Цикл «Истории с оркестром» начали с родоначальника жанра. А могли бы целиком посвятить ему

Геннадий Рождественский и Виктория Постникова в редком для себя ансамбле с ГАСО имени Светланова и Хором имени Свешникова исполнили «Прометей» Скрябина. Фото Сергея Бирюкова

Цикл Московской филармонии «Истории с оркестром» в нынешнем году предстал в новом обличье: теперь эти три вечера Государственного академического симфонического оркестра России имени Евгения Светланова (художественный руководитель Владимир Юровский) отданы не одному дирижеру-рассказчику, как было в предшествующие несколько лет, а трем разным маэстро. Начали с Геннадия Николаевича Рождественского. Об абсолютной закономерности такого решения и в то же время о вызванных им сожалениях – эта заметка.

Конечно, если решать, что знаменитый концертный цикл отныне будут вести несколько прославленных дирижеров, не могло быть и тени сомнения: открывать такую серию должен Рождественский. Он – пионер жанра на отечественной сцене, его просветительские выступления украсили собой большой период в жизни Московской филармонии. Особая радость – что этот период продолжается: только за последние годы Геннадий Николаевич провел исторические (во всех смыслах слова) циклы – трехлетний абонемент британской музыки ХХ века; двухлетний, посвященный мессам Моцарта в сопоставлении с музыкой наших дней…

Не сомневаюсь, что подобные циклы Рождественский мог бы посвятить еще десяткам выдающихся композиторов и композиторских школ, которые он любит и глубоко знает. В том числе – Скрябину, великому революционеру музыки, выразителю космической высоты русской души, открывателю целой вселенной неизведанных прежде звучаний, за которым вслед пошли другие композиторы века, от Берга до Мессиана. Однако на сей раз сложилось по-другому: в распоряжении Геннадия Николаевича была только одна программа.

И он ее решил, как всегда, интригующе и неожиданно. Мы не услышали вех биографии Скрябина – и правильно: кто знает, тот знает, а тем, кто еще в неведении, надо слишком долго рассказывать. Зато чрезвычайно любопытно было узнать такую, например, экзотическую, но показательную подробность: среди поклонников Скрябина был и итальянский писатель Габриэле д’Аннунцио, личность яркая и неоднозначная. Он – поэт-романтик и националист, военный летчик и авантюрист, захвативший хорватский город Риеку на целый год, с осени 1919-го по конец 1920-го, и установивший там итальянскую колонию Фиуме, устройство которой затем послужило прообразом фашистского режима в самой Италии. Вместе с тем – человек широких интересов, испытывавший симпатии к русскому искусству, друживший с Сергеем Дягилевым, восхищавшийся танцем Иды Рубинштейн и живописью Льва Бакста.

«Сегодня вечером Скрябин пляшет

с дикостью Игорева дружинника

над своим сердцем бессмертным,

в котором постоянно двойная мелодия вожделенья и скорби.

Каждый удар пяты окровавленной обрывает мелодию и искажает ее.

Но когда ритмом неровным пята поднимается,

снова звучат вожделенье и скорбь бессмертным звуком,

пока новый удар не оборвет их опять.

Он пляшет, пляшет, опьяненный отчаяньем, освящая самого себя,

пока не почувствует, как сердце под ударами жестокими втопталось в землю и смешалось,

пока не услышит отрывистых звуков черной и алой песни грядущего,

мелодии вечности, гимна глубокого скорби безбрежной».

Это – стихотворение д’Аннунцио, которое так и называется: «Сегодня вечером Скрябин пляшет». Геннадий Николаевич узнал его, купив в своем любимом Милане в одной из передвижных букинистических лавочек сборник стихов поэта. И совершил таким образом для себя, а теперь, прочтя его с эстрады зала имени Чайковского, и для нас любопытное открытие.

Но главным открытием вечера стала, конечно, музыка. Нельзя сказать, что Вторая симфония Скрябина – такая уж исполнительская редкость, но все же играют ее, пожалуй, не так часто, как последнюю, Третью симфонию, считающуюся классическим образцом зрелого скрябинского стиля. Видимо, причины – длительность и многосоставность произведения (пять частей), а в еще большей степени – отчетливая наивность его утопической концепции, приводящей к помпезному финалу.

