Премьера «Дон Кихота» в Музыкальном театре им. К.С. Станиславского и Вл.И. Немировича-Данченко – идеальный предмет для дискуссии в жанре «pro et contra». «Впервые в России поставлен балет Рудольфа Нуреева. Хореографию перенес экс-премьер Оперы, один из нуреевских “птенцов” Лоран Илер, а помогала ему другая парижская этуаль – Изабель Герэн, получившая партию Китри из рук Нуреева», – так я мог бы начать статью и нарисовать словами впечатляющую картину. Мог бы я написать и прямо противоположное: «“Дон Кихот” Александра Горского – балет, рожденный в Москве, сценический манифест московского стиля в хореографии, взят Музыкальным театром из третьих рук, в версии Рудольфа Нуреева, переработавшего по памяти ленинградскую редакцию». Длинный список отступлений от подлинника подкрепил бы этот мой тезис.
Истина, как обычно, лежит посередине между крайними точками зрения на нее.
Великий танцовщик XX века, обладавший несомненными способностями к сочинительству, Нуреев не относится к числу балетмейстеров must stage. За рубежом его работы (преимущественно редакции наследия) идут, главным образом, там, где служил и ставил он сам, где служили и служат его соратники и ученики. «Дон Кихот» добрался до Москвы именно этим путем. В начале 2017 года Лоран Илер возглавил балетную труппу Музыкального театра и вскоре после назначения объявил о планах перенести парижский спектакль.
Назвать его решение беспричинным нельзя. Прежняя постановка Алексея Чичинадзе, сохранявшаяся в репертуаре с 1981 года, давным-давно морально устарела и нуждалась в обновлении. По-человечески понятен и выбор на смену нуреевской версии. С нею Илер имел дело всю свою творческую жизнь – сперва как танцовщик, потом как педагог. Было бы удивительно, если бы он не считал ее эталонной! Но, оставляя в стороне субъективные обстоятельства премьеры, приходится признать: вместо одной устаревшей и не слишком близкой к оригиналу редакции Музыкальный театр приобрел другую с тем же набором проблем.
В «Дон Кихоте» Нуреев ориентировался на ленинградский спектакль, в котором танцевал Базиля. Оттуда он заимствовал порядок картин («Испанский кабачок» идет не в начале второго акта, как у Горского, а в третьем, и развязка – мнимое самоубийство Базиля, обманом вынуждающее Лоренцо благословить его брак со своей дочерью – непосредственно предшествует свадьбе), детали сюжета (действие не выходит за пределы городской среды, нет Герцога и Герцогини, приглашающих к себе дон Кихота, свадьбу Китри с Базилем празднуют не в замке, а вблизи Барселоны). Нечто подобное существовало у Петипа в московском спектакле 1869 г., и вернулось в 1940-х в постановку Театра им. С.М. Кирова благодаря исследованиям Ю.И. Слонимского. Небывало долог и подробен Пролог, по частям уходивший из ленинградской редакции в 1960-80-х гг., после эмиграции Нуреева на Запад. Племянница дон Кихота Антонина и бакалавр Карраско жгут в камине рыцарские романы – источник фантазий и галлюцинаций героя. Он сам сражается в бреду с чудовищами, видит прекрасную Дульсинею. В первом акте, во время игр на площади, как и у Горского, «тореадоры делают попытку похитить наиболее понравившихся им молодых девушек; в защиту последних выступают их родственники и поклонники»[i]. Китри и Базиль, как в знакомом Нурееву ленинградском спектакле, сбегают в цыганский табор. (Для любовной сцены у мельниц Нуреев сочинил большой дуэт на музыку из «Баядерки». В Вене, где он впервые поставил «Дон Кихота», «Баядерка» не шла. В Опере ее премьера состоялась десятилетием позже премьеры «Дон Кихота», и после этого балеты не появляются в афише параллельно. Музыкальному театру теперь тоже придется разносить их во времени). Кое-где сохранились микроскопические реликты оригинальной хореографии. Китри в первой части вариации с кастаньетами не делает пируэт, а поворачивается вокруг себя на быстрых припаданиях – у Горского начало спектакля было решено в деми-классической стилистике, и балерины скромнее использовали пальцевую технику. Следующее jeté превращено в большой прыжок. Оно – не связующее движение, как в современных московской и петербургской редакциях, а главное, как было в 1950-х и ранее. Но это считанные исключения. В целом спектакль обращен не к прошлому, а к собственным идеям Нуреева и к духу шестидесятых.
