Наш собеседник:
Богдан Волков — оперный певец (лирический тенор), солист Большого театра (с 2016 года). Выпускник Киевского института музыки им. Р. Глиера и Национальной музыкальной академию Украины им. П. Чайковского. В 2013—15 годах был артистом Молодёжной оперной программы Большого театра. Лауреат Международного конкурса Пласидо Доминго «Опералия» (II премия, 2016 г.).
фото Чарльза Томпсона
Ирина Ширинян: Рада встретиться и поговорить о результатах прошедшего сезона, который для вас был очень насыщенным. Что было особо значимым?
Б.В.: У меня было четыре премьеры. Еще в прошлом сезоне начали готовить Бриттена и Вайнберга, и это было самое сложное. Первой премьерой для меня стала опера «Манон Леско», где я спел партию Эдмонда — хоть и небольшую, но работа над ней была приятной, да и состав был потрясающий.
Затем была премьера «Билли Бадда», где я спел Новичка. Роль тоже небольшая, но очень насыщенная по своему содержанию. Затем последовала, наверное, самая глубокая и объемная по погружению работа в том сезоне — партия Мышкина в опере «Идиот» Вайнберга. И конечно, роль Берендея в «Снегурочке», где мне тоже пришлось очень кропотливо потрудиться, особенно по музыкальной части.
И.Ш.: Расскажите подробнее о каждой из них.
Б.В.: Знакомство с Бриттеном у меня началось еще в Молодежной программе. Как-то я участвовал в концерте, где исполнялись арии Бриттена. Мне досталась ария Питера Куинта из «Поворота винта». Было интересно, хотя сначала и страшно: музыка, на первый взгляд, казалась немелодичной, без тональности, но в конце концов оказалось все наоборот. Я спел арию и очень заинтересовался музыкой XX века. Позже я дважды исполнил «Серенаду для тенора, валторны и струнных». Мне так понравился этот цикл! Я хочу в дальнейшем выучить и исполнить его «Les Illuminations» и «Ноктюрн». Когда появилась новость о том, что в театре начинают готовить оперу Бриттена «Билли Бадд», и дирижер Уильям Лейси предложил мне роль Новичка, я с удовольствием приступил к репетициям. Работа была очень слаженная: к нам приехала постановочная группа. Это был уже готовый спектакль, поэтому постановщики заранее знали кому и что делать. Все прошло гладко. Что касается Новичка, то я, кажется, выполнил в полной мере и режиссерские, и музыкальные задачи, но эта партия увела меня в какую-то темную даль…
И.Ш.: В другую реальность?
Б.В.: Да. В незнакомые глубины человеческой души, после чего мне было очень тяжело отходить. Нам надо было спеть четыре спектакля, но уже на третьем я думал, что больше не смогу.
И.Ш.: Почему?
Б.В.: Наверное, я слишком глубоко погрузился в образ персонажа. Такого не было у меня ни с Мышкиным, ни с Юродивым, хотя подобное могло произойти и с ними. Но в случае с Новичком — это концентрация вселенского несчастья. Парня поставили в условия, к которым он не может приспособиться, но и жить в этой обстановке он тоже не может. Если подумать, то же самое можно сказать и про Ленского, у которого нет домика или скорлупы, куда можно спрятаться, поэтому каждый может его ущипнуть или ужалить (речь идет о постановке Чернякова). Может быть, я просто не нашел переключателя, который помог бы мне отвлечься… После дуэли в «Онегине» я тоже отхожу не менее получаса. У Новичка за небольшой промежуток времени ломается психика, его судьба уже искалечена, и помимо всех физических унижений, его заставляют еще и предать лучшего друга. И он понимает, что не может ничего поделать.
И.Ш.: Вы так вживаетесь в роль?
