Иван Почекин в концерте с Российским национальным оркестром под руководством Михаила Плетнёва в БЗК. Фото Ирина Шымчак
Наш собеседник:
Иван Почекин – скрипач-виртуоз, лауреат международных конкурсов. Сын известного скрипичного мастера Юрия Почекина. Учился в Центральной музыкальной школе и училище при Московской государственной консерватории, в Высшей школе музыки в Кёльне, окончил Базельскую аспирантуру у Райнера Шмидта, скрипача австрийского «Хаген-квартета». Дебют музыканта состоялся в 2002 году, когда ему было пятнадцать лет, на сцене Большого зала Московской государственной консерватории имени П. И. Чайковского С тех пор его выступления с разными оркестрами с успехом проходят в России и за рубежом.
С Иваном Почекиным мы встретились по окончании его блистательного выступления в Большом зале Московской консерватории.
АБ: По чьей инициативе в одном отделении вечера в БЗК звучал Второй концерт для скрипки с оркестром Шостаковича, в то время как в другом отделении оркестр играл Симфонию № 3 с органом Камиля Сен-Санса?
ИП: Это было моё желание – играть Концерт № 2 Дмитрия Шостаковича в один вечер с произведением Сен-Санса. Хотя изначально мне предложили сыграть Третий концерт для скрипки с оркестром этого композитора. Но для меня концерт Шостаковича, который в январе прошлого года я играл в рамках абонемента «Звёзды XXI века» в Концертном зале имени Чайковского с Госоркестром (дирижёр Алексей Богорад), особенный. Я мечтал сыграть его именно с Плетнёвым, чтобы узнать его мысли и соображения по поводу этой музыки. И Михаил Васильевич во многом обогатил моё видение.
АБ: Поясните!
ИП: Если посмотреть на первую часть этого произведения, то в партитуре, по указанию композитора, множество раз меняется темп. И от того, как увязываются между собой разные темпы, во многом зависит целостность исполнения этой части. В итоге Михаил Васильевич помог мне найти ответы на мои вопросы. Тем более что мы основывались на записи телефонного разговора Ойстраха с Шостаковичем на эту тему и строили интерпретацию произведения, исходя из пожеланий автора.
АБ: Это сочинение очень грустное. Очевидно, сказалось то, что композитор писал его в морально тяжёлый для него период времени?
ИП: Не тяжёлый, а трагичный. Поскольку я играл оба скрипичных концерта Шостаковича, то могу сказать, что в первом из них тоже много трагизма. Там отражены события и эмоции, пережитые композитором в период выхода печально известного Постановления 1948 года.
Во Втором концерте чувствуется, что за музыкой стоит жизненная мудрость человека, уже пережившего эти события. Поэтому эти сочинения абсолютно разные, требующие разного подхода к ним. Первый концерт – более эффектный; Второй – кристаллизован: в нём все звуки и ноты точно доносят идею и мысль композитора. В нём нет ничего ради красоты.
АБ: Может быть, надо дорасти по возрасту и жизненному опыту, пережить что-то, чтобы играть Второй скрипичный концерт Шостаковича?
ИП: Безусловно. Человеку моего поколения это нужно компенсировать глубокой информацией, знаниями истории.
АБ: Слушая в записи игру Ойстраха, вы что-то заимствовали у него?
ИП: Когда слушаешь запись, то нужно заимствовать идеи и мысль исполнителя. А манеру игры и то, как подаётся произведение, заимствовать ни в коем случае не надо. Всё должно быть индивидуально. Но когда речь касается исполнения Ойстрахом концертов Шостаковича, то мы знаем, что выступления Давида Федоровича готовились вместе с автором. То есть его игра происходила с одобрения создателя этой музыки. И тут идеи становятся просто на вес золота: ты понимаешь, что они или авторские, или одобрены автором. Поэтому многое заимствовал – и на основе этих идей привносил своё.
АБ: Какое у вас осталось впечатление от выступлений с Плетнёвым?
