В этом сезоне московский театр «Геликон-опера» не перестает удивлять публику. Совсем недавно он произвел фурор своей «Турандот», а теперь другая опера, «Доктор Гааз», выдвинута на соискание национальной театральной премии «Золотая маска» в шести номинациях.
Оркестранты – бойцы невидимого фронта?
Удивление мое началось еще перед спектаклем, когда я увидела оркестр, размещенный перед сценой. Обычно мы смотрим на подмостки, а оркестранты, скрытые от зрительских глаз, играют свою важную роль в оркестровой яме. Здесь же на протяжении спектакля мы видим и работу артистов, и оркестрантов. Тем самым режиссер спектакля Денис Азаров наглядно демонстрирует, что оркестр в целом и каждый оркестрант в частности – такой же равноправный участник и создатель спектакля, как солист или статист в опере. Ведь оркестранты – такого же высокого уровня профессионалы, что и певцы, и затрачивают на создание спектакля ровно столько же сил и репетиционного времени. Нельзя, несправедливо называть оркестр унизительным словом «аккомпанемент»! Неслучайно в программке выписаны соло в оркестре: Станислав Лебедев (барабанная установка), Сергей Гусев (контрафагот), Григорий Дьяченко (туба) и Ирина Ковалева (клавишные). В обычном спектакле оркестранты – этакие бойцы невидимого фронта. Но попробуйте-ка сыграть спектакль без них! И за этот ход, отдающий дань уважения оркестрантам, я аплодирую режиссеру стоя.
Музыка после Шостаковича и Стравинского
Во время спектакля промелькнула мысль: а не учился ли композитор Алексей Сергунин у Александра Чайковского? Зная доброту, ироничность и главное – музыку Александра Владимировича, я предположила это не потому, что мэтр «форматирует» своих учеников под определенный стандарт, напротив, прививает им неординарное музыкальное мышление. После спектакля открываю буклет – так и есть! Алексей Сергунин закончил Московскую консерваторию по классу композиции у Александра Владимировича Чайковского.
Композитор Алексей Сергунин
Музыка оперы «Доктор Гааз» – это микс жанров от фольклора до барокко, от духовной музыки до рока. Речитатив, звучащий в сопровождении клавишных с тембровой окраской клавесина, – не что иное как аллюзия к эпохе барокко и речитативам, скажем, из «Свадьбы Фигаро», которые у Моцарта тоже исполняются под клавесин. Лично я условно обозначила для себя жанр оперы как «пост-Шостакович» или «пост-Стравинский», словом, в ней – весь современный музыкальный язык, зародившийся уже после сочинений двух этих апостолов русской симфонической музыки XX века.
Эту оперу не послушаешь, медитируя, закрыв глаза, как Моцарта или Вагнера: здесь музыка настолько тесно связана с происходящим на сцене, что ее невозможно воспринимать, вырвав из контекста сюжетных коллизий. Как крошечные пазлы складываются в большую картину, так музыка Алексея Сергунина – буквально по такту – образует замысловатое музыкальное полотно, интересное и непростое для восприятия при первом прослушивании. Я с удовольствием послушала бы оперу еще не один раз.
Непроста эта музыка и для исполнителей, как и сочинения уровня сложности Шостаковича, Стравинского, Шнитке, Десятникова… Тут вокалисту или оркестранту не удастся вовремя вступить или снять «по музыке», «на слушок», даже отсчитав паузу в такте! В таких случаях оркестранты в своих партиях рисуют значок – круглые очки, что означает: «Смотреть на дирижера!!!» Иначе ансамбль развалится. И, безусловно, дирижер Валерий Кирьянов играет здесь важную организующую роль.
Когда тебе плохо – оглянись вокруг
В начале XIX века Фридрих Йозеф Гааз приехал из Германии в Россию практиковать как врач и обрусел настолько, что стал Федором Петровичем. Помимо врачевания, старался облегчить участь заключенных, улучшить условия их содержания в тюрьмах, постоянно выпрашивая из государственной казны деньги на тюремные больницы, чем, естественно, стал неугоден властям. Умер доктор Гааз нищим настолько, что у семьи не было денег на похороны, поскольку «святой доктор» – так называли его при жизни, а после смерти действительно причислили к лику святых – потратил все свои сбережения на помощь каторжникам. На могиле доктора написан его жизненный девиз: «Спешите делать добро».