Однако Рождественский сумел «расслышать» в симфонии такую вселенскую мощь эмоционального и духовного излучения, что не покориться ей было, по-моему, совершенно невозможно. Императивные возгласы меди, небесная песня кларнета, птичье щебетание флейт, голос скрипки как выражение порыва человеческого духа к небу – вот ступени на пути воссоединения человека с природой, его вхождения в храм, имя которому – Вселенная. Но воссоединение это дается не просто так: в громадной партитуре немало страниц подлинного драматизма. Причем драматизма особого – это всегда юношеское горение души, так отличающее Скрябина, например, от Рахманинова с его трагизмом или Малера с его скепсисом. Рождественский замечательно передал эти «души прекрасные порывы», утопизм которых впоследствии расцветет в советском искусстве – например, в романтической музыке Дунаевского. Автор этих строк давно заметил: многие интонации Скрябина сегодняшним ухом воспринимаются как удивительно «советские» – например, тот самый драматизм предфинальной четвертой части, который вполне можно представить себе в музыке к какому-нибудь фильму об увлекательной борьбе хорошего с лучшим. Не говоря уж о самом финале – именно под такой марш шагалось бы строителям справедливого общества всеобщего благоденствия, будь таковое возможным на земле. Кажется, эти смысловые обертоны ощущает и мудрец Рождественский. Иначе зачем он не только не сделал малейшей попытки снять «лишний» пафос, но наоборот, замедлил этот марш, сделав его еще более помпезным?

Вообще Геннадий Николаевич проявил себя в этот вечер мастером сдерживания темпов. Это очень рискованный прием – у исполнителя средней руки музыка от такого «растяжения» рвет себе «связки», рушится. Но не у Рождественского: то, что проникновенно, становится у него еще более проникновенным, то, что возвышенно – возвышается невообразимо. После финального аккорда я глянул на часы – 57 минут шло исполнение! Тогда как обычно не более 45 – 50-ти. Но они пролетели буквально на одном дыхании…

И в такой же «большой манере» был сыгран во втором отделении «Прометей». Здесь, как ни парадоксально, задача дирижера в каком-то смысле проще, чем в симфонии – за те 8-9 лет, что разделяют эти сочинения, композитор полностью преодолел юношескую наивность и вместе с сочинительским мастерством обрел не просто зрелость – космический масштаб мысли. Исполнителю тут уже ничего не надо «оправдывать», «дотягивать» – надо только достойно сыграть. Но легко сказать «достойно» – это примерно так же, как «легко» слетать в космос: Циолковский за тебя все уже рассчитал, Королев и его ученики сконструировали… А теперь прояви мужество окунуться в этот океан надчеловеческих сил, волны которого могут поднять тебя на гребень, но могут и сломать, как щепку. Рождественский, его верная спутница по сцене и жизни пианистка Виктория Постникова, Госркестр, а на последних страницах и Госхор имени Свешникова (руководитель Евгений Волков) нашли в себе источник горения, который позволил им поддержать скрябинскую высоту духовной температуры от начальных нот партитуры до заключительных. И нас держать в магии этих мотивов, то галактически неспешных, то вспыхивающих подобно солнечному протуберанцу.

Геннадий Рождественский, Виктория Постникова и Евгений Волков после исполнения «Прометея». Фото Сергея Бирюкова

Я всегда знал, что главные сильные стороны Геннадия Рождественского – пытливость и интеллектуализм. А кому хочется стихийной русской шири – это скорее к Евгению Светланову с его «рахманиновской» душой. Но вот теперь эта природная тектоническая мощь зарокотала в интерпретации Геннадия Николаевича. Может, сказалось то, что впервые за ряд лет он встал за пульт оркестра, носящего имя Светланова?

Но это скорее внешнее обстоятельство. Главное же объяснение, на мой взгляд, просто и ясно, как межзвездное пространство: Рождественский – великий дирижер с гигантским внутренним духовным посылом. О чем нам еще раз напомнила его скрябинская программа. Жаль, что она оказалась единственной. Будем ждать следующих циклов, где Геннадий Николаевич развернется во всей своей исполнительской и личностной широте.

А в ближайшие дни приготовимся слушать, как «дирижируют и рассказывают» два других участника нынешнего цикла – Владимир Юровский (он, напомню, не только художественный руководитель ГАСО имени Светланова, но и автор идеи абонемента «Истории с оркестром», который на протяжении нескольких лет вел единолично) и Александр Лазарев.

 

Все права защищены. Копирование запрещено