«Севильский цирюльник» – опера из разряда тех, что по определению не способны устареть. Блестящая комедия Бомарше, роскошные темы Россини, знакомые всем будто бы с рождения, да и сам жанр оперы-буффа – залог успеха для зрителя. Аншлаг на «Севильском цирюльнике» вполне естественен – публика идет на любимую оперу вне зависимости от того, премьера это или десятилетний спектакль, экспериментальная постановка или классическая, в пышных костюмах.
Театру Новая Опера удается вот уже девять лет сохранять постановку свежей и привлекательной для зрителя. Спектакль не так часто появляется на сцене, но каждый раз возникает, подобно припрятанному сюрпризу. Это становится возможным благодаря сразу нескольким важным и долгоиграющим «козырям». Один из них – британско-австралийский тандем сценографа Энн Тилби и режиссера Элайджи Мошински. Мошински работает в основном в драматическом театре и кино, но, тем не менее, опыт его постановок в театре музыкальном впечатляет – здесь практически все лучшие оперные сцены Европы, Мариинский театр. «Севильский цирюльник» стал первой его работой в Москве, и опера оказалась по-настоящему межнациональной: итальянская музыка с испанско-французским сюжетом в британско-австралийской постановке.
В итоге «перевесила», как это и должно было быть, итальянская составляющая – герои похожи на сицилийских мафиози, время действия перенесено в 20-е годы ХХ века, и это как раз тот случай, когда перенос эпохи вовсе не сказывается на сюжете. Скорее, наоборот – вероятно, «Севильский цирюльник» в кринолинах и париках сейчас не смотрелся бы вовсе. Постановщики ловко лавируют между устарелыми штампами и излишней авангардностью – режиссер говорит, что «доверился Россини и следует только за ним», и в результате добивается столь труднодостижимой «золотой середины». Яркие абстрактные декорации, костюмы, напоминающие эпоху немого кино – визуальная часть спектакля не настаивает на себе, а становится отличным фоном для сложных сюжетных перипетий, при этом даже в мелочах не изменяя избранному стилю.
Режиссерский замысел изобилует эффектными находками, но в погоне за эффектностью время от времени возникают проблемы со вкусом. При появлении Бартоло Фигаро и Граф прячутся за занавесом и начинается театр теней – красиво, уместно и очень стильно, но спустя минуту Розина бросает с балкона записку, которую Фигаро читает по-русски, начиная со слов «Я к вам пишу, чего же боле». Зал недоумевает – ведь и опера идет на итальянском, и сама цитата звучит откровенно пошло, – но все же хохочет и аплодирует. Когда во второй раз цитируется «Онегин», публика реагирует уже менее бурно, а дальше и вовсе лишь вежливо улыбается.
То же касается замечательно придуманной сцены у доктора Бартоло, где Граф в образе солдата оказывается в больничной очереди. Больные на костылях, с перевязанными конечностями служили бы идеальным фоном для головоломных интриг Россини – но, увы, режиссер перегибает палку с активностью массовки. И если танцующая очередь еще хоть как-то сочетается с происходящим на сцене, то внезапно начинающая «рожать» артистка хора попросту перетягивает все внимание с главных героев на себя, а крики ее даже местами заглушают солистов.
Солисты же, как и вообще персонажи спектакля, явно делятся на две возрастные категории: трио молодых – Фигаро, Граф и Розина – и трио пожилых – Бартоло, Базилио и Берта. Граф (Алексей Татаринцев) и Розина (Анна Синицына) – главная и единственная пара оперы – с достоинством выдержали весь объем сложнейших арий и речитативов. Алексей Татаринцев абсолютно успешно справился с теноровой миссией – голос звучал очень мягко, певуче и действительно по-итальянски. Сложнее было Анне Синицыной – партия, написанная Россини для редчайшего колоратурного меццо-сопрано, нечасто удается в полной мере современным певицам. И если с нижними звуками не все было гладко, то в верхах вокалистка блистала, голос искрился и сверкал.
Оттенить Розину должна была Берта (Светлана Скрипкина), но это, увы, не получилось – ее ария прозвучала обыденно, усредненно и как-то устало. Тем не менее на фоне Бартоло и Базилио Берта оказалась даже весьма яркой – настолько некачественно пели оба баса. И если в исполнении Владимиром Кудашевым партии Базилио угадывался большой, сильный (хоть и в прошлом) и по-настоящему оперный бас, то Бартоло (Анатолий Григорьев) попросту не успевал за темпом оркестра, не справлялся с фиоритурами, а голос время от времени безбожно качался.
Фиоритуры стали, увы, камнем преткновения для всех солистов – и если в ариях проблемы с ними были не так слышны, то ансамбли буквально превратились в игру в догонялки: певцы гнались друг за другом, а оркестр не поспевал за ними. Вообще оркестр под управлением Василия Валитова не смог похвастаться итальянским изяществом – дирижер (очевидно, из-за недостатка репетиций) не справлялся с балансом между солистами и инструменталистами и порой слишком замедлял темпы. В итоге растянутыми и скучными оказались финалы обоих действий.
Спасти оперу «Севильский цирюльник» мог только севильский цирюльник – и Фигаро (Василий Ладюк) с честью справился с этим. Если остальные герои, по-видимому, не особо задумывались об образах – и это неудивительно, ведь персонажи абсолютно типажные – то Фигаро стал более сложной задачей. Уже сам выход на сцену главного героя обставлен как явление звезды – и это абсолютно уместно, ведь как Фигаро – звезда в россиниевской Италии, так и Ладюк – звезда в современной Москве. Сочный баритон певца замечательно гармонировал с колоритным и несколько эксцентричным образом – Фигаро, как юла, на протяжении целой оперы вертится на сцене, приводя в движение всё и вся, но вокал от этого нисколько не страдает. Певец, как и его герой, создает весь спектакль – и это, по сути, верно, ведь авторский замысел именно таков.
Режиссер Элайджа Мошински в одном из интервью сказал: «Я отношусь к оперному искусству человечно. Зачем искать в нем философский смысл? Пусть публика просто слушает музыку и наслаждается». По отношению к музыке Россини это высказывание более чем уместно: его оперы – о любви и радости, а значит, и созданы для того, чтобы дарить зрителю любовь и радость. Поэтому абсолютно логично, что в конце спектакля сверху, будто с небес, спускается огромная светящаяся вывеска «AMORE». А закончить хочется еще одной цитатой – но уже Людвига ван Бетховена: «Пока будет существовать итальянская опера, “Севильского цирюльника” не перестанут играть».
Все права защищены. Копирование запрещено
Пока нет комментариев