Фридрих Йозеф Гааз (1780-1853)
За скобками либретто осталась причина, побудившая немецкого врача-окулиста Фридриха Йозефа Гааза проявить милосердие к русским каторжникам. А причина-то была глубоко личная: его друг-декабрист, в жену которого Гааз был тайно влюблен, после восстания 1825 года был отправлен в сибирскую ссылку, она же, подлинная жена декабриста, последовала за мужем. И вот тогда, потеряв в одночасье и друга, и любимую женщину, испытывая невыносимую душевную боль, Гааз обратился к библейской мудрости: «Когда тебе плохо, оглянись вокруг: есть люди, которым еще хуже», – ведь он был не только врач, но и философ, и богослов. Стал помогать именно заключенным, потому что его лучший друг был каторжанин. Так вершится история. Всегда или почти всегда развязывают войны, открывают материки, кого-то отправляют в ссылки, совершают подвиги и рискуют жизнью, имея глубокую личностную мотивацию. Была она и у Федора Петровича. Автор либретто Людмила Улицкая не задавалась целью поведать зрителю все подробности биографии доктора Гааза, при желании их можно узнать, прочитав книгу Льва Копелева «Святой доктор Федор Петрович». Жизненный подвиг врача стал для создателей спектакля поводом говорить о милосердии и о том, какова она, доля арестантская, улучшилась ли за прошедшие двести лет?
От тюрьмы и от сумы не зарекайся
Взыскательный зритель скажет: «Как же так? Восстание декабристов было в 1825 году, а в спектакле доктор Гааз уже в 1812 году лечит раненых солдат, а сразу после войны начинает заботиться о каторжниках, добиваясь, чтобы железные оковы обшивались сукном, иначе на руках и ногах образуются незаживающие кровоточащие раны… Фактическое несовпадение!» Да, даты не имеют значения. Сюжет спектакля вне времени. Конкретно лишь пространство – Россия. Сколько в истории нашей страны арестованных, сосланных, политически осужденных, репрессированных, наказанных по заслугам и невинно – по доносу, по ошибке… Вот уж действительно: «От тюрьмы да от сумы не зарекайся».
Молодой доктор Гааз — Виталий Фомин (тенор)
Душераздирающий текст о заключенных, которые шли тысячи километров в кандалах весом шесть килограммов, и каторжный путь их длился годами (!), проецируется на экране и находит яркое музыкальное отображение – пожалуй, только вся мощь классической ударной установки способна выразить ураган эмоций, нахлынувших от этого текста.
Мандельштам после ареста в 1938 году. Фотография НКВД
Затем на экране – фото репрессированных в 1930–1950-х годах. Кажется, среди них даже промелькнули профиль и анфас Мандельштама, сгинувшего в 1938 году в сталинских лагерях: обстоятельства смерти и место захоронения поэта доподлинно неизвестны…
Смеются, плачут, шепчут и поют
В хорошей, настоящей опере, как и в драматическом спектакле, неважно, кричат артисты или шепчут, смеются или поют… Важно – чтобы была живая эмоция! Для меня живее всех живых в спектакле оказалась юная Лидия Светозарова (сопрано), исполнительница партии Гретхен, сестры доктора Гааза.
Гретхен – Лидия Светозарова (сопрано)
Певица блестяще держит перспективу роли, четко по Станиславскому: от чего ушли – к чему пришли. Сначала перед нами барышня с лучезарным взором, мечтающая о встрече с женихом, дожидавшимся ее в Германии. Затем это уже девушка с признаками легкого умопомешательства, похожая на городскую сумасшедшую: ей говорят, что ее Карл утонул год назад, а она мечтает родить детей от любимого, которого нет в живых. В финале Гретхен на фоне белых стен психиатрической палаты № 6 впадает в леденящее душу безумие. На примере Лидии Светозаровой в очередной раз убеждаешься, что наличие таланта не зависит от возраста или профессионального опыта, неслучайно певица номинирована на «Золотую маску» за лучшую женскую роль.
Сцена из спектакля «Доктор Гааз»
Персонажи оперы – солдаты, горожане и даже светская знать – порой являются публике то ли через крошечные окошки тюремных камер, то ли через узкие окна вагонов-теплушек, в которых, как скот на убой, везли в Сибирь репрессированных. Возникает жутковатый эффект: будто не заключенные смотрят на нас, а это мы смотрим на мир из камеры заключения…
Графиня – Александра Ковалевич (меццо-сопрано)
Зал княгини Шаховской с его классицистическими белыми колоннами – красивое пространство для светских раутов, таких как именины графини. Аристократия совершает дефиле по подиуму рядом со скрипками, альтами и виолончелями, которые выглядят круче любых декораций – ибо инструменты не бутафорские, а настоящие! Смотрится это роскошно и правдоподобно: ведь вплоть до XIX века музыканты были чуть ли не единственным господским развлечением, чаще слушали струнные квартеты, квинтеты, а самые богатые содержали оркестры.
Запомнилось, с каким пренебрежением дамы-господа бросали мелочь в доктора, просящего подаяния не для себя – для униженных и оскорбленных, нищих и обездоленных. Когда Гааз и митрополит Филарет вместе ползают на коленях, собирая брезгливо брошенные в доктора монеты, – это, пожалуй, самая трогательная сцена в спектакле. И, конечно, впечатляет финальный хор – реквием умершему Гаазу, восходящий к традициям возвышенного и торжественного духовного песнопения. Спектакль кончился для меня внезапно. Как говорится, «хорошо, но мало».
Итак, прошло двести лет… Что изменилось?
Однажды на выставке современного искусства, которое я вообще-то всерьез не воспринимаю, я увидела арт-объект, который запал мне в душу. Это была географическая карта России, на которой красными точками, как города на карте страны, были помечены действующие тюрьмы и колонии. У меня потемнело в глазах: сколько же у нас тюрем! Ведь это нынешний «архипелаг ГУЛАГ»!
А отношение сильных мира сего к художникам, артистам, режиссерам и прочим творческим людям циничное: дескать, вы там высказывайтесь, пойте, танцуйте, рисуйте; журналисты, пишите, что хотите – у нас свобода слова, а мы будем относиться к этому по принципу «Собака лает – ветер носит».
Несомненно, доктор Гааз в спектакле – образ собирательный. Это и чеховский доктор Астров, и сам Чехов, и Михаил Булгаков. За время спектакля мне не раз вспомнились булгаковские «Записки юного врача», написанные им в 1925–1927 годах, ведь спектакль про то же самое!.. Хотя годы врачебной практики Гааза и Булгакова разделяет столетие.
Михаил Афанасьевич Булгаков (1891–1940)
Опера «Доктор Гааз» выдвинута на национальную театральную премию «Золотая маска» в шести номинациях не только за художественные заслуги, но и за прозвучавшую в ней громко, до отчаянного крика, актуальность социальной тематики: «Общественность, пробудись от векового сна! Двести лет прошло, а ничего не изменилось. Ни-че-го!» В провинциальных больницах лечат йодом и зеленкой, заключенные выходят из тюрем с туберкулезом. Зажравшиеся чиновники – как тогда, так и теперь – не выполняют свои элементарные должностные обязанности, а врачи за нищенскую зарплату спасают жизнь бедным и отчаявшимся пациентам.
Доктора по имени Федор Петрович Гааз больше нет… Но и сегодня в России есть врачи-альтруисты и великие сподвижники, я знаю их лично. Они по-прежнему трудятся в нечеловеческих условиях, как некогда «по локоть в крови и по глаза в поту» – такое мог написать только человек, не понаслышке знающий адский труд хирурга, – молодой врач Михаил Булгаков, от усталости засыпавший у операционного стола, но не прекращавший лечить и спасать. Потому что все они – доктор Гааз, Чехов, Булгаков и другие наши соотечественники – врачи не по служебным обязанностям, а по призванию.
Была у нас поистине святая доктор Лиза, так же, как Гааз, самоотверженно помогавшая отчаявшимся больным, да, видно, Бог забрал ее в ангелы – она погибла в самолете, летевшем тем злополучным рейсом в Сирию… Именно ей, Елизавете Глинке, как воплощенной добродетели, театр «Геликон-опера» посвятил фестивальные показы спектакля «Доктор Гааз», и это заслуживающий уважения гражданский поступок со стороны театра.
Елизавета Глинка, доктор Лиза (1962–2016)
Фото спектакля «Доктор Гааз» предоставлены пресс-службой театра «Геликон-опера»
Авто фото Ирина Шымчак
Все права защищены. Копирование запрещено
Пока нет комментариев