Б.В.: А как иначе? Ведь еще спеть надо… Нельзя же петь просто ноты, хотя это едва ли получится: Бриттен написал не очень удобно, по крайней мере, для моего голоса. Там, особенно в конце, есть очень неудобные скачки на си-бемоль, и на неудобной гласной «и». Но есть и очень красивые моменты. Они повторяются дважды: когда уже избитый Новичок идет с другом и поет: «Мы потеряны в этом бескрайнем море и нет этому конца…», и потом та же тема звучит в конце со словами: «Да простит меня господь». Мне интересно играть одержимость, сумасшествие. Но здесь какое-то бесконечное страдание, да и постановщики тоже обращали на это внимание, хотя я и сам работал с полной отдачей. Но я так и не смог найти того рычага, который помог бы мне отстраниться и смотреть на себя со стороны. Я долго отходил от каждого спектакля, и даже были мысли, что если мне предложат спеть эту партию где-нибудь еще, то я, наверное, откажусь.
И.Ш.: То есть если пригласят в другой театр, то вы откажитесь?
Б.В.: Конечно, посмотрим на условия (смеется). Но я не уверен. Все-таки работа должна быть приятной. Тяжелой, но приятной. Но когда она тебя угнетает…
И.Ш.: Эта партия угнетает?
Б.В.: Угнетает, и сильно. Много противоречивых чувств. С одной стороны, спектакль потрясающий. Дэвид Олден — блестящий режиссер, музыка гениальная, великолепный состав певцов, с которыми мы сдружились: Джон Дашак, Гидон Сакс, Роберт Ллойд, Юрий Самойлов. Каждая постановка — это как маленькая жизнь: ты на два месяца полностью погружен в ее атмосферу, в музыку, отключен от всего мира, с утра до ночи…
И.Ш.: Вы, наверное, много получили от участия в этом спектакле, если он так засел в душу?
Б.В.: Да, конечно, и прежде всего опыт того, что постановка, даже если она музыкально интересна и режиссерски хорошо сделана, может быть сложной в исполнении. Для меня это было неожиданным открытием. Я не предполагал, когда готовил эту партию, что она произведет на меня такое впечатление. Даже немножко переживал за «Идиота», но там все оказалось в порядке: да, было тяжело, да, иногда доходило до депрессии – чаще от музыки, но не было гнетущего состояния, как с «Билли Баддом». Тем не менее Бриттена я люблю, мне хочется его еще петь. Возможно, причина моего состояния была в том, что в премьерное время параллельно я учил «Идиота», пел «Билли Бадда», толком не отдохнул от «Манон Леско», и меня окружала сплошь музыка XX века, где все про мрак, про горе и страдание. Мы всегда хотим, чтобы все закончилось хорошо, даже если заранее знаем, чем это закончится. Я всегда, когда смотрю спектакль из зала, надеюсь, что Ленский помирится с Онегиным, а Виолетта поправится. Но в Новичке полное самоуничтожение, полная гибель, и в конце концов, когда вешают Билли Бадда, его мучают угрызения совести. Он не выдерживает во время бунта, с криком убегая с палубы. Возможно, он бежит покончить с собой или пошел куда-то плакать. Когда его забрали на войну, он был умным, интеллигентным человеком, а здесь он просто попал в ад. И с этим ему надо как-то жить. И нет возможности для оправдания и веры, что будет хорошо. Нет! Тут все плохо и три восклицательных знака.
И.Ш.: А «Идиот»? Ведь тоже не очень радостная история?
Б.В.: Да… Но там как-то все прошло более мягко, хотя музыка гораздо сложнее, чем у Бриттена. Ничего сложнее я никогда не пел! И не знаю, спою ли… Но с ролью не было сложно.
И.Ш.: У вас все органично получилось. И вам веришь!
Б.В.: Да, я и сам себе верю, пытаюсь, по крайней мере. Но с «Билли Баддом», наверное, слишком поверил. Трудно было не поверить: у спектакля глубокая режиссура, там нет ничего абстрактного, все на внутренних переживаниях. Получилась своего рода подготовка к Мышкину. Олден неоднократно говорил, что в Билли Бадде видит героя Достоевского.
И.Ш.: И все же возвращаясь к «Идиоту»…
Б.В.: Самым сложным там была музыка. Все остальное легко-легко-легко (смеется). Может быть, так сошлось, но то, о чем говорил Евгений Михайлович Арье, полностью совпадало с моими ощущениями. Команда была потрясающая: мы очень полюбили Евгения Арье, Михала Клаузу. Особо хочется поблагодарить концертмейстера Маргариту Петросян, которая очень мне помогла в подготовке партии. У нас была одна семья: Катя Морозова, Петя Мигунов, Костя Шушаков, Юля Мазурова и все остальные… Со многими уже работали на других постановках и хорошо чувствовали друг друга. Это так здорово!
