ЩедринДвадцатый век в искусстве вообще и в музыке в частности можно назвать временем ниспровержения всего, что можно назвать традиционным. Одной из художественных традиций, подвергнутых сомнению в Новейшее время, стала изначальная и, казалось бы, вечная связь музыки с поэтическим словом. Тексты, становившиеся источником вдохновения для композиторов двадцатого столетия, зачастую нельзя назвать поэтическими не только по форме, но и по содержанию – на музыку были положены и политические статьи Владимира Ильича Ленина, и каталог выставки сельскохозяйственной техники… Но если в этих источниках еще можно усмотреть нечто значительное (грандиозность исторических событий, величие инженерной мысли), то совсем уж неожиданным может показаться текст, который в 1963 г. привлек внимание Родиона Константиновича Щедрина – «Памятка отдыхающему в пансионате «Курпаты». Композитор приехал в пансионат, намериваясь работать над кантатой о Ленине, но в первый же день знакомство с памяткой для отдыхающих изменило его планы.

Этот пансионат расположен в одном из самых живописных мест Крыма, на берегу Черного моря. Казалось бы, все здесь должно располагать к отдохновению и блаженству – но текст «памятки» настраивает совершенно на иной лад, он целиком состоит из запретов и предписаний: «обязан», «не предоставляется», «не разрешается» – эти слова повторяются с завидной регулярностью… вероятно, изучающий эту памятку отдыхающий должен был бы задаться вопросом – а что же все-таки ему разрешено делать в пансионате? Но в том-то и дело, что современники композитора не привыкли задаваться такими вопросами – окруженные со всех сторон запретами и нелепыми требованиями мелких чиновников, они могли только мириться со всемогущей бюрократией. Родион Щедрин так и назвал свою кантату – «Бюрократиада».

Кантата для солистов, хора и оркестра «Бюрократиада» стала замечательным образцом музыкальной сатиры. Все в ней утрированно, уродливо заострено, музыкальные фразы кажутся «идеально ровными» – так и представляется стол в кабинете какого-нибудь начальника (не отличающегося умом, но чувствующего себя царем «на вверенной ему территории»), но необычайная экспрессия вступает с противоречие с этой «плоскостью» – возникает образ некой силы, предельно тупой, но очень мощной. Этот образ становится еще более гротескным, если учесть, какие формы использовал Щедрин в «Бюрократиаде»: мы услышим здесь и канон, и хорал, и lamento, и арии, и дуэты, и монодию, и даже фугу – все это обычно ассоциируется либо с глубокими чувствами, либо с серьезными и возвышенными философскими размышлениями, и когда подобные формы наполняются подчеркнуто бездуховным содержанием, становится даже не смешно, а страшно.

Вот солирующий тенор с подчеркнутой патетикой провозглашает: «Прием отдыхающих производится с восьми часов утра в день начала срока путевки», причем последняя фраза украшается распевом, напоминающим юбиляции средневековых хоралов. «Обязан!» – провозглашает хор с той торжественностью, с которой могло бы прозвучать «Amen!» в мессе (документ с его строгими параграфами, с его бессмысленными запретами и предписаниями возведен на пьедестал и окружен поклонением). Такой же «диссонанс» между формой и содержанием возникает в арии сопрано: «Пансионат «Курпаты» рассчитан только на отдых; как санаторий он функционирует только с пятнадцатого мая по седьмое июня» – размеренная ритмическая пульсация вызывает в памяти арии из произведений Иоганна Себастьяна Баха и Георга Фридриха Генделя, но в конце арии возникает монотонная речитация на словах об очередном запрете, которую прерывает неожиданный диссонирующий аккорд, подчеркнутый акцентом (он звучит как резкий удар).

Некоторые приемы, используемые композитором, позволяют говорить о перекличках с конкретными произведениями – например, суровые хоровые унисоны в «Монодии» напоминают устрашающий хор фурий из «Орфея» Кристофа Виллибальда Глюка – но какие слова вкладываются в уста этих «фурий»? «Только в камере хранения!» В таком же окарикатуренном виде предстает Lamento, со времен Клаудио Монтеверди служившее для выражения скорби. Характерная для арий lamento «стонущая» интонация малой секунды превращается в «завывание» благодаря постоянному возвращению к исходному тону.

«Диссонанс» формы и содержания с особой остротой заявляет о себе в двух хоровых фугах. Обе они открываются весьма протяженными темами, в каждой из которых полностью излагается текст соответствующего параграфа, что уже воспринимается как комический штрих (столь «глубокое» содержание не должно «затемняться» полифонической фактурой). В дальнейшей полифонической разработке одни и те же слова настойчиво воспроизводятся (подобно тому, как в старинных полифонических мессах повторялись слова молитв, но если в мессах таким образом подчеркивался глубокий смысл слов, то здесь подчеркивается их бессмысленность).

«Бюрократиада» могла показаться своеобразным «музыкальным озорством», но для современников был очевиден более глубокий смысл, скрывающийся за насмешкой. «Трудно вообразить что-либо более остроумное!» – так оценил кантату музыковед Семен Исаакович Шлифштейн.

Все права защищены. Копирование запрещено