Ольга Перетятько – российская оперная певица, обладательница уникального сопрано. Родилась в Санкт-Петербурге, училась оперному вокалу в Высшей школе музыки имени Ханса Эйслера в Берлине. Участник и лауреат самых разных конкурсов и оперных фестивалей (в том числе конкурса «Опералия» Пласидо Доминго). Исполняет ведущие партии в самых знаменитых оперных театрах (Ла Скала, Берлинская государственная опера, Большой театр и др.).
ИШ: Оля, выступление в «Травиате» – это ваш оперный дебют в Большом театре, до этого вы только принимали участие в концерте, посвящённом юбилею Елены Образцовой в 2013 году. И каковы ваши впечатления?
ОП: Прежде всего, я хотела быть здоровой на «Травиате», которую впервые пела в Москве, а я, к сожалению, пребывала в каком-то разобранном состоянии. Было не так много времени для репетиций, и мы все болели: и я, и ребята в театре.
Я собой никогда не довольна. Но в последнее время (буквально в последние месяцы) я осознала, что не так важно – случились ли какие-то шероховатости или кто-то друг друга не понял: я со сцены дирижёра или дирижёр меня. Это всё в конечном итоге не важно. Если присутствует на сцене та энергетика, которая как раз таки присутствовала, то многое прощается, забывается. Главное – реализовать идею спектакля, и это мы сделали. Я сделала что смогла в той ситуации. К сожалению, не было такого полёта, как хотелось бы. Сейчас я много работаю над энергетикой, использую сложные дыхательные упражнения, немножко дзен, но в Москве это не работает!
ИШ: Не работает?!
ОП: Нет, не работает – мне не удалось включить это волшебство на полную катушку. Была работа на преодоление (именно работа!) и ощущение «вопреки», хотя вокруг были люди, которые прекрасно помогали, – отдельное спасибо Олегу Найдёнышеву, ассистенту режиссёра, который делал с нами спектакль. Но не получилось расслабиться и наслаждаться тем, что ты на сцене. На втором спектакле я уже чувствовала себя намного лучше, да и первый спектакль был хорошей репетицией: наконец стало понятно, чего хочет оркестр и чего хочет дирижёр, как мы друг друга чувствуем или не чувствуем. И был сумасшедший спектакль, когда мне все говорили, что давно не видели, чтобы публика так принимала – буквально устроили овацию посреди моего дуэта с Эльчином Азизовым.
ИШ: Жаль, меня не было…
ОП: Да! Ребята все просто потрясающие. С Костелло петь – это нечто особенное. Он замечательный актёр, певец, и помогает на сцене. Бывает когда коллеги не помогают. Но в этом спектакле все помогали. И это очень приятно.
ИШ: Вы с Костелло уже пели?
ОП: Да, «Риголетто» три раза, но ни разу не пели «Травиату».
ИШ: У него красивый тембр, но мне показалось, что он немного скован по природе.
ОП: Голос у него потрясающий!
ИШ: Те, кто видел его раньше, отмечали, что он стал гораздо свободнее на сцене, но тем не менее для этой роли ему не хватало эмоций.
ОП: Да, это тот уровень эмоций, на который он способен.
ИШ: Вас это не смущало?
ОП: Нет, я его хорошо знаю. У него был довольно непростой период и я хотела его поддержать – предложила выступить со мной в Москве. Меня спросили, кто из теноров, на мой взгляд, подойдёт, и я назвала два-три имени, и они выбрали Стивена – чему я рада. Мы с ним пели в Метрополитен. Он очень чувствительный, ранимый человек. Все перипетии с его приватной жизнью моментально отражаются на его выступлениях. Мне с ним удобно. Да, он не всегда реагировал так, как бы я хотела, но у нас было действительно мало репетиций, буквально раз-два – и всё… Хотя бы ещё одну с оркестром на сцене, а была всего одна, на которой мы по диагонали прошлись по всему тексту… А когда идёт спектакль, всё совсем по-другому воспринимается: темпы, звук, пространство…
Но я опять же повторю: это не помешало главной идее спектакля. Когда делаешь всё честно, то и публика отзывается и хорошо чувствует честность артиста. У меня был период, когда мне хотелось всем доказывать, что ты лучше всех: идёшь по максимуму, навставляешь верхних нот, каденций и всего-всего-всего такого. Но, с другой стороны, не хватало страсти, не хватало правды, а с московской публикой это не пройдёт.
ИШ: С Азизовым у вас правда был потрясающий дуэт!
ОП: Да, это центральный дуэт. Тенор в этой опере совершенно неважен на самом деле. Партия Альфреда абсолютно неблагодарная, её не очень любят петь. Тенора, когда на неё соглашаются, говорят: «Ну, ладно…» Тенор здесь – это даже не тенор в «Риголетто», это ещё более неблагодарная роль.