И.Ш.: А как шла работа над образом Мышкина?
БВ: Арье очень четко объяснял то, что он видит, и понятно показывал. А когда я погружался в состояние, которое он мне предлагал, он говорил: «Да, да! Молодец! Хорошо!» Но, с другой стороны, внешне по динамике у Мышкина меньше всего задач: всё крутится и вертится вокруг него, а во втором действии я больше сижу в кресле после приступа. Но там идет глубокая психологическая работа — сопереживание.
Князь Мышкин — Богдан Волков.
Фото Дамира Юсупова/ Большой театр
И.Ш.: Мне кажется, что чем меньше динамики в роли, тем сложнее: ведь надо внимание зрителя держать.
БВ: Да. Внутренняя работа и сопереживание — только это помогает удержать на себе внимание. А Мышкин сам по себе — это сопереживание и сострадание: всю боль окружающих принимает на себя.
И.Ш.: И приносит всем проблемы.
Б.В.: Да. Поэтому внешне здесь было не столь много задач, но внутренне я на интуитивном уровне понимал режиссера, и работа шла легко. А вот музыкальная часть была для меня очень сложной. Спеть и не ошибиться почти невозможно. Там все время меняется метр, в каждом такте. Причем не как на привычные три-четыре четверти, а на семь-двенадцать-шестнадцать-восемнадцать-девять… Сама партия огромная: Мышкин поет во всех десяти картинах из десяти. Каждый такт запомнить просто невозможно — запоминаешь музыку, плюс к этому в партитуре нет сильных долей, не на что опереться: оркестр играет все время синкопами. Надо заучить — и все. Кое-где встречается простая мелодия, как в дуэте с Настасьей Филипповной, или в песне Аглаи про рыцаря бедного, да и в моей арии, хотя это скорее монолог. А вот пятая картина с Рогожиным в доме — очень сложная, тяжелая. Да и весь предпремьерный период – время непростое: два месяца ты слушаешь, поешь эту музыку, спишь, просыпаешься с ней, она у тебя в голове звучит в режиме нон-стоп. Работаешь фактически весь день и многое делаешь на автомате. Я как-то решил прийти заранее на репетицию, чтобы распеться, подготовиться. Пришел. Захожу в репетиционный зал, смотрю — никого нет, посредине стоит кровать. Думаю: «Наверное, мы будем репетировать в другом зале. Но почему никто не оповестил?» Открываю расписание и понимаю, что сегодня утром нет «Идиота», я сам себе его придумал. А был так горд собой (смеется)!
И.Ш.: Второй блок был легче?
БВ: Перед вторым блоком, когда начались репетиции с концертмейстером, я все спел как запрограммированная машина, абсолютно попадая в логику этой музыки, что меня повергло в смятение. Вот что значит полностью проникнуться музыкой, и вдруг начать слышать ее как бы со стороны.
И.Ш.: И вашей последней премьерой была «Снегурочка»…
Б.В.: Да, именно так. После Вайнберга учить Римского-Корсакова — это просто «Чижик-пыжик» (смеется). Но, тем не менее, я к этому времени уже устал. У Берендея много речитативов, и всего две каватины — очень простые, хорошо запоминающиеся. Но когда я начал петь… В партии есть низкие места, которые тенору моего возраста сложно хорошо озвучить, партия почти вся в среднем регистре, и голос уставал. По замыслу режиссера, образ Берендея брутальный, мужественный, что требовало одержимости, холодности и расчетливости в голосе. Учитывая его суровый образ, больное состояние, и то бремя ответственности, которое он на себя взвалил — все это делало работу над образом очень интересной. Рад, что удалось поработать с Туганом Сохиевым: до этого я пел с ним только в концертах. «Снегурочка» была моей самой содержательной с ним работой. Мы старались внести что-то новое, свежее в музыку: хоть со стороны она и может показаться простой, но на самом деле она сложная. Сохиев очень требовательный. Сначала я был недоволен своей работой над партией. Может быть, и маэстро тоже. В какой-то момент я даже думал, что эта партия не для моего голоса, что я могу себе навредить. Но после премьеры маэстро подошел ко мне и сказал: «Молодец, Богдан, поздравляю вас с премьерой!». Для меня это было как «отлично» в зачетку.