ИП: Когда мы исполняем какого-либо автора, то всегда есть ощущение, что мы, исполнители, – тут, на сцене, а автор, создатель музыки, – над нами. Когда же происходит выступление с Михаилом Васильевичем, то у меня появляется ощущение, что он где-то вместе с автором. И по пониманию, и по своей манере, которая включает в себя точное выполнение авторских идей, и в то же время очень тонкое соавторство. То есть у меня каждый раз ощущение, что он будто находится где-то, гораздо выше нас, вместе с композитором.
АБ: Более двух лет назад вы виртуозно исполняли с оркестром Плетнёва Скрипичный концерт № 2 Никколо Паганини. Он и с Паганини в таких же отношениях?
ИП: Паганини – это совсем другая музыка. Скрипка для Паганини – это продолжение его души. Поэтому в Паганини всё сосредоточено на скрипаче. Но в этом случае Михаил Васильевич очень чётко преподносит аккомпанемент: он никогда не мешает и прислушивается к идеям солиста. С ним чувствуешь себя свободно. Но в то же время эта свобода идёт внутри авторского замысла.
АБ: Когда вы закончили своё выступление в Большом зале консерватории, зал взорвался восторженными аплодисментами. А мне пришла в голову мысль: если бы человек не слышал, что и как вы исполняли, а услышал только аплодисменты, мог бы он судить по ним о том, как играл исполнитель?
ИП: Думаю, что в этом случае картина не всегда ясна сполна, хотя можно выстроить какие-то догадки. И не только по аплодисментам, но и по лицам слушателей, по их настроению. То есть в комплексе можно догадаться, посыл какой энергии шёл в зал.
АБ: А что вы скажете о зале, в котором выступали?
ИП: Для меня с детства Большой зал консерватории – это синоним и символ высокого исполнительского искусства. Когда я был маленький, родители брали меня туда на концерты, и мне казалось, что на сцене происходит чудо. Так эти концерты меня вдохновляли! И было ощущение недосягаемости самого процесса, что это настолько сложно и высоко, что прикоснуться к этому – счастье.
АБ: А в каких залах вы ещё выступаете?
ИП: Я выступал в Европе (в Испании, Германии, во многих городах бывшей Югославии, Франции), в Мексике, в Японии, в Южной Корее. 7 сентября, на открытии нового музыкального сезона 2017/2018 гг. в Концертном зале имени С. В. Рахманинова Филармонии-2 состоится камерный вечер, в рамках которого мы с Борисом Березовским исполним произведения Франца Шуберта, Арнольда Шенберга и Рихарда Штрауса.
АБ: Обычно певцов спрашивают, какого композитора любит их голос. Можно задать вам такой вопрос применительно к скрипке?
ИП: Конечно. В моём скрипичном репертуаре и в моей жизни особое место занимает Паганини. Но он как-то стоит особняком, и ни с чем это связывать не нужно, бессмысленно. Паганини это, безусловно, первопроходец своей эпохи. Это человек, для которого скрипка, повторюсь, является продолжением души. Что касается моего нынешнего репертуара, то сейчас для меня представляют интерес произведения Шостаковича, а также произведения Моцарта, Гайдна, Баха, Шумана, Шуберта, Брамса.
АБ: Дирижировать не планируете?
ИП: Понимаете, это отдельная профессия и, по моему мнению, подходить к ней со скрипкой в руках – неправильно. Для этого нужна другая специализация. И большая подготовка, как техническая, так и в плане расширения эрудиции. Но при этом у меня в планах, наряду с осуществлением туров по городам России, проводить концерты вместе с имеющимися там камерными ансамблями из восемнадцати человек без дирижёра, в которых скрипка являлась бы ведущим голосом.
АБ: Это что-то новенькое!
ИП: Над этим сейчас работаю. А пока в конце апреля, мае и июне мы с братом Михаилом собираемся играть концерты в Германии и Испании, где планируем исполнять не только произведения, написанные для двух скрипок, но и для скрипки и альта, в том числе Симфонию-кончертанте для скрипки и альта с оркестром Вольфганга Амадея Моцарта (1779). Кстати, ради нашего дуэта я и стал играть на альте, потому что, к сожалению, репертуар для двух скрипок очень маленький…
Все права защищены. Копирование запрещено
Пока нет комментариев