Книгу Андрея Золотова о Георгии Свиридове издали в Курске тиражом 200 экземпляров
К столетию со дня рождения Георгия Свиридова – великого композитора, которого, несомненно, и через сто лет будут играть с такой же любовью, как сегодня, – состоялись фестивали, конференции, телепередачи… И вышла 1 (одна) объемная книга. Хотел бы ошибиться, но другой не припомню. Тем более следует рассказать об этом выпущенном в Курске 320-страничном издании «Чистая музыка. Из русской жизни. К Свиридову». Автор, составитель и редактор – искусствовед, кино- и телепублицист, вице-президент Российской академии художеств Андрей Золотов.
Впрочем, вместо длинного (и заслуженного) представления автора можно было бы просто сказать: этот человек на протяжении трех с половиной десятилетий не только с обожанием и восторгом писал о музыке Свиридова, но близко и постоянно общался с композитором, встречая с его стороны все возраставшее доверие.
Можно утверждать, что книга – продолжение той части «свиридовских» трудов Золотова, которую ярко открыли публикации 1960-х годов, в том числе статья в «Известиях», посвященная 50-летию мастера и, как считал сам композитор, прорвавшая завесу молчания вокруг его «слишком простой» для нашего диссонантного времени музыки. Это и продолжение двух документальных фильмов, снятых Золотовым о Свиридове. Наконец – написанной и собранной в 1983 году из высказываний самого композитора и его выдающихся коллег, исполнителей, ценителей «Книги о Свиридове». Названной так не случайно, а по образу и подобию классической «Книги о Стравинском» Игоря Глебова (Бориса Асафьева). Тем самым Золотов ставил автора «Поэмы памяти Сергея Есенина» в один ряд с создателем «Весны священной» и другими столпами русской музыки ХХ столетия – сделав это, надо заметить, с полным основанием и доказательством правоты.
Но с 1983 года очень много воды утекло. Да и 18 лет, прошедшие с окончания земного пути Георгия Васильевича, немало прояснили – открыли таившиеся в мастерской художника капитальные сочинения, сделали публичными суждения композитора о музыке и жизни, одним легшие бальзамом на душу, других шокировавшие.
И вот перед нами – дополненный до степени нового труда солидный том. В книге три больших раздела, а перед ними – сжатый пролог, по значению приближающийся к остальным главам: это подборка принципиальных высказываний Свиридова из разных его бесед с автором. Уже отсюда мы узнаем склад и стиль мыслей композитора, чтившего гениев высочайшего уровня от Баха до Мусоргского и от Рафаэля до Ван Гога, сравнивавшего материал подлинного искусства с золотом, видевшего в России и ее духовном влиянии на мир возвышающую силу, тогда как во влиянии мира на Россию – вызов. Но ни в коей мере не бывшего резонером – чего стоит его насмешливая фраза по поводу иных максималистских выплесков молодого тогда Золотова: «Высоко силки ставите, Андрей Андреевич, проще надо быть и снисходительнее».
Забросив эти «удочки» для нашего внимания, автор переходит к очерку «Величье с простотой в душе соединить» – его собственные заметки о музыке и жизни Свиридова. В их основе – написанные в разные годы рецензии на главные свиридовские сочинения: «Курские песни», «Отчалившую Русь», «Пушкинский венок», «Песнопения и молитвы» (цикл, начавшийся как музыка к спектаклю Малого театра «Царь Федор Иоаннович» и выросший до грандиозного свода хоровых партитур духовного содержания). Подчеркнем – в большинстве случаев это были ПЕРВЫЕ рецензии на ПРЕМЬЕРЫ, опережавшие все другие отклики на музыку Свиридова. Характерный штрих: Золотов припоминает звонок ему Шостаковича в 1964 году – Дмитрий Дмитриевич упрекал молодого тогда критика за то, что тот не пришел в Московскую консерваторию на репетицию «Курских песен». Не на саму премьеру (где Золотов, конечно, был), а всего лишь на прогон! Во-первых, это говорит о понимании Шостаковичем масштаба Свиридова (еще бы, ведь Юра Свиридов вышел в большую композиторскую жизнь из его класса в Ленинградской консерватории). Во-вторых, значит, уже тогда за Золотовым закрепилась репутация свиридовского энтузиаста и знатока. По крайней мере в глазах Шостаковича, а такое мнение дорогого стоит.
Вторая и самая объемная глава, занимающая более половины книги – «Голоса. Отзвуки размышлений». Здесь, конечно, – снова строки Шостаковича разных лет, самые ранние из которых написаны в июне 1956 года, после премьеры «Поэмы памяти Сергея Есенина». Это, кстати, тоже был ПЕРВЫЙ отклик прессы на произведение, революционная русскость и песенная простота которого (в том числе в новом открытии Есенина, до того полузапрещенного) музыкальным критикам или не раскрылась, или показалась слишком крамольной, за что Дмитрий Дмитриевич не преминул уязвить журналистскую братию. О том, насколько тонко он знал и понимал Свиридова, говорит юбилейная статья-портрет, в которой, восхищаясь новыми работами Георгия Васильевича, старший коллега в то же время журит бывшего ученика за замедление темпов творчества и редкость премьер. Понимая, что это знак не оскудения таланта, а страшного самоедства, Шостакович со своей неподражаемой иронией (здесь – очень доброй) желает Свиридову «самокритично вспомнить, как быстро он писал в студенческие годы».
