих артистических воль.

Марко Агостино вел роль канонах старинного искусства представления. Его Солор – с ровно затонированным и подрумяненным лицом, сменяющий за два акта три костюма[1], один другого красивее и ладней, был условен и правдив в той же мере, в какой и сам балет. Он поудобнее привешивал лук на плечо, чтобы без лишней суеты передать его Магдавее, и, проезжая через площадь на слоне, сохранял вымуштрованную годами балетных классов осанку. В коде свадебного Grand pas он точно подгадывал время, когда нужно бежать к Гамзатти и подхватить ее в пируэте, а в финале спектакля почтительно держался на шаг позади Никии, пропуская ее в группу теней.

Образцово соблюденная старобалетная галантность не отменяла предполагаемых сюжетом эмоций. Во второй картине, узнав о решении раджи женить его на Гамзатти, Солор отворачивался в смущении; в третьей трагически возносил к небу правую руку, обнимая левой бездыханную Никию; в четвертой напряженно втягивал дым из трубки кальяна, ища в нем забвения от мук совести. В «Тенях» слегка расставленные пальцы скользили вдоль линии лба, укрупняя сосредоточенно-скорбный наклон головы. Кисти выгибались и открывали залу отягощенные преступлением ладони.

Все вместе было выразительно внешней, подправленной на ориентальный жанр выразительностью. Она выдавала родословную образа. Солор Агостино вышел не из 1870-х гг., сохранявших память о романтическом балете, не из XX века, оснастившего танцовщиков тонкостями психологической игры, а из академизма 1890-х и начала 1900-х, из периода, когда Петипа в последний раз возобновил «Баядерку». Эстетическому вкусу тех лет соответствовал и сольный танец с ровными оборотами в воздухе и в партере, с преодолением положенного расстояния сцены в прыжках, всегда аккуратно начатых и завершенных. В нем не бился нерв, не светила сияющая героика Вахтанга Чабукиани – автора мужской вариации в Grand pas, но хореография доносилась уверенно и внятно.

Железный стержень исполнительского замысла скреплял роль Никии. Мартина Ардуино хотела играть трагедию и играла ее весь первый акт, жертвуя лирикой, заимствуя приемы извне там, где не хватало накала страстей. Она устыжала влюбленного Брамина жестом Мирты, приговаривающей к смерти лесничего. В соло с кувшином, в дуэте встречи с Солором ее движения были слишком равны себе, слишком умозрительны. Они не текли в унисон с музыкой, не прорывались к правде чувств.

Все искупал жар иных сцен. Пара храмовых слуг раздвигала завесу и открывала грозное, недоступное людям божество. Сквозняк, тянувшийся из-под каменных сводов, колыхал вуаль, не дотрагиваясь до кожи. Плотная пелена скрывала душу в танце у огня. Только раз внутреннее пламя показалось в щели между близко сведенными веками. Приглашенная во дворец раджи, баядерка приветливо кланялась царевне, опускалась у ее ног на колено со смутным ожиданием беды. Гамзатти подталкивала гостью к портрету Солора, и все вмиг закипало. Как искусный оратор, истово верующий в свою правоту, Никия вступала в диспут и обращала пантомимное красноречие против соперницы. Реплики Гамзатти, напоминавшей храмовой танцовщице о ее положении, предлагавшей драгоценности, упрашивавшей отступить, горячили ее. Нож попадал к ней в руку почти случайно, но как знаменательна была эта случайность! Сухой ветер возмущения обжигал сцену, и в очищенной им атмосфере раздавался  смиренный плач.

«Танец  с  корзиной»… Никия перевивала ослабевшие запястья, складывала ладони замком. Она ни к кому не обращалась, плакала невидимыми слезами, утешалась над корзиной цветов. Необъяснимая здравым смыслом радость жила в ее душе рядом с горем утраты. Боль перегорала. Огонь страданий утихал вблизи очищающего света «Теней».

В них оба танцовщика добровольно брали на себя роль инструментов и предоставляли говорить хореографии. Тут пришлась кстати их ровная, академичная техника. Ничто не терялось ни в адажио, ни в аллегро. В коде балерина ударяла ногой об ногу и продолжала лететь в статичном арабеске, поддерживаемая партнером. Подъем рук в третью позицию отмечал позу в кульминации перекидных jeté. Не был забыт и прямой сюжет картины. Никия и Солор танцевали вдвоем на пустой сцене. Она указывала перстом направление их общего пути. Солор протягивал руки и смотрел вперед. Никия отдалялась, жестом звала его. Солор вручал себя ее власти и шел за ней. Сцену заполнял кордебалет теней. Солор вбегал в их обитель и находил Никию там. Он на расстоянии следил за ее полетом в вариации. У него самого вырастали крылья, когда после нее он выходил на коду. И в апофеозе он помещался у ног Никии в фантастическом саду теней – прекраснейшем из садов, взращенных на почве классического танца Мариусом Петипа.

 

[1] В Кремлевском балете «Баядерка» идет в двух актах. Первый соответствует первому и второму действиям редакции В.И. Пономарева и В.М. Чабукиани, и заканчивается смертью Никии.

 

Фото с сайта Государственного Кремлевского Дворца  kremlinpalace.org

 

 

Все права защищены. Копирование запрещено.