В сценической Барселоне, какой ее увидел Нуреев, господствуют поистине площадные нравы – горожане заигрывают и задираются, отбросив балетную благопристойность. В цыганских кочевьях разлита атмосфера вольной любви. Главные герои не выбиваются из среды. Китри эпатирует своим поведением почтенных буржуа и, сбежав от папаши, без оглядки прыгает в объятия Базиля.
Свежий взгляд на старый сюжет не прошивает весь спектакль. Режиссерская мысль Нуреева, дисциплинированная и последовательная в трагедии (вспомним его постановки «Лебединого озера», «Ромео и Джульетты», «Щелкунчика»), в комедии ограничивается точечными прививками нового оригиналу. Колоритно экспонированные кордебалет и миманс очень скоро остаются предоставленными сами себе и либо прогуливаются взад-вперед по сцене, либо стоят и сидят на местах, а в основном действии выплывают совсем уж диковинные вещи. Уличная драка горожан и тореадоров оттанцована по образцу погони из «Легенды о любви». Гамаш с зонтом явно копирует пантомиму Алена из «Тщетной предосторожности» Фредерика Аштона. Фантастическим сновидениям дон Кихота предпослана интермедия, в которой Дульсинею носит перед черным занавесом танцовщик-невидимка в черном, и она перебирает в воздухе ногами.
Программный отход от классики поддерживают аранжировка Джона Ланчбери, приближающая партитуру Л.Ф. Минкуса к легкой музыке середины XX века, и, заметно менее удачно, декорации и костюмы. Николас Георгиадис, известный миру по оформлению трех хореодрам Кеннета Макмиллана – «Ромео и Джульетты», «Манон» и «Майерлинга» – расписал «Дон Кихота» теми же красками, что и репертуар XX века. Допустим, не различать веронскую улицу, площадь Барселоны и постоялый двор во Франции – право творца. Но такая же обязанность театрального художника – считаться со спецификой постановки, понимать, что подходящее для спектаклей, построенных на соло и малых ансамблях, не годится для классического балета, где одновременно танцуют солисты, корифеи, кордебалет. В «Дон Кихоте» у Георгиадиса розовые, красные, оранжевые, бежевые пятна костюмов сливаются и сливают артистов, не позволяя хорошо рассмотреть танец даже из партера.
Между тем, в хореографии есть на что посмотреть. Нуреев переделал по-своему испанские и цыганские пляски, так, что Сегидилья вызывает в памяти «Треуголку» Леонида Мясина, а Фанданго – «Лауренсию» Вахтанга Чабукиани. В картине «Сон» сведены к минимуму выходы кордебалета, и нет ассиметричного рисунка танцев Горского, взметнувшего водовороты в спокойном течении академической хореографии. Это тем более странно, что Нуреев как никто умел работать с массой (его Вальсы в «Лебедином озере», «Раймонде», «Спящей красавице» тому порукой). Не устояло перед редакторским пылом и свадебное Pas de deux. Из дуэта исчезло начальное développé – вынимание в сторону медленно разгибаемой ноги, альфа классического адажио, из которой, как из бутона, рождается танец балерины. Нет и кульминации – полета партнерши вниз с вытянутых рук партнёра, ловящего ее у планшета сцены и удерживающего, пока она осязает руками истовое гудение оркестра. У Нуреева Китри и Базиль сходятся к центру с углов, а верхняя поддержка и рыбка заменены долгим балансом, слишком академичным для разбитного характера героев.
Как во всех спектаклях, поставленных Нуреевым на себя, в «Дон Кихоте» расширена мужская партия. В первом акте Базиль часто танцует синхронно с Китри, повторяя ее движения, и, ко всему прочему, имеет целых три вариации. Ради того, чтобы освободить музыку для одной из них, изгнан целый персонаж – испанка Мерседес (в «Дон Кихоте» Чичинадзе ее незабываемо танцевала Полина Заярная, пониженная в кастинге новой редакции до двойки подруг). Но если, опять-таки, вспомнить нуреевские «Лебединое озеро» и «Спящую красавицу», где добавленные соло раскрывали разные грани образа, показывали, как он меняются по ходу событий, в хореографии «Дон Кихота» сразу бросится в глаза обилие формальных сложностей, не вытекающих из содержания балета и не служащих ему. Их предел – sissonnes ouverte en tournant в arabesque в разные стороны из вариации последнего акта, убийственные па, которые практически нереально сделать чисто.