Среди массы высказываний людей, большинство из которых сами легендарны (например, дирижер Владимир Федосеев – о трудностях расшифровки свиридовского смысла за внешней простотой его партитуры, или первый исполнитель «Патетической оратории» певец Александр Ведерников – о том, каким феноменальным пианистом был Свиридов, как потрясающе он играл не только свою, но и чужую музыку), выделим здесь этюд Виктора Астафьева «Выстоять». Каким же мощным было у знаменитого писателя впечатление от произведений Свиридова, если он решился написать по их поводу: «Музыку человек услышал раньше, чем научился говорить, и заветное: «В начале было слово» – весьма и весьма сомнительно. Нет, вначале был шум ветра, плеск волн, пенье птиц, шелест травы и звон опадающей листвы. И только переняв у природы звук, человек сделал из него слово. Музыка и природа – это самое верное, святое и неизменное, что осталось с человеком и не дает ему окончательно одичать и опасть опять на четвереньки». А в письме-благодарности Свиридову за присланное собрание записей Виктор Петрович признается: «Перед таким великим искусством все равны и все виноваты в том свинстве, которое люди развели на земле…»
Третья глава скромнее по занимаемому объему, но не по смысловому значению: это «Голос Свиридова. Из сказанного на людях» – примерно четверть страниц книги. Тут, конечно, статьи, публичные выступления композитора. Но, что особенно дорого – его признания в эксклюзивных, как сейчас принято говорить, беседах с Золотовым. Это ему, автору нынешней книги, он говорил, что «композитор – не профессия. Это другие должны сказать про человека, что он писатель, художник, композитор. Это призвание». И привел замечательную историю из военного времени. Тогда судьба забросила Георгия Васильевича, эвакуированного в составе Ленинградской композиторской организации в Сибирь, на отдаленную алтайскую железнодорожную станцию, где кассир, увидев в командировочной бумаге слово «композитор» пришел в восторг: «Как Чайковский?!» – и отобрав чемодан, сам донес его до вагона.
Золотову в известном фильме-беседе Свиридов говорил: «Надо стремиться к созданию шедевра. Искусство в его чистом виде, как шедевр художества – вот есть самая большая цель… Сковерканная, безрукая Венера Милосская – не кажется, что изуродовано там что-то. Ты видишь, что это грандиозный шедевр красоты неописуемой и даже не можешь сказать, что там красиво. Это таинственная штука».
Тут и автор этой рецензии, тоже (но в много меньшем масштабе) имевший счастье общаться с Георгием Васильевичем, может заметить – как по-свиридовски здесь все звучит, от мыслей о великой тайне подлинного искусства («поэт соприкасается не просто с языком, а с ТАЙНАМИ языка») до внешней формы, до восторженной инверсии («шедевр красоты неописуемой»), до словечка-зацепки «вот», которым Свиридов, как протянутой ладонью, «выталкивал» вперед главные для него формулировки. Будто слышишь слегка надтреснутый, но обладающий мощной утвердительной силой голос Георгия Васильевича.
Разумеется, на 320 страницах не могло поместиться все, что можно рассказать о Свиридове. Но даже по поводу того, чего в книге нет, не поворачивается язык упрекнуть: «Автор упустил». Скорее он сознательно ОПУСТИЛ вещи, которые обсуждать считает или преждевременным, или вовсе неправомерным. Например, дневниковые записи Свиридова, опубликованные его наследниками в книге 2002 года «Музыка как судьба». В частности, резкие, даже грубые суждения по поводу деятельности многих коллег, например, Андрея Петрова и даже Шостаковича. Золотов считает, что Георгий Васильевич писал это исключительно для самого себя, что это внутренняя работа мысли, которую тот лишь для четкости фиксировал на бумаге наподобие многочисленных черновых вариантов партитуры, которые не предназначены для посторонних глаз. Не зря же пословица гласит: «Дураку полработы не показывают».
Зато среди фрагментов книги есть и такой, принадлежащий перу Владимира Рубина – прекрасного композитора, во многом следующего свиридовским музыкальным и нравственным заветам. Владимир Ильич, отмечая универсальные познания Свиридова во всех сферах искусства, говорит в то же время о национальной природе его музыки. Очень точно, на наш взгляд, формулируя: это «музыка на русском языке». И именно потому она интересна миру. Как интересны и понятны сочинения Бетховена и Шуберта, написанные на немецком музыкальном языке. Верди – на итальянском. Бизе – на французском. Рубин даже сочиняет маленькую историю в духе пушкинского «Моцарта и Сальери»: в общении Свиридова с каким-нибудь современным Сальери вполне мог быть эпизод с приведенным с улицы музыкантом, пиликающим вальс из «Метели», который Сальери бы раздражал, а мудрого и снисходительного Свиридова радовал…
Вот только жаль, что книга, написанная по просьбе Комитета по культуре Курской области, вышла тиражом 200 экземпляров. Конечно, мгновенно став библиографической редкостью. Разумеется, спасибо курянам – землякам Свиридова – за инициативу, но где же остальная Россия, которая, считается, так любит автора «Метели»?
Пока нет комментариев