Фото Davide Gennari
ИШ: Когда вы вышли на сцену Большого, вы хорошо ориентировались в пространстве – ведь сцена огромная?
ОП: В первом акте было неуютно: всё было не так, как на репетиции: публика, хор – мы репетировали без хора. А тут на сцене появилась толпа людей, которых мы никогда не видели до этого. И мы как-то немного растерялись, я это называю «забуратинились». Никто ничего не понял. Мы разбирались по ходу спектакля. Но со второго действия всё уже пошло по накатанной. Я ко многим вещам начала относиться по-другому: стала такой понимающей, что самой противно. Большой театр – главная сцена страны: стены давят, начинаешь думать, где я нахожусь, кто здесь пел до меня. Начинаешь волноваться прямо на сцене. Это очень неприятно и не хочется, чтобы это было часто. Я не верю, что есть артисты, которые приходят и говорят: «Ой, ладно, сегодня я спою левой пяткой…» Не бывает такого! Каждый делает всё, что может. Мы же отдаём себя целиком, работаем на износ. Я после первого спектакля вообще была зомби: мне нужно было лежать, молчать и ни с кем не разговаривать. Но, с другой стороны, потом гуляли по Кремлю, по Соборной площади. С гидом! Это потрясающе! Я никогда не была там. Я думала, что Кремль – это Красная площадь! Петербурженка… (смеётся) Кино, конечно, смотрела – «Сибирский цирюльник», например, книжки читала. Но это всё не то! Я не представляла, что это настолько потрясающее место, такое место силы: мы в Успенский собор вошли и стояли вот так (показывает) полчаса. Это настолько намоленное место, там такая энергетика! Я там просто помолодела, мне кажется. (смеётся) Надо ещё сходить в этот собор!
ИШ: А как вы приняли предложение приехать? Это было неожиданно или давняя договорённость?
ОП: Нет, мы очень давно разговаривали: я уже два года назад знала, что я приеду в Большой театр. У меня контракт был подписан полтора года назад.
ИШ: Кроме Костелло, ещё были певцы, с кем вы до этого пели в спектаклях?
ОП: Все остальные для меня были незнакомы. Но ребята, конечно, молодцы: у них тут такой огромный репертуар! Эльчин между нашими репетициями ещё и «Снегурочку» репетировал. Я с диким уважением отношусь к коллегам, которые вот так работают… И наша Флора, Ирина Долженко, тоже репетировала другую партию и параллельно готовилась к какому-то концерту. И все приходили, помогали – это очень здорово. Люди прекрасные у нас!
ИШ: Скажите, как вам партия Виолетты, комфортно петь? Это ваша партия?
ОП: Обожаю! Абсолютно моя!
Фото Dietmar Scholz
ИШ: Вас называют россиниевской певицей…
ОП: Меня однажды так назвали. Да, я закончила летнюю Accademia Rossiniana, и она мне очень многое дала. Да, я много пела Россини. Но это не значит, что я ТОЛЬКО россиниевская певица! Знаете, сколько я «Риголетто» спела? Меня все звали на «Риголетто», а это не Россини вообще! «Риголетто» я спела вообще везде, где только можно!
ИШ: То есть вы себя комфортно чувствуете в диапазоне Виолетты?
ОП: Конечно. Виолетта – это партия, в которой любой найдёт себя. Говорят, что нужно три голоса, чтобы спеть Виолетту. Но я думаю, что надо просто своим озвучить все три и сделать это достоверно. Там есть место для любого типа сопрано. Я в этом убеждена. Разве меня было плохо слышно?
ИШ: Нет, слышно было хорошо.
ОП: Это главный показатель! Ведь что такое вокальная техника? Мы работаем, чтобы нашими двумя маленькими связками озвучить огромный зал, перелетев через оркестр. Все жалуются на акустику Большого театра. Но ко мне подходили после выступления и говорили, что слышно было хорошо, хотя ожидали, что будет хуже. Мы ведь работаем на резонанс! Мы работаем на огромных площадках типа Метрополитен, Арена ди Верона, и ты весь свой вокальный аппарат, всю технику направляешь именно на то, чтобы использовать всё возможное для резонанса. Это как скрипка: она маленькая, но её везде слышно. То же самое и у нас: мы учимся использовать резонаторы, чтобы не надо было орать, чтобы мягким звуком наполнить зал. Вот это самое главное.
ИШ: Как вам постановка Большого театра?
ОП: На мой взгляд, «Травиата» и «Риголетто» – драматургически самые идеальные музыкальные спектакли. И лучше их не ставить в современном ключе. В Большом театре просто прекрасная постановка. Мне она очень понравилась: всё по тексту, ничто нигде не мешает, декорации помогают – в общем, всё очень достойно.