Царь Берендей – Богдан Волков.
Снегурочка — Ольга Селиверстова.
Фото Дамира Юсупова/ Большой театр
И.Ш.: А как образ Берендея?
Б.В.: Александр Борисович Титель все очень подробно показывал, рассказывал, советовал, что посмотреть, что почитать. Он добавлял что-то от себя, я — от себя. Что-то мы искали вместе. И наконец, он мне сказал: «Что-то ты поймал, дальше двигайся в этом направлении, ищи! А образ со следующими блоками будет развиваться и расти».
И.Ш.: Ничего не смущало вас в этом образе?
Б.В.: Мы понимали, что это постапокалипсис, и что наша постановка красивой быть не может. Сопротивляться мы не могли и не хотели, так что для суровой, ядерной зимы, то, что было на сцене, это уже была роскошь (смеется).
И.Ш.: Вы сказали, что были рады возможности поработать с Сохиевым.
БВ: Да, прежде было только несколько концертов в Большом театре. Кроме того, одним из самых ярких впечатлений этого сезона были концерты в Швейцарии: мы пели арии Чайковского в Цюрихе и Женеве. Это было перед гастролями в Тулузе и Париже, где мы пели только «Орлеанскую деву» в концертном исполнении. Публика была потрясающая. А после этого мы с ним поехали на гастроли в Экс-ан-Прованс и в Савонлинну. Мне особенно нравится петь с маэстро концерты. Я имею в виду, что, когда находишься с ним на одной площадке, на сцене, ты больше видишь, как он сам поет, как он делает музыку вместе с тобой, и все сливается в творчестве: оркестр, солисты, дирижер — все превращаются в одно целое. Может быть, во время спектаклей это воспринимается по-другому, но камерная музыка больше ценится как раз за то, что погружает тебя в глубокие пространства. Поэтому я был очень рад, что было концертное исполнение именно «Евгения Онегина», и мы могли сконцентрироваться на музыке и ею насладиться.
Владимир Ленский — Богдан Волков.
Ольга — Юлия Мазурова.
Евгений Онегин — Андрей Жилиховский.
Фото Дамира Юсупова/Большой театр
И.Ш.: Для вас есть разница в исполнении образа Ленского в спектакле и в концертном исполнении?
Б.В.: Характер немного другой: в концертном исполнении мы шли больше по Пушкину и Чайковскому.
И.Ш.: Для вас это два разных образа?
Б.В.: Скорее всего, да. Я пел Ленского не только в постановке Чернякова, но, конечно, в каждую постановку я что-то переносил от предыдущей, особенно от черняковской. Но когда образ эмоционален, как у Чернякова, где Ленский неуравновешен, истеричен, меньше думаешь о красоте звука, а больше о том, чтобы это было в нужном нерве. Это полностью отражается и на пластике тела. А в концертном исполнении ты просто весь в музыке: поешь благородным тембром, поэтично – по Пушкину, и подчеркивая мелодику Чайковского.
И.Ш.: У вас были очень хорошие рецензии после выступления в Провансе.
Б.В.: Принимали очень хорошо. Они хлопали и после хора «Болят мои ноженьки», и после ариозо. Очень хорошо приняли Ларинский бал, письмо, а потом все только нарастало, нарастало и нарастало. Было приятно прочесть, что ария Ленского стала кульминацией оперы.
Что касается французской публики, то у меня сложились очень хорошие с ней отношения: они всегда тепло принимают и мне приятно петь для них. Я много где пел, но французов я люблю отдельно. Не только потому, что они написали обо мне хорошие отзывы, но и потому, что происходит во время исполнения, как они внимательно слушают. Я очень люблю наслаждаться паузами, делая их, чувствую, что слушатели затаили дыхание и они вместе со мной на одной волне. Они слушают музыку и слушают, что между нот, между слов, и потом идет тишина. Для меня самый потрясающий момент музыки — это тишина, когда она настраивает тебя на медитацию. Особенно, когда есть что сказать, и есть люди, которые готовы это слушать. И в Савонлинне тоже было хорошо, хотя они там топают, я так понимаю, по традиции. А рецензии – их интересно почитать, но это не важно, главное, что происходит в зале – во время и после. Уже тогда ты понимаешь, получилось у тебя или не получилось, даже не надо никаких рецензий.
И.Ш.: Я посмотрела ваше расписание на следующий год: у вас сплошные выступления…
Б.В.: Весь август — отдых: голос очень устал за этот сезон, нужно помолчать, а к концу августа уже распеваться и готовиться, потому что меня ждут в «Cosi fan tutte» в туре Глайндборнского фестиваля. Сначала мы поем в Глайндборне, потом ездим по Англии. Постановка очень красивая, музыка замечательная, но я немного переживаю: хотя партия Феррандо – одна из самых популярных, но в то же время, она самая сложная и самая большая теноровая партия. Моцарта петь неудобно, любой певец вам это скажет. Нужно найти к нему ключик. Он, конечно, как гимнастика, очень полезен, но петь на переходных нотах три часа и в верхнем регистре, хотя там выше ля ничего нет, очень сложно. Как-то, во время премьеры «Cosi fan tutte» в Большом, я был дублером и учил партию Феррандо. Так что я с ней знаком.
И.Ш.: А еще какие планы?
Б.В.: В следующем сезоне в Москве у меня не будет ни одной постановки, и это хорошо — я смогу сконцентрироваться на моем репертуаре и поработать с ним. За четыре сезона в Большом я спел двадцать партий в двадцати разных операх, абсолютно разной величины и значимости, начиная от Парпиньоля и Королевского герольда и заканчивая Ленским, Мышкиным, Лыковым и Берендеем. На каждую из этих постановок было потрачено огромное количество времени и сил. Так что я хочу закрепить этот репертуар, учитывая, что у меня будет «Cosi», а для меня это вызов, причем очень серьезный. Но я верю, что справлюсь. Мне очень хочется петь эту партию в Большом театре: постановка красивая, хоть и очень сложная. Моцарт — это абсолютно мой композитор, мне стопроцентно надо петь Тамино, дона Оттавио — у меня на них голос ложится. Но, к сожалению, пока не было возможности.
И.Ш.: Я знаю, что вы будете выступать в Метрополитен. Это было неожиданное предложение?
Б.В.: Нет, оно поступило после победы на Опералии год назад. Я подписал контракт, и как только увидел свое лицо на страничке Метрополитен опера, обрадовался (смеется), и написал об этом. Хотя там партия очень маленькая — Тибальт в «Ромео и Джульетте» Гуно.
И.Ш.: И все же это здорово выступить на этой сцене!
Б.В.: Да, мечта каждого из нас туда попасть, спеть хоть раз, хоть что-нибудь, а дальше может и еще раз…
И.Ш.: Конечно, я уверена, что вы еще не раз там споете.
Б.В.: Посмотрим. Дирижировать будет Доминго. Потрясающий состав, место…
И.Ш.: Здорово!
Б.В.: Посмотрим, я тоже переживаю по поводу этого выступления. Ведь это такая большая ответственность и, может быть, даже риск дебютировать там с маленькой ролью. Хотя, конечно, это повод и порадоваться, и немного попереживать: надо достойно показаться в таком театре в небольшой роли, чтобы потом пошло все хорошо. Это для меня сейчас самое главное. А что касается остальных планов, то все подробности пока раскрывать не могу, но скажу, что в июле 2018 года буду петь в концерте русской музыки на фестивале в Оранже. Опять моя любимая Франция, потрясающий состав и дирижер Михаил Татарников. Есть предложения и на 2019 и 2020 годы. Так что посмотрим!
И.Ш.: Поздравляю вас с удачным прошедшем сезоном и успехов в новом!
Copyright Ширинян И.Г. © 2017. Условия использования материалов
Пока нет комментариев