Вадим Репин. Фото Виктора Дмитриева
ТЕ: Уважаемый Вадим, вот и стал историей IV Транссибирский арт-фестиваль, художественным руководителем которого вы являетесь. В чём его особенность, отличие от трёх предыдущих?
ВР: Скорее, можно говорить о развитии тех направлений, которые мы выбрали с первого года, нежели о каких-то отличиях. Продолжается и развивается программа «Мировые премьеры». В этом году был исполнен замечательный концерт Dreamdancers немецкого композитор Энйотта Шнайдера с участием трубачей-виртуозов Сергея Накарякова и Отто Заутера. Наша программа мастер-классов для детей и юношества структурируется, становится более весомой. У нас появились новые партнёры, которые прекрасно справились со своей задачей и осуществили эту часть фестиваля на качественно другом уровне: мы провели целый сезон мастер-классов.
В этом году много юбилеев, и мы старались каждому юбиляру отдать должное. Новосибирская консерватория празднует юбилей, и Новосибирская филармония, и Новосибирской области исполняется восемьдесят лет. Красноярский оркестр тоже справляет юбилей. Благодаря этим коллективам музыкальная жизнь в Сибири и держится. Плюс 85-летие Владимира Ивановича Федосеева непременно хотелось отметить в рамках нашего фестиваля. Для меня маэстро Федосеев – очень важный и близкий человек в жизни, на протяжении почти тридцати пяти лет. Я счастлив, что Владимир Иванович нашёл время и охотно принял наше приглашение. Целая плеяда интересных музыкантов и дирижёров тоже стали гостями Транссибирского арт-фестиваля, Они приняли участие в мастер-классах и концертах.
ТЕ: Когда я смотрела программу и расписание фестиваля за несколько недель до его начала, приятно было видеть на многих ссылках: « Все билеты проданы».
ВР: Полные залы на всех концертах у нас с первого фестиваля. Но вот так, чтобы за месяц до начала уже всё было распродано, случается впервые. Билеты продавались хоть и немного, но дешевле, чем в прошлом году. Это комплимент Новосибирской филармонии. Фонд фестиваля к выручке за концерты не имеет отношения, всё остаётся в кассе филармонии и идёт на её развитие и нужды.
ТЕ: Лично вы исполняли на сей раз больше камерных произведений, участвуя в трио, квартете.
ВР: Камерные программы – ещё одно важнейшее направление фестиваля. Мы приглашаем первоклассных музыкантов, и многие из них участвуют только в камерных программах, которые по уровню и востребованности нисколько не уступают оркестровым концертам. Я сам с удовольствием в них участвую, потому что это другой уровень взаимодействия, партнёрства. С оркестром сыграл скрипичный концерт Сибелиуса в Красноярске, и в Петербурге у меня прошёл большой сольный вечер. Ещё в Тобольске, в Тюмени. Но в Новосибирске я столько всего переиграл и так там часто бываю, что подумал дать землякам немного отдохнуть от себя. Я оттуда, я там вырос. Меня все знают. Везде по городу развешаны мои фото, многие меня помнят по детству-юности. Идея фестиваля – показать то, что новосибирцы никогда ещё не видели, то, что без нашего участия там не произошло бы. И для местных музыкантов знакомство с новыми коллективами, авторами, исполнителями весьма интересно.
ТЕ: В Новосибирске тон культурной жизни всё ещё задаёт научная интеллигенция из Академгородка, любящая на досуге послушать классику?
ВР: Безусловно. Более того, сейчас, когда мы проводим концерты в небольших областных городах, таких как Ордынское, Бердск, Искитим, то интерес публики только растёт. И все полны ожиданий.
ТЕ: Вы упомянули о мастер-классах. Посмотрела на YouTube фрагмент занятий Вадима Репина с американскими скрипачами – увлекательно, живо! Но от молодых певцов и инструменталистов слышала, что на мастер-классе научиться толком невозможно, каким бы гениальным ни был педагог и восприимчивым студент. Слишком мало времени, и обстановка больше напоминает шоу, часто не только с любительской видеокамерой.