ИШ: У вас это четвёртая постановка? Были во Франции, Швейцарии, Питере и Москве…
ОП: Ага. В Швейцарии, в Лозанне, в 2015 году был мой дебют. Там было всё идеально: партнёры, обстановка. Партию Жоржа Жермона пел Роберто Фронтали. Мы репетировали до посинения. Все знали, что это мой дебют, все мне помогали. Режиссёром-постановщиком был Жан-Луи Гринда. Я его очень люблю. Недавно участвовала в новой постановке «Лючии ди Ламмермур» в Токио. С ним легко работать, так как он любит певцов. В его семье все на протяжении последних ста пятидесяти лет работали либо дирижёрами, либо директорами театров, либо интендантами, либо как-то иначе были связаны с театром. Он хорошо знает и любит этот мир. Очень чувствуется, когда дирижёр и режиссёр любят певцов.
ИШ: Я посмотрела постановку, которую делал Роландо Вильясон в Баден-Бадене с вашим участием. Вам было комфортно в ней?
ОП: «Травиату» можно делать либо совсем абстрактно, либо в историческом ключе. А что касается комфорта, то с этим связаны многие факторы. Певец приезжает на постановку – и у него тоже есть своё видение роли. Я, например, часто вношу что-то своё, хотя особо не изменишь: замысел остаётся, рисунок роли тоже. В целом, мне везло на «Травиаты». А сейчас – на «Риголетто». Постановки были разные – я и в мусорном мешке умирала… Но главное – надо оправдать своё присутствие на сцене в ключе конкретной постановки.
ИШ: То есть «встроиться» в задумку спектакля?
ОП: Да, необходимо чувствовать себя комфортно, убедительно. Если певца не убедили, то он тоже никого не сможет убедить, и всем будет понятно, что делается так только потому, что это сказал режиссёр. Если это новая постановка, то, конечно, часто приходится спорить до хрипоты, обсуждать, доказывать, спрашивать… Спрашивать – это вообще полезно. Часто артисты думают: «Боже, какой идиотизм!» – и делают на сцене так, как поняли, думая о банковском счёте, на который придут деньги после спектакля. И я вот думаю, неужели я единственный человек, который начинает спрашивать: «А зачем? Почему? А серьезно? Ой, я так не могу! Я не верю! Объясните! Покажите!» – я это обожаю. Мне нравится просить, чтобы мне показали. Например, как пробежаться с пением и упасть головой вниз или лечь в могилу – бывает всякое. И я говорю: «Как интересно! Покажите, пожалуйста, я посмотрю, как это будет выглядеть со стороны, чтобы сделать убедительно!» Иногда бывает очень интересная реакция у режиссёра. Знаете, что я вам скажу: когда ты работаешь с режиссёром, дирижёром, то на этот момент времени ты должен сделать их своими любимыми. Тогда всем легче. И, главное, мне легче! Тогда ты веришь, тогда тебе хорошо, комфортно. А если ты идёшь на работу в театр с ощущением: «Боже мой, опять будет бред, опять против этого “гения” нужно что-то…» – это никому не помогает. Ни мне, ни им, ни атмосфере, ни коллегам. Звучит, наверное, банально, но скажу так: на «Травиате» в Большом моим любимым дирижером был Клиничев. (смеётся)
ИШ: И после таких обсуждений режиссёр меняет мнение относительно конкретной сцены?
ОП: Всегда меняют. Бывает так, что понимаю, что не могу и не буду делать то, что просит режиссёр. Тогда и начинаю искать пути, как этого избежать: рассуждать с режиссёром, придумывать варианты. Либо он должен меня просто убедить.
ИШ: Была ещё одна постановка – вы пели в Питере.
ОП: Да, там была очень хорошая постановка. И времени тоже было мало: всё делалось за два дня.
ИШ: А в Баден-Бадене?
ОП: Хорошо, но для меня идеалом, конечно, останется постановка в Лозанне.
ИШ: Вам по душе эта партия?
ОП: Да, мне очень она нравится.
ИШ: Если я правильно помню, ваш муж дирижировал «Травиату», в которой пела Мариэлла Девиа?
ОП: Да, в Болонье. Именно после той «Травиаты» я к ней подошла и сказала: «Я не знаю когда, я не знаю как, но мы должны работать!» Да, она мне очень многое дала. И «Травиату» мы с ней прорабатывали. Я переживала за бал Флоры: там очень много хора, оркестра, я думала, что меня не будет слышно. Она говорит: «Ты не переживай, у тебя прекрасный средний регистр, гораздо лучше, чем у меня». Я тогда долго смеялась.
Мы очень много работали, именно над кантиленой, над словом. В «Травиате» очень важно слово – это же Верди, у него слово на первом месте. Это не Россини и не Беллини, где ты повторяешь одну и ту же фразу тысячу раз. У Верди всё подвержено логике драматургии, и мы с Девиа очень много над этим работали.
Турок в Италии. Экс-ан-Прованс 2014
ИШ: Какие ваши ближайшие планы?
ОП: 19 сентября в Москве будет концерт, посвящённый памяти Дзедды. Практически это повтор концерта, который состоялся с ним в Болонье. Устраивали его для молодёжи. Вход был свободный. Шёл последний день записи нашего диска, и со сцены я объясняла, как это всё организовано, иллюстрировали рассказ видеопроекциями. Вот на этой же волне мы будем делать концерт в Москве, где я буду рассказывать и про Дзедду, и про Россини.
Дзедда был для меня знаковой фигурой. Именно он меня «открыл». Он рискнул и пригласил меня, молодую, которую никто не знал, на фестиваль. Это было в 2007 году в Пезаро. Все говорили, что, конечно, да, девочка талантливая, молодец, большое будущее… А он не только это говорил, а ещё и дал шанс.
ИШ: А кроме России?
ОП: Сразу после Москвы в Берлине начались репетиции оперы «Искатели жемчуга». Режиссёр – Вим Вендерс, у него это первая работа в опере. Конечно я видела его фильмы: «Соль земли», мне нравится «Небо над Берлином», «Париж – Техас». Не могу сказать, что я смотрела всё – у него фильмография уникальная. Для меня он был легендарным режиссёром, но я не представляла, чего ждать. На первую репетицию пришла с открытым сердцем. Он нас всех сразил своей простотой и скромностью. Первое, что мы услышали: спектакль будет либретто, так как нот он не читает. Работа строилась по-разному: иногда мы ему просто пели, чтобы понять, сколько на это уходит времени, много разговаривали, разбирали отдельно каждую сцену. Он работал с нами как с актёрами, а не как с певцами. Иногда мы подсказывали, как лучше избежать каких-то трудностей, так как будет оркестр. Времени было достаточно чтобы примериться друг к другу и найти общий язык. Он оказался человеком позитивным и очень доброжелательным. Работать с ним было одно удовольствие.
Вендерс не участвовал в подборе певцов, так как для него это первая работа в музыкальном театре. Кастингом занимался театр и непосредственно Баренбойм, поэтому для Вендерса было своего рода сюрпризом, с кем ему предстоит работать. Мы же ожидали от него кинематографичности. Так и получилось. Он нас снимал, так что я с гордостью могу сказать, что меня снимал Вим Вендерс. Происходило это так: он снимал какую-то сцену, которая транслировалась как фильм на полупрозрачном занавесе/экране, висящем перед певцами. Это никак не мешало петь, но выглядело красиво и эффектно.
Для него очень важен визуальный ряд, и в разработке сценического … он сам принимал участие. Декораций как таковых на сцене не было, а был огромный – от сцены до задника – пологий пляж. Основной материал – дерево, выкрашенное в изумительный перламутровый цвет. По всему периметру висела лёгкая чёрная ткань, которая легко передавала состояние бури или ветра. Вендерс очень профессионально работает со светом. Как итог его работы – музыка обрела визуальную красоту. Хотелось бы, чтобы было больше его работ, так как сейчас редко появляются такие красивые оперные спектакли. Успех был огромный, и я рада, что получила такой опыт.
ИШ: Это ваша первая французская опера?
ОП: Да, мой дебют во французской опере – моя первая большая французская партия. Я никогда не бралась за французский репертуар, потому что я не говорила на французском. Но сейчас я уже более-менее, особенно после итальянского, могу объясняться. Однажды давала интервью на французском языке на радио в прямом эфире. Я думала, что поседею за эти десять минут. Это был для меня дикий стресс. (смеётся)
Кроме этой премьеры, у меня запланировано много концертов, «Травиата» в Вене, в Берлине, в «Дойче опере». Потом в Омане (смеётся) Россиниевский фестиваль – турне, два дебюта: «Сомнамбула» и в Монте-Карло будут четыре партии в «Сказках» Гофмана». «Лючия» в Метрополитен. Расписание составлено на несколько лет вперёд.
Ещё хочу сказать об одном важном для меня событии: в июне вышел диск, записанный с Дмитрием Лиссом. Выпустил его опять же Sony. На нём только русская музыка. Мы назвали его Russian light («Русский свет») – чтобы осветить эту часть репертуара для мировой публики. И вообще в мире стало как-то темно. Наконец-то будет полный русский репертуар! Там будет и Волхова, и Марфа, и «Снегурочка» – там много Римского-Корсакова, и Рахманинова, и Шостаковича, даже вставили «Москву, Черёмушки». Я пела всё, что мне или очень важно, или любимо, или связано с моими личными воспоминаниями.
Copyright Ширинян И.Г. © 2017. Условия использования материалов
Пока нет комментариев