На премьере в Музыкальном театре Иван Михалёв – высокий танцовщик с длинными ногами, незаменимый в сегодняшней труппе принц Зигфрид и граф Альберт – боролся с этой физически опасной для него хореографией. До игры дело почти не доходило, а ведь Михалев – сильный актер, умеющий вылепить образ в самой проходной роли (до сих пор перед глазами его полковник Миддлтон в «Майерлинге», находившийся на сцене считанные минуты, но выделявшийся из десятков действующих лиц наравне с кронпринцем Рудольфом и Марией Вечера).
В такой же перегруженной партии Эспады плутал Георги Смилевски – премьер, способный с блеском исполнить что угодно в классике и современном танце. Лишь в третьем акте, где хореографическая фактура несколько проясняется, появилась возможность оценить не успехи в преодолении трудностей, а новую трактовку роли, в которой Смилевски выходил и в старом «Дон Кихоте». Загадочный испанец, поэт, забредший в кабачок по прихоти фантазии, превратился в закадычного друга героев, по-свойски помогающего им в побеге, танцующего с подружками Китри. Превосходное чувство юмора Смилевски сделало Эспаду вторым по значимости, после Китри, участником сцены в таверне. Легкие пробежки, взмахи прямыми ногами передавали самое неподдельное веселье.
В полной мере отстоял честь труппы ведущий женский состав.
Оксана Кардаш облагородила партию Китри. Испанка, играющая на гитаре в центре уличной толпы, растягивающая шаль вдоль плеч под лунным светом, ощутимо ближе балерине, чем грубоватая хулиганка, какой чаще всего изображают Китри в редакции Нуреева. В первом акте она не так вульгарно взмахивала веером и, задирая юбку, незаметно придерживала ее локтями, чтобы края не поднимались высоко и в складках обозначался лишь едва уловимый намек на открытое колено. Техника Кардаш, демонстрирующая самоценную красоту даже там, где к ней не приложены никакие содержательные и стилистические задачи, подошла к нуреевским адажио, обнажающим сухую механику женского танца. Ее прыжок, выстреливающий вверх и проносящийся далеко вперед по диагонали, поднял до недосягаемой высоты эффект вариации первого акта. Картина «Сон», несмотря на минимальные изменения в балеринской партии, уступила старому спектаклю. Там царство дриад сияло лазурью высокого барокко, и теплый свет насыщал движения Дульсинеи. В затененном серо-зеленом саду Георгиадиса поблекла и его королева. Не так, как раньше, впечатляет Pas de deux. Однообразно-идиллическая хореография вытеснила прежние контрасты исполнения. Но две картины – «Табор» и «Испанский кабачок» – заметно обогатились. У Нуреева Китри, попав к цыганам, надевает лилово-голубое восточное платье в стиле театральных костюмов XVII века. В нем же она прибегает в кабачок. Сменив привычный испанский наряд, Кардаш в этих сценах как бы примеряла новые маски. Из-за кибитки она вышла, слегка покачивая бедрами, загадочно сверкая глазами, а в финальную интригу внесла живой ум итальянских Влюбленных и лукавое проворство Коломбин.
Наталия Клейменова протанцевала вариацию Повелительницы дриад в строгой, беспримесно-академичной манере. Александра Дорофеева была шустрым Амурчиком, с острыми, как стрелы в колчане, пуантами. Ольга Сизых показала Уличную танцовщицу Дивой, нежащейся под лучами софитов в бархатных звуках испанизированного вальса. Как и многим, пришлось побороться со вставленными в вариацию усложненными па, и не всегда она выходила из борьбы победительницей. Но в Фанданго на свадьбе Базиля и Китри, где Нуреев опять сводит Уличную танцовщицу с Эспадой, она выступила достойной партнершей Смилевски. Первая часть этого единственного в балете чисто характерного номера превратилась в церемонную куртуазную игру. Шагая нога в ногу по квадрату, Сизых и Смилевски смотрели друг другу в глаза с вызовом и готовы были поймать партнера на малейшей неточности. Страсти накалялись, как на корриде. Все громче стучали каблуки. За колющими взмахами рук слышался свист рапир. Шаги заканчивались спуском на колено. Когда дуэт не выдерживал напряжения, в танец включался кордебалет, и пара героев вела его за собой в ослепительном финале.
[i] Дон Кихот Ламанчский. Балет в 4-х действиях и 7-ми картинах, с прологом. Москва. 1900. // Балетные либретто: Россия, 1800 – 1917 годы. Том 1. Том 2 / Авт.-сост.: Бурлака Ю.П., Груцынова А.П. М.: МГАХ, 2015. С. 444.
Пока нет комментариев