Карло Пари – итальянский пианист и вокальный коуч. В беседе он делится секретами работы с вокалистами и пианистами, советами, как построить карьеру в музыкальном мире, рассказывает об особенностях музыкального образования в Италии и признается в любви к России.
Фото Д. Рылова
МС: Господин Пари, Ваша профессиональная деятельность очень многопланова: Вы гастролируете, преподаете в консерватории, возглавляете международную организацию Enarmonica и Оперную академию в Италии. И все-таки, кто Вы в большей степени: пианист, оперный концертмейстер, коуч, педагог?
КП: Я думаю, что в наше время такие различия, как солист или концертмейстер, классический пианист или джазовый пианист, исполнитель или педагог уже не имеют смысла. Лично я считаю себя музыкантом – без ярлыков. Важно создавать хорошую музыку – в одиночку или вместе с кем-то. Для великих пианистов – таких как, например, Горовиц, Рубинштейн или Аррау – фортепиано было средством для пения. Они понимали, что даже с помощью механического инструмента необходимо подражать пению.
Работа с певцами была и остается для меня огромной школой для изучения естественной фразировки и правильного дыхания в музыкальной фразе. Преподавательская деятельность также необычайно полезна. Часто, именно работая с учениками, можно решить собственные технические проблемы.
МС: Что Вы пытаетесь донести до своих студентов, пианистов и певцов?
КП: Быть самими собой. Чтобы сделать успешную карьеру в этой области, крайне важно быть личностью. Я отношусь с осторожностью к тем, кто играет только ноты. Можно быть техническим феноменом, но, в конечном итоге, все превратится в стерильное упражнение. Всегда найдется кто-то, кто играет так же технично или даже еще лучше. Но никто не сможет забрать у тебя твой собственный звук и то, как ты чувствуешь музыку. Именно это делает нас уникальными и неповторимыми.
Вы слышали последние концерты Горовица, Рубинштейна, Микеланджели? Золото льется от первой до последней ноты! Какими техническими возможностями должны были обладать эти господа, помимо своего восьмидесятилетнего возраста?! Они были способны на расстоянии управлять дыханием и биением сердец людей. И каждый из них предлагает три совершенно разных видения музыки! И у каждого – неповторимый, абсолютно неподражаемый, собственный звук. Я говорю о пианистах, потому что я сам пианист, но то же самое можно сказать обо всех великих музыкантах.
МС: Расскажите о том, как Вы начинали, о своих учителях.
КП: Первый раз я прикоснулся к клавиатуре в очень раннем возрасте, когда на Рождество мне подарили игрушечный орган. Там было чуть больше десятка клавиш, но я получал огромное удовольствие, подбирая на слух мелодии из рекламы и классические произведения, которые слушала моя мама. Особенно мне нравились Бах и Бетховен.
Фортепиано и соответствующий репертуар пришли в мою жизнь значительно позже. Мои родители далеки от музыки. Поэтому только в старшем возрасте отец случайно предложил: «Карло, почему бы тебе не попробовать взять пару уроков?» Через несколько месяцев я уже мог играть Первый фортепианный концерт Чайковского и «Кампанеллу» Листа.
Моя начальная и средняя академическая подготовка по классу фортепиано и композиции проходила в консерватории имени Дж. Россини в городе Пезаро. Мне было четырнадцать лет, когда Франко Скала, основатель академии Incontri con il Maestro в Имоле услышал меня и пригласил учиться в его классе. Помню, он сказал моей матери, что я интересный фрукт, но меня нужно полностью переучить.
Позже я продолжил обучение у Лоренцо Бавая – официального пианиста Хосе Каррераса. Я всегда восхищался элегантностью и музыкальностью его игры. Несомненно, именно он ввел меня в мир оперы, ранее мне неизвестный. И этот мир очень многое мне подарил.
Ну и, конечно, самыми драгоценными уроками всегда остаются записи великих пианистов. К сожалению, мне не довелось услышать пианистов старой школы вживую, за исключением Аррау. Я начал учебу в 1985 году. Рубинштейн уже умер, а спустя несколько лет и Горовиц тоже. Но сегодня в сети выложено множество документальных фильмов – это ценная и всем доступная энциклопедия.
МС: Вы много работаете с певцами? Кому Вам довелось аккомпанировать?
КП: Мне посчастливилось быть рядом с великими мастерами своего дела: Тебальди, Таддеи, Френи, Паваротти, Риччарелли, Коссотто, Панераи… Слушать их рассказы о театральной жизни очень интересно! Я никогда не забуду беседы с великим Таддеи про Караяна и Чилеа; или рассказы Френи про то, как именно Клайбер хотел слышать ту или иную фразу. Я хочу сказать, что эти люди были в непосредственном контакте с композиторами: Масканьи, Респиги, Чилеа, Пуччини…
И, в отличие от многих сегодняшних артистов, которые стремятся стать иконами, эти великие люди творили иконы из произведений искусства.
МС: Расскажите о Вашем общении с Паваротти.
КП: В первый раз мы встретились в его домике в Пезаро. Это был очень простой дом, но в прекрасном месте – на возвышенности, с видом на море. Он мне тогда предложил: «Ты хотел бы быть моим пианистом? Мой пианист должен уметь транспонировать любой фрагмент на тон выше или ниже. Ты умеешь?» Я ответил, что да, хотя на самом деле мне никогда раньше не приходилось этого делать. Следующие месяцы я провел, тренируясь транспонировать оперы и романсы на тон выше и ниже. Я помню, что делал пометки аккордов на некоторых партитурах.
Паваротти всегда был очень добр и скромен со мной. С ним было легко и комфортно. Ему очень нравилось, как я играю. Однажды он даже попросил у публики специальных аплодисментов для меня. Мы неоднократно работали вместе, оставались в хороших отношениях до конца.
МС: По Вашему мнению, музыкантами рождаются или становятся? Талант можно развить?
КП: Артур Рубинштейн однажды сказал, что невозможно научиться, можно только развить. Я с ним согласен – таланту не учатся, его развивают. Всему остальному можно научиться.
Фото Д. Рылова
МС: Скажите, любой сольный пианист может аккомпанировать, или все-таки для этого нужны специальные навыки? Какие есть трудности? Чем аккомпаниатор может помочь вокалисту? Почему некоторые певцы никогда не меняют пианиста?
КП: Никогда не стоит браться за что-либо (будь то произведение или жанр), если это не идет непосредственно от сердца. Игра в ансамбле отличается от игры в одиночку, потому что ансамблевое произведение устроено иначе, и работа над ним отличается в существенных вещах. Я не считаю, что аккомпаниатор – это притесненный солист. Я, скорее, представляю, что произведение оживает именно благодаря контрасту и слиянию личностей двух музыкантов, играющих вместе. Сопоставляя контрасты, пробуя различные подходы, мы можем создать что-то новое и уникальное.
К сожалению, сегодня все делается в спешке, и часто бюджет ограничен. Что тут говорить – порой приходится играть Первый концерт Чайковского или Третий Рахманинова «на бегу». Конечно, это огорчает, даже не столько из-за технических трудностей, сколько из-за невозможности настроиться на одно дыхание с дирижером, а дирижеру – с солистом. В опере происходит то же самое. Поэтому когда находится партнер, с которым получается войти в определенный симбиоз, то за него держишься крепко. Просто понимаешь сердцем, что это человек, который всегда подставит дружеское плечо. Однако найти творческого партнера, который будет постоянно вдохновлять на новые свершения, намного труднее.
МС: Ваш инструмент фортепиано. Понятно, что Вы востребованы среди пианистов, но почему к Вам обращаются вокалисты? Чему может научить пианист вокалиста?
КП: Творить музыку. Певцы, как правило, больше сконцентрированы на технике звукоизвлечения. Они не видят свой инструмент, не могут прикоснуться к нему. Даже в процессе исполнения больше заботятся о технике, чем о музыке. Я сам слышал, как педагоги по вокалу советуют не беспокоиться о музыке, а думать о звуке, потому что дирижер все равно предложит свою интерпретацию. И я в корне не согласен с этим утверждением. В музыке есть все. Она не нуждается ни в чем искусственном. Иногда технические решения приходят именно в музыкальном контексте.
МС: Что Вы можете посоветовать пианистам, которые работают с вокалистами?
КП: Это зависит от типа работы и поставленной задачи. Работа над камерными произведениями очень отличается от работы пианиста, который помогает певцу с оркестровой частью оперного репертуара. Однако в обоих случаях пианист никогда не должен просто играть ноты, оставляя полную свободу певцу только потому, что тот является солистом. Более неправильного подхода не существует. Я слышал пианистов, сопровождающих певцов, которые позволяют им ошибаться в нотах или ритме. Как будто у вокалистов есть какая-то специальная лицензия, позволяющая им петь неправильные ноты или не попадать в тон, – лицензия, которой нет, например, у скрипачей! Задача пианиста – корректировать и помогать вокалисту в правильном прочтении музыки. Пианист обязательно должен активно участвовать в создании интерпретации совместно с вокалистом.
МС: Вы стремитесь к совершенству? Насколько важен перфекционизм в музыке?
КП: Смотря что иметь в виду под термином «перфекционизм». Если отсутствие ошибок, то нет, я не перфекционист, я не стремлюсь к совершенству. Немного «крови» на клавиатуре отличает нас от роботов. Если же речь о поиске своей собственной идентичности через интерпретацию произведения, то тогда я являюсь истинным перфекционистом. Изначально для меня было очень важно прийти к окончательной исполнительской трактовке. С годами я понял, что это в принципе невозможно. Музыка – это искусство, находящееся в постоянном движении. Я считаю, что «совершенная» или «точная» интерпретация не существует вовсе. Возможно, что даже самим композиторам, Бетховену или Моцарту, понравилось бы услышать различные версии своих произведений.
МС: Что изменилось в музыкальном мире за последние годы? Какие качества требуются сегодня, чтобы построить карьеру в музыке?
КП: Как и в прошлом, нужны отличные технические навыки, сила личности, способность создать образ, который завоюет сердца публики. Технологии сделали мир намного более динамичным. В музыке это привело к тому, что сегодня намного проще создать «картинку», задать моду, тенденцию, не имея ничего внутри. Но все это так же и рушится. В наше время часто встречаются карьеры-метеоры, живущие один сезон. Думаете, сегодня кто-то смог бы повторить эффект «Битлз»?
МС: Что Вы можете посоветовать молодым выпускникам, которые только входят в мир музыки?
КП: Нужно верить, по-настоящему верить, и никогда не сдаваться. Найти способ обеспечить себя материально, не отдаляясь от мира музыки. Легко сказать, но совсем нелегко воплотить! Необходим взвешенный подход и определенная открытость к новому, чтобы сохранить баланс. Я видел много хороших пианистов, которые сначала отказывались от работы, немного отличающейся от работы пианиста, потому что считали себя выше этого, а потом жизнь заставляла их полностью менять профессию. Дорога музыканта длинная, и нужно уметь балансировать. Успех часто зависит не только от способностей. Психологически опасен контраст между реальным и академическим мирами, а также контраст между виртуальным миром знаменитостей и истинным искусством.
Когда я начал свою карьеру, у меня не было ни денег, ни влиятельной музыкальной семьи за спиной. Сначала было очень трудно. Помню, я послал более тысячи писем, чтобы получить хоть какое-то предложение выступить. Мне пришло только три ответа – и в одном из них мне просто советовали сменить профессию. Помню, как в те времена, слушая концерт Рубинштейна в Карнеги-холле, я на мгновение подумал, что, наверно, мне никогда не посчастливится играть в этом зале. С тех пор я играл в Карнеги-холле не один раз. Продолжать, несмотря на трудности, меня побудило осознание того факта, что я никогда не буду счастлив, занимаясь другим делом. И то, что я всегда относился к своей профессии как к деятельности, которая обязательно должна приносить мне заработок.
МС: Расскажите о системе музыкального образования в Италии. Сколько лет нужно учиться, чтобы стать профессионалом? Какое заведение выбрать: государственное или частное?
КП: Вопрос непростой. Раньше в Италии была система академического музыкального образования, отличавшаяся от других стран Европейского союза. Можно было поступить в консерваторию в детстве и учиться у одного педагога вплоть до получения диплома. Этот подход дал таких известных музыкантов, как Сальваторе Аккардо, Маурицио Поллини, Риккардо Мути, Клаудио Аббадо. Система оставалась неизменной до 1999 года, но затем Италии пришлось изменить свою систему образования, чтобы соответствовать нормам обучения других стран Европейского союза. Так что теперь это три года бакалавриата и два года магистратуры. Форма предварительного академического образования в настоящее время еще определяется.
Выбирая учебное заведение, определитесь с вашими задачами. Обычно это одна из трех: научиться, получить сертификат, получить шанс на развитие карьеры. Дальше все зависит от выбранной задачи. Если вы хотите научиться, то главное – это найти учителя, близкого по духу. Если цель – диплом, то нужно обязательно пройти обучение в аккредитованном институте (консерватории). Если вы ищете возможность показать себя, то есть смысл рассмотреть специальные программы для молодых артистов или учебу в частной академии.
МС: С какой целью Вы основали ассоциацию Enarmonica, в чем заключается ее деятельность?
КП: Первоначальная идея состояла в том, чтобы создать своего рода международную сеть для облегчения культурных обменов. Сегодня Enarmonica занимается не совсем тем, что было изначально заложено в ее «генетический код». В основном, это организация мероприятий на территории Италии – курсы, академии, концертные серии, в скором времени будет открыта звукозаписывающая компания.
МС: В академию Enarmonica на летнюю и зимнюю школы приезжает много студентов из России, Вы и сами часто бываете в России. Чем Вас привлекает наша страна?
КП: Первый раз я приехал в Россию в 2005 году и с тех пор регулярно возвращаюсь. Я люблю Россию и всегда чувствовал себя близким к русской культуре. Люблю русских музыкантов. Я думаю, что между Италией и Россией это чувство взаимно. Тем не менее, на наши курсы приезжают студенты со всего мира – из Китая, Европы, Америки.
МС: По Вашему мнению, есть общие технические ошибки, которые Вы отмечаете за пятнадцать лет работы со студентами из России?
КП: Я вижу больше стилистических ошибок. У русских ярко выражена склонность к позднему романтизму. Они поют все, от Моцарта до Пуччини, так, как будто это музыка Рахманинова. Очень часто отяжеляя звук и с малым количеством подвижности. В репертуаре часто предпочитают авторов, более родственных по духу позднему русскому романтизму: Пуччини, Леонкавалло, Верди. Я думаю, что обучение в Италии не только помогает с произношением и языком, но возвращает голосу более прямой и чистый звук, убирает излишнее sforzato. Получается ближе к бельканто и меньше di nervo. Это, безусловно, необходимо, если вы хотите петь итальянский репертуар стилистически правильно. А еще складывается такое ощущение, что для русских петь Пуччини – это здорово, а петь Моцарта – уже похуже.
Не соглашусь с теми, кто считает, что оперу надо оставить итальянцам – потому что это их сфера и они делают это лучше. Есть фантастические русские певцы и абсолютно заурядные итальянские. Впрочем, то же самое касается и пианистов. Есть легендарные итальянские пианисты и ничем не примечательные русские.
МС: А что Вы скажете о русской фортепианной школе? Каковы различия между русской фортепианной школой и итальянской?
КП: Итальянская школа более внимательно относится к тому, что написано в нотах, чего просит композитор. Одним словом, более текстологический подход. Русская фортепианная школа ищет то, что между строк. Я думаю, что это гораздо интереснее. Я очень люблю русскую фортепианную школу.
МС: Каково Ваше педагогическое кредо?
КП: Искренность и честность. Может быть, поэтому люди возвращаются к нам в академию снова и снова. За годы своей работы мы помогли развиться артистам, которые сегодня делают карьеру в крупнейших театрах мира, и никогда не льстили студентам, чтобы получить больше клиентов. Я считаю, что честность и профессиональная этика – самые важные составляющие музыкального образования нового тысячелетия.
Подготовили Елена Шиляева и Василиса Александрова
Все права защищены. Копирование запрещено
Пока нет комментариев