ВР: Конечно. Идея мастер-класса – чтобы у юного музыканта разыгрался аппетит, чтобы он понял, что изменить в своей технике или в отношении к произведению на данный момент, пусть мелочь, но важную.
ТЕ: В принципе, насколько себя видите в роли уважаемого профессора кафедры скрипки лет через двадцать-тридцать?
ВР: Я очень устаю во время мастер-классов. И, наверное, слишком всерьёз к этой деятельности отношусь. Но когда вдруг появляются какие-то яркие ребята и я понимаю, что, поработав с ними, могу получить фантастический результат, тогда я загораюсь. Но вести кого-то постоянно – очень большая ответственность. Они склонны повторять за тобой все приёмы, манеру игры; и какие-то ошибки нарастают как снежный ком, если вовремя не остановить неправильную тенденцию. Учеников надо растить практически как родных детей. Пока я себя, скорее, сдерживаю на дистанции к профессии педагога. Хотя в дальнейшем ничего не исключаю. Если будет возможность самому набирать класс и решать всё самому – тогда может быть. Вот для моего профессора Захара Нухимовича Брона преподавание – это призвание.
ТЕ: Как раз хочется спросить о знаменитой «школе Брона». Вам полученного от него багажа хватает до сих пор? Или позже вы занимались хотя бы эпизодически ещё с кем-то из мастеров?
ВР: Брон – мой единственный учитель инструмента. В чём-то случай небывалый! Он буквально жизнь положил на хрестоматию скрипичного исполнительства. Его смолоду волновали вопросы: а как это сделать, а как вот тот приём лучше получается? Он умеет структурировать отдельные моменты до того, как появляется результат. Некоторые вещи, рассказанные Броном на уроках, я запомнил и использую всю жизнь. У меня была хорошая память в детстве. И многое из рассказанного Броном, когда я анализировал позже, оказывалось ключевым. Не обязательно его замечания относились к тому или иному произведению, которое игралось в тот момент в классе. Поэтому здесь важен и талант ученика, который может правильно пользоваться полученными знаниями и навыками. Я пришёл в класс Захара Нухимовича в семь лет и занимался с ним до семнадцати. Есть моменты, которым научить невозможно. Можно только самому им научиться. И вот здесь проходит та грань, которую нужно перешагнуть и стараться достичь совершенства уже в одиночку.
ТЕ: Ваш взлёт начался очень рано. В одиннадцать лет – первый громкий успех на конкурсе им. Венявского, в семнадцать – на конкурсе им. королевы Елизаветы в Брюсселе. Но, при несомненном концертном опыте к семнадцати годам, всё равно вы ведь оставались ещё почти ребёнком. Неужели с тех пор поддерживали форму и готовили программы в одиночку?
ВР: Было несколько личностей, которые в корне меняли моё представление о той или иной музыке. Не могу не назвать Мстислава Ростроповича, Иегуди Менухина, Риккардо Мути. Вот эти три великих музыканта имели на меня огромное влияние, не только музыкантское, но и человеческое. Но уроков как таковых у нас не было, скорее, совместное музицирование. И в процессе репетиций, общения даже во время ужина или перелёта, я наблюдал за ними, многое подмечал и учился. В камерной музыке мне посчастливилось выступать с огромным количеством талантливых коллег. Помню свой восторг от первого концерта с Мартой Аргерих. И когда мы выступали с Михаилом Плетнёвым как с пианистом, я был в полном трансе. Я ловил себя на мысли: какое счастье быть частью легендарных музыкальных событий! Такие впечатления шлифуют тебя, корректируют. Приходит новое видение. Музыка – это точно такое же общение, как и разговор. И тут момент диалога исполнителей весьма важен. Со временем появляется умение вести этот диалог. И неважно, будет на сцене оркестр в сто человек или только двое – скрипач и пианист. Техника ансамбля не меняется. Всё строится на взаимопонимании и уважении.
ТЕ: В годы моей учёбы на струнном отделении училища имени Гнесиных старейший педагог, сам ученик Столярского, однажды на занятии по методике рассказывал как раз о вас – тогда всех поразившем бойком пионере Вадике Репине, питомце Захара Брона. Как некий «секрет школы Брона» нам было поведано, что в его классе, кроме профессора, с учениками, особенно младшими, ежедневно занимались и ассистенты. Такие уроки с репетиторами (в добавление к стандартному – два раза в неделю по сорок пять минут) тоже способствовали быстрейшему развитию техники и разучиванию репертуара.
ВР: Да, правда. У Брона были в ассистентах уже студенты, хотя тоже ещё совсем молодые ребята лет восемнадцати-девятнадцати, – Сергей Фатхулин и Юрий Волгин. Они и сейчас успешно преподают – один в Мадриде, другой где-то в Германии – и сотрудничают с Захаром Нухимовичем. Они, когда показывали что-то, не блистали такой личной виртуозностью, как Брон. Сам профессор всегда играл блестяще, но мало выступал, потому что страшно нервничал, боялся сцены. Не могу сказать, что именно в ассистентах таился «секрет школы Брона», но Юрий и Сергей детям помогали ощутимо. Иногда лишний раз сыграть произведение в классе целиком при них тоже бывало полезно. Они, скорее, просто дополняли Захара Нухимовича.
У Брона на уроке столько преображений случалось, такой поток информации выплёскивался, что дома бывало достаточно просто быть с инструментом в руках определённое время. Чтобы нужные мышцы правильно росли – в буквальном смысле! Самое главное в нашем обучении, на мой взгляд, – это частые, еженедельные публичные выступления, которые умело организовывал Брон. Не важно – в малом зале или большом, где удастся. Какую-то близкую гастроль в Томск устроить или раз в году показ здесь, в Москве. Многие смотрели на нашу бурную концертную жизнь как на демонстрацию эго профессора Брона. Но я могу подтвердить, как участник процесса, что главным в этих классных концертах было приучить нас к сцене. Потому что если ты учишь пьесу и концерт у тебя через два года – вот за неделю до важной даты ты начнёшь доводить её до блеска. А если концерт через неделю – вынь да положь, выучи, будь готовым. И вот это чувство ответственности у меня уже в девять лет было, как говорится, на все сто. Я прекрасно представлял, что такое выйти – и ошибиться или сыграть фальшиво, и как это стыдно.
ТЕ: По вашим детским записям, которых в Сети, к счастью, больше, чем у большинства сверстников, складывается впечатление, что мальчик играет здорово, увлечённо и совсем не волнуется.
ВР: Да, до четырнадцати лет для меня выход на сцену был скорее игрой. В четырнадцать-пятнадцать лет начался период превращения детского восприятия в юношеское, когда стал волноваться за текст, за то, смогу ли сыграть от начала до конца. В студии звукозаписи, когда количество дублей неограниченно, наоборот, приходится вызывать в себе волнение, чтобы придать исполнению живость. На концерте у тебя единственный шанс сыграть качественный «дубль». А чтобы сыграть безупречно на сто пять процентов, надо быть готовым на сто двадцать. Но именно в том переходном возрасте я впервые почувствовал вместе с волнением и какое-то благоговение к музыке. То есть от игры начался переход к искусству.
ТЕ: Вы до сих пор занимаетесь ежедневно?
ВР: Да, каждый день.
ТЕ: В чём заключается экзерсис: Бах, каприсы Паганини или, как в детстве, этюды, гаммы и арпеджио?
ВР: Нет. Работаю над текущим репертуаром и начинаю заявленные для следующих сезонов произведения. Плюс несколько экземпляров нот я вожу с собой, чтобы посматривать на них и решаться исполнить.
ТЕ: Летние или любые другие каникулы на пару недель или подольше в занятиях допускаете?
ВР: Конечно, просто как необходимость. Порой и целый месяц в отпуске не беру скрипку в руки. Хотя она неизменно со мной. Первые две недели уходит только на перемену ритма жизни.
ТЕ: Вам приходилось переигрывать руки?
ВР: На протяжении жизни то одна мышца может о себе напомнить болезненностью, то другая отозваться. Тогда нужно найти путь, чтобы выйти из дискомфорта. Но так чтобы капитально переиграть, с походами к врачам и долгим лечением – тьфу-тьфу, обошлось.
ТЕ: Ещё один низкий поклон Брону – за правильную постановку!
ВР: В принципе, Брон никогда не ставил ничего. Он следил, чтоб в руках всё было натурально. Правой рукой люди захватывают смычок больше или меньше. И Брон не заставлял всех одинаково держать кисть – постановку определяла индивидуальная физиология ученика.
ТЕ: На крупном плане видеозаписи удивила ваша левая рука – более открытая ладонь, чем в привычном варианте.
ВР: По-разному бывало. У меня был период, когда играл на мосте. После мост выбросил и вернулся к подушечке, затем пытался играть без всего, зажимая скрипку только подбородком. Так я искал другой звук, вибрацию, то есть решал музыкальные задачи, а не экспериментировал с постановкой рук.
ТЕ: Несколько лет назад в интервью с одним из ваших коллег затронули тему: очень много сейчас совсем молодых музыкантов быстро выходят в «звёзды». Уже в двадцать, двадцать два, двадцать пять лет бурно концертируют и пожинают лавры от побед на международных конкурсах. Но буквально через пять-семь лет большинство из них сходит с дистанции или отходит в тень новых «селебрити». И не потому, что техника стала слабее – просто творческий запас иссяк, сказать публике больше нечего, повторение одного и того же штампа наскучивает и слушателям, и самим артистам. Ваш пример, когда практически с детства, с пятнадцати лет начали концертную карьеру и до сих пор собираете полные залы, – благодатное исключение. Как вам за тридцать лет на сцене удалось не утратить влюблённости в музыку?
ВР: В определённый период жизни задаёшься вопросом: что является двигателем развития? Кто-то скажет – человеческие переживания, кто-то назовёт жизненный опыт – и всё это правда. Мне кажется, проблема заигранности может возникнуть тогда, когда прекращается вдохновение от самого музыкального произведения. И тут ключевой вопрос – выбор репертуара. Это те опусы, когда, только взглянув в ноты, понимаешь: это твоя жизнь, это история, которую ты хочешь рассказать с помощью скрипки. И несмотря на то что у меня довольно обширный репертуар, я его инстинктивно сужаю. Есть и новые произведения, которые прямо сейчас разучиваю. Но всё подряд стараюсь не играть. Выбираю те вещи, которые во мне вызывают предвкушение экстаза. Очень важный момент для исполнителя.
ТЕ: Остались ли какие-то знаковые скрипичные концерты, которые до сих пор прошли мимо вас?
ВР: Да, и много таких. Не играл пока концерты Шимановского, Бартока, Эльгара, хотя последний очень люблю. Может быть, ещё придёт его время.
ТЕ: Так хотелось найти и услышать вашу интерпретацию Пятого концерта Анри Вьетана, но тщетно.
ВР: Я его не играл тоже. Этот студенческий репертуар проскочил мимо меня. Но странно слышать вопрос о Пятом концерте Вьетана, потому что у меня ноты с собой! Он мне так нравится! Я на него в свободное время посматриваю. Такой красивый! Через какое-то время обязательно поставлю в программу.
ТЕ: Не могу не спросить про ваши скрипки. Читала, что ещё подростком вам повезло получить из Госколлекции инструмент Страдивари, на котором играл легендарный Генрик Венявский. Но позже вы сменили его на Гварнери. А что сейчас звучит в ваших руках?
ВР: Снова Страдивари из частной коллекции. На этой скрипке играл когда-то Пьер Родэ, любимый придворный композитор и скрипач Бонапарта, антагонист по духу мятежному Паганини. Его слава была тесно связана с Наполеоном и закатилась после поражения императора.
ТЕ: Есть ли у старинных инструментов, тем более связанных с великими именами, особая энергетика? И как она ведёт себя по отношению к новому владельцу?
ВР: В основном помогает.
ТЕ: Вы пробовали играть на «Вдове Паганини»?
ВР: Да, конечно. Это самый-самый лучший инструмент на планете, безоговорочно! Мне его выдали в порядке исключения на сольный концерт в Генуе. В конкурсе Паганини я не участвовал. Там всё обставлено театрально и красочно, как обряд. На сцену выходит мэр Генуи со скрипкой, вокруг него карабинеры в парадном облачении.
ТЕ: Правда ли, что эта «Вдова Паганини» Гварнери дель Джезу ведёт себя как Спящая красавица? Только после минимум получаса разыгрывания начинает распускать, как бутон, звук и теплеть тембром?
ВР: Скрипка расцветает прямо на глазах от прикосновения. Мне повезло познакомиться с ней не перед концертом, а за несколько дней до того. Организаторы разрешали заниматься по часу-два в присутствии полицейских. Но уж когда «Вдова» пробудилась – только держись, какой дивный звук она издаёт!
ТЕ: Из музыкантских баек: на конкурсе скрипичных мастеров при «слепых» прослушиваниях первую премию присудили свежайшей, только что сделанной скрипке. После чего председатель жюри изрёк: «Да, эта звучит лучше всех! Но сам играть я буду всё равно на старом итальянце».
ВР: Такой момент: когда приходишь на сольный концерт скрипача, к тембру его инструмента привыкаешь буквально за пять минут. И качество, класс инструмента уже не так важен, как мастерство исполнителя. А вот когда идёт конкурс скрипачей – не важно, международный имени кого-то или для поступления в оркестр, то после одного участника выходит другой, и ты понимаешь: вот ему больше повезло, иного класса инструмент, уровень звука. Порой из-за разницы в классе инструментов трудно судить, сидеть в жюри.
Со мной, кстати, была забавная история. Кажется, в Чикаго мне понадобилось отдать своего Страдивари мастеру на несколько дней на плановый осмотр. И неделю я играл на современной скрипке. Очень красивый инструмент нью-йоркского мастера Зигмунтовича. С этой новенькой скрипкой я поехал дальше в турне. И вот после концерта в Лос-Анджелесе музыканты оркестра начали дружно восхищаться: «Какая прелесть, какой инструмент, божественно звучит настоящий Страдивари!» – они, наверное, прочли мою страничку в «Википедии». Я не удержался и говорю одному коллеге: «Знаете, а скрипке-то всего четыре дня от роду!» Тогда он тут же нашёлся: «Да, наверху, на ля струне я заметил, что-то не очень прозвучало». То есть психологическая составляющая восприятия очень большая. Но когда ты получаешь бешеное наслаждение от великих инструментов, это ни с чем не сравнимо. Берёшь первую ноту – и сердце падает. Вот мой родной сейчас Страдивари-Родэ я начинаю обожать уже в процессе настройки. Но чтобы по-настоящему понять, насколько данный инструмент твой и на что он способен, желательно провести с ним примерно год совместной жизни.
ТЕ: Скрипка для вас женской природы или мужской?
ВР: Абсолютно женской. Как для Бетховена. Он сам не играл на скрипке, но в его скрипичных произведениях очень точно выражены чувства автора к слабому полу.
ТЕ: Сейчас вы переслушиваете иногда свои детские и юношеские записи?
ВР: Нет.
ТЕ: А я, готовясь к нашей встрече, сравнивала в YouTube раннего Репина и зрелого, вплоть до записей последних лет. Знаете, очень разное впечатление. Тот Вадик Репин сразу ошарашивает технической чистотой и энергетикой, не по-детски яркой. Теперь у вас, не сочтите за дерзость, больше проскальзывает мелких огрехов в пассажах. Но даже это искупается чувством формы и общей элегантностью. Такая едва уловимая небрежность парижского кутюрье. Эмоциональность изнутри, с чувством меры. И хочется слушать ещё и ещё, и забываешь, где кнопка «стоп».
ВР: Спасибо! Комментировать не буду. (смеётся) В чём-то – это задача, чтобы не было понятно, как это делается, насколько трудно или не очень. Для любого артиста, сольно выходящего на сцену, важно чувство понимания – кто твоя аудитория в этот вечер. И у молодых скрипачей чаще бывает желание сыграть для коллег, блеснуть перед оркестром техникой, умениями. С годами приходит понимание, что важнее сделать музыкальный акцент для тех людей в зале, которые ничего общего не имеют со скрипкой, не понимают, как мы делаем технически трудные места. Но их нужно тронуть, чтобы мурашки пошли по коже от звука. Это совсем другая аудитория. Коллеги всё равно будут анализировать, сравнивать и критиковать. Идеальный случай, когда в балансе восприятие скрипача публикой и критиками в оркестре. Так бывало у Яши Хейфеца. У других скрипачей при совместном исполнении его техника вызывала восторг, и простые слушатели от его звука испытывали неповторимые чувства.
ТЕ: Ваше отношение к студийным записям? Любите ли сам процесс работы или только по необходимости соглашаетесь?
ВР: Звукозапись – атрибут, данный исполнителям, чтобы оставить после себя хоть какие-то документы. Кроме впечатлений и воспоминаний от артистов ведь ничего не остаётся. Автор оставляет наследие из произведений, а интерпретаторы остаются только в памяти людской. Но порой необходимость доставляет и удовольствие. Например, мы записывали с Мишей Майским и Ланг-Лангом трио Чайковского. Так нам было весело! Два дня полного кайфа. С Валерием Гергиевым наслаждались, когда записывали концерт для скрипки Мясковского. У нас было на всё два дня (потом разъезжались): один на Мясковского, другой на Чайковского. А дальше решали – дать или не дать эту запись для диска. И в результате тот CD пользуется популярностью. Концерт Макса Бруха в БЗК с Берлинским оркестром тоже так получился, что много лет продаётся на DVD. С Николаем Луганским целые дни сидели в студии звукозаписи, искали какие-то звуковые необычные вещи. Разница между работой в студии и живым концертом именно в том, о чём сказал ранее. В зале сыграл один раз – и уж как получилось. На записи ты имеешь выбор: наиграл в студии пять разных вариантов – и дальше сиди и выбирай лучшие фрагменты, а они не всегда удачно монтируются.. И в отсутствии накала, нерва, отдачи зрительного зала приходится это себе придумывать.
ТЕ: Вы перфекционист в аппаратной? Добиваетесь идеала путём множества дублей и тщательного монтажа?
ВР: Самые первые диски я монтировал со звукорежиссёрами по десять часов, мучился поисками лучшего. А потом стал философски смотреть на этот процесс. Присылают конечный смонтированный вариант. Слушаю – ну да, есть к чему придраться. Но ведь это же я сыграл, узнаю себя. Всё это моё, и пусть так и остаётся.
ТЕ: Всегда узнаёте свои записи на слух?
ВР: Да. Ну, может, лет двадцать и более назад сделанные не определю сразу, что я. А недавние записи – легко. Там есть моё индивидуальное исполнительское дыхание – это как разговор, проговаривание, трудно ошибиться.
ТЕ: Что думаете о новой тенденции играть по нотам на сцене даже очень важные концерты?
ВР: Непростая тема. Недавно мы играли камерный вечер с замечательным пианистом Андреем Коробейниковым. Я наизусть, он по нотам, как положено у пианистов в ансамблях. И вдруг после концерта Андрей предложил: «А давай в следующий раз я тоже всё выучу без нот». И вот буквально на днях состоялся наш новый концерт в Италии. За несколько дней до того мы собрались вместе порепетировать, вспомнить «дыхание» друг друга. Смотрю, Андрей всё играет наизусть, целиком. И на концерте это был просто экстаз! Андрей для меня поднялся на новый уровень, и этот вечер я запомню навсегда. Люблю, когда меня кто-то потрясает!
ТЕ: Многие инструменталисты, достигшие вершин, берутся дирижировать. Вы пока о смене смычка на палочку маэстро не задумывались?
ВР: Я бы хотел дирижировать, но меня останавливает то, что сам частенько смеюсь над коллегами-инструменталистами, берущими дирижёрскую палочку. И когда представлю, что кто-то будет так же смеяться надо мной, подавляю желание встать за пульт. Если начинать дирижировать, то после серьёзной подготовки, на другом уровне. Но я понимаю, что не начав, так ничего и не пойму для себя и не добьюсь.
ТЕ: Для медийно известного артиста вы на редкость сдержанны с исканиями в смежных жанрах искусства. Да, замечательно озвучивали на живом концерