Сцена из спектакля (С) Cory Weaver
Фестиваль Bard SummerScape проводится в американском университете Бард-колледж вот уже 15 лет. Год за годом в лесах на берегу Гудзона разворачивается семинедельная мультижанровая программа, посвященная какому-либо композитору (но включающая в том числе произведения его современников, предшественников и последователей), в рамках которой обычно ставится одна полноценная оперная постановка. В этом году фестиваль посвящен Фредерику Шопену, а для постановки выбрана опера Антонина Дворжака «Дмитрий» (Dimitrij) о Лжедмитрии I, премьера которой состоялась 28 июля 2017.
«Дмитрий» был написан в 1882 году для Нового чешского театра в Праге, имел ограниченный успех на родине и никогда не был известен за ее пределами. Премьера 28 июля 2017 года в Бард-колледже – это первое сценическое исполнение «Димитрия» в США. Дирижеру Леону Ботстайну, руководителю фестиваля, неинтересны хиты – он старается познакомить аудиторию с редко исполняемыми произведениями. Так, в прошлом году на фестивале в Барде ставили оперу «Ирис» Пьетро Масканьи, а в 2013 году – «Орестею» Сергея Танеева (ее Ботстайн исполнял в концертной версии с оркестром и солистами Мариинского театра в Санкт-Петербурге 13 июня 2017 года).
Чешская опера выбрана для шопеновского фестиваля не только потому, что сам Шопен не писал опер. На его юность пришлось польское восстание 1830–1831 годов, жестоко подавленное русскими войсками; Польша утратила остатки независимости и превратилась в провинцию Российской империи. Покинувшие страну повстанцы пропагандировали в Европе русофобию. Шопен не принимал участия в мятеже, но после 1830 года не возвращался на родину и активно поддерживал настроения остальных изгнанников – пожалуй, он оценил бы оперу, в которой польские войска занимают Москву и сажают своего ставленника на русский престол.
Либретто «Дмитрия» написала Мария Червинкова-Ригрова (1854–1895), автор чешского перевода либретто «Евгения Онегина» Чайковского. Сюжет она почерпнула из одноименной неоконченной пьесы Шиллера, но полностью изменила образ главного героя, превратив его из осознанного самозванца в жертву обмана воеводы Мнишека. Действие оперы происходит во времена правления Лжедмитрия I; почти полный год его правления (июнь 1605 – май 1606) умещен в четыре акта. Хотя начинается «Дмитрий» там, где заканчивается «Борис Годунов», нет оснований считать, что Дворжак или Червинкова-Ригрова могли быть знакомы с оперой Мусоргского, так что сиквел получился таковым ненамеренно.
В первом акте москвичи горько оплакивают смерть Бориса Годунова, но тут появляется претендент на престол в сопровождении польских войск и невесты-полячки. Вдова Ивана Грозного Марфа публично признает в нем своего сына Дмитрия, но делает это только потому, что рассчитывает получить власть и отомстить врагам. Федор, наследник Годунова, мертв, а его дочери Ксении дает убежище боярин Шуйский.
Во втором акте Дмитрий и Марина готовятся к коронации, но Марина отказывается принять православие и русские обычаи; конфликт правящей четы сопровождается конфликтом между русскими и поляками, однако Дмитрий своей властью пресекает эту распрю. Он приходит на кладбище, где похоронены Борис Годунов и Иван Грозный. Туда же прибегает Ксения, дочь Годунова, которую преследуют польские солдаты. Дмитрий защищает Ксению. Между ним и благодарной девушкой вспыхивает чувство, которому та не готова дать волю. Она уходит, а на кладбище собираются заговорщики во главе с Шуйским и обсуждают покушение на Дмитрия. Тот все слышит и вмешивается; Шуйский будет казнен за измену.
Мелисса Ситро – Марина Мнишек, Клей Хилли – Дмитрий (С) Cory Weaver
В третьем акте Ксения приходит к Дмитрию просить о пощаде для Шуйского. Дмитрий не может ей отказать. Марина ревнует и решает убить Ксению. Кроме того, она открывает Дмитрию его настоящее происхождение: ее отец вырастил крестьянского ребенка в убеждении, что он сын Грозного. Дмитрий потрясен.
В четвертом акте Марина раскаивается в своем решении, но поздно: подосланные ею убийцы лишают Ксению жизни. Марина публично заявляет, что Дмитрий самозванец, и народ требует, чтобы Марфа поклялась на кресте, ее ли это сын. Она колеблется; чтобы не заставлять ее приносить ложную клятву, Дмитрий признается в самозванстве. Шуйский убивает его. Народ оплакивает Дмитрия, как до того – Бориса.
Либретто Червинковой-Ригровой напрашивается на сравнение с работами Скриба, а сам «Дмитрий» тяготеет к жанру grand opera: к этому располагает и проработанный исторический бэкграунд, и внушительные массовые сцены, и продолжительность оперы (изначально либретто было пятиактным, но Дворжак отказался от последнего акта, где изображались похороны Ксении и новый виток русско-польского конфликта), и танцевальная интермедия – мазурка во втором акте.
Премьера оперы прошла успешно. Композитора вызывали на поклоны после каждого акта. Знаменитый критик Эдуард Ганслик написал хвалебную рецензию, но раскритиковал смерть Ксении в финале, так что в 1883 году авторы переработали четвертый акт; в этой новой версии Ксения уходила в монастырь, так что Марина отказывалась от покушения на нее. В 1894 году Дворжак сделал еще одну редакцию – переписал вокальные партии, приблизив их к вагнеровской манере. Эта версия, в отличие от предыдущих двух, успехом у публики не пользовалась.
Сцена из спектакля (С) Cory Weaver
Для постановки Бард-колледжа Леон Ботстайн использовал первую редакцию оперы – как более удачную и оригинальную. Несмотря на узнаваемую дворжаковскую мелодику в ариях, музыка оперы не выходит из рамок романтического мейнстрима, и Ботстайн изо всех сил старается избавиться от неизбежных ассоциаций с Верди. Его дирижирование позволяет расслышать сложную и неочевидную музыкальную драматургию Дворжака, у которого то звучание скорбного хора отклоняется из минора в мажор, то в разгар бурного выяснения отношений музыка неожиданно становится почти мучительно нежной. О хоровых номерах в «Дмитрии» американские музыканты говорят с придыханием, но для слушателя с другой стороны Атлантики хор здесь звучит слишком неплотно – хочется добавить низких голосов.
Музыкальную драматургию оставляет в стороне режиссер постановки Энн Богарт, выпускница Бард-колледжа 1971 года, а ныне его почетный доктор. Богарт работает преимущественно в драме: ее внушительное портфолио, накопленное за сорок лет режиссерской работы, содержит едва ли дюжину опер. Действие «Дмитрия» она переносит из Смутного времени 1600-х в не менее смутное начало 1990-х. Художник-постановщик Дэвид Зинн воспроизводит на сцене спортзал заброшенного советского военного городка в Латвии (фото первоисточника можно найти в сети): стену с надписью по-русски «Победа начинается здесь», от которой отваливается штукатурка. Посреди сцены стоит деревянный православный крест, и если реставрация монархии после распада СССР является фантастическим допущением режиссера, то всплеск религиозности (а в опере ни одно публичное событие не обходится без патриарха Иова) идеально соответствует месту и времени действия постановки. Знала ли Энн Богарт, что в девяностых и нулевых церкви в России порой в самом деле оборудовали в спортзалах?
Сцена из спектакля (С) Cory Weaver
Во время увертюры и в финале по сцене бегает немой персонаж, введенный Богарт, – светловолосый ребенок лет десяти; слишком жизнерадостный, чтобы быть призраком убиенного царевича, он все равно заставляет вспомнить о немом персонаже из ковент-гарденовской постановки «Бориса Годунова» Тарковского, которая в 1990 году была перенесена в Мариинский театр.
Костюмы Констанции Хоффман не воспроизводят эпоху точно, но отражают ее дух; поляки носят пестрый кэжуал, русские одеты более уныло и более формально.
Декорации спортзала остаются на месте все время, но реквизит меняется: то приносят и уносят крест, то накрывают столы, то создают уголок приватной гостиной. Самая эффектная сцена – у могил Грозного и Годунова, когда из-за кулис выкатывают два стеклянных гроба с мумиями царей. Любовный дуэт в этом мавзолее воспринимается как фантасмагория: в мире власти и смерти чувствам места нет. Аналогия же с вердиевским «Доном Карлосом», где тенор и сопрано тоже исполняют дуэт в склепе, достигает апогея. Но в действительности Дмитрий сродни не неуравновешенному испанскому инфанту, а благородным тенорам-монархам из «Дона Себастьяна» Доницетти или «Милосердия Тита» Моцарта. Не зря клятва, которую Дмитрий дает при восшествии на престол, почти дословно повторяет финальное самоотречение Тита.
Партия Дмитрия не требует покорения тесситурных высот, но убийственно громадна по объему: помимо сольных высказываний во всех актах, Дмитрию приходится петь дуэты с каждой из героинь – матерью, женой и возлюбленной. Не без усилий, но в целом ровно эту партию вытащил на своих мощных плечах американский тенор Клей Хилли, привычный, несмотря на молодость, к вагнеровскому репертуару. Его прекраснодушный Дмитрий слишком мало похож на людей, владевших политической ареной в 90-х, и закономерно, что правление такого лидера не длится долго.
Контральтовую партию Марфы исполнила франко-канадская меццо армянского происхождения Нора Сурузян. Ее героиня по-королевски элегантна и строга и выглядит настолько себе на уме, что финальные терзания от необходимости дать ложную клятву не кажутся убедительными.
Клей Хилли – Дмитрий, Нора Сурузян – Марфа (С) Cory Weaver
В партии Марины уши публики истязала американская сопрано Мелисса Ситро: акустика театра Бард-колледжа, спроектированного легендарным архитектором Фрэнком Гери, не позволяла пропустить ни ноты из ее громкого и столь же неприятного пения. Марина, задуманная создателями оперы как глубокий и противоречивый персонаж, в таком исполнении не вызывала ни интереса, ни сочувствия.
Тем прекраснее смотрелась нежная, виктимная Ксения, которую исполняла сопрано Ольга Толкмит, солистка московской Геликон-оперы. Она уже выступала на фестивале Бард-колледжа в 2013 году – исполняла Электру в той самой «Орестее» (режиссером спектакля был Тадэуш Штрасбергер, постановщик екатеринбургской «Пассажирки»).
Ольга Толкмит – Ксения (С) Cory Weaver
Очень хорош в партии Шуйского был американский баритон Леви Эрнандес. Шуйский никак не мог бы перекочевать в «Дмитрия» напрямую из «Бориса Годунова»: здесь он не интриган, а искренний патриот, и ария в первом акте, где он сокрушается о будущем страны, – один из самых проникновенных моментов оперы.
Американская публика консервативна (как и сам американский музыкальный театр). «Почему “Дмитрия” не поставили в соответствии с эпохой?» – пытали Леона Ботстайна и музыканты молодежного оркестра колледжа на лекции, и публика во время беседы с дирижером перед одним из представлений. Ботстайн апеллировал к тому, что в Метрополитен-опере (два часа езды от Барда – по американским меркам близко) идет помпезный костюмный «Борис Годунов» (имеется в виду постановка 2010 года, режиссер Стивен Уодсворт), и приблизиться к нему по роскоши фестиваль не имеет возможности, так зачем провоцировать сравнения.
В итоге «Дмитрий» представляет собой не слишком притязательный спектакль, который в Европе отнесли бы к категории “Б”. Но драматический и музыкальный потенциал оперы заслуживает большего и мог бы раскрыться, если бы просветительские инициативы Ботстайна поддерживались активнее. Однако даже проект постановки «Орестеи» в Мариинском театре, где когда-то состоялась ее мировая премьера, пока существует только на уровне слухов. «Дмитрий» российской публике был бы ближе, чем древние греки, пусть даже поющие по-русски, и неплохо разбавил бы собой идущих в каждом оперном театре «Годуновых». В прошлом сезоне «Русалка» Дворжака добралась до Екатеринбурга – возможно, однажды и «Дмитрий» займет Москву.
Все права защищены. Копирование запрещено
Пока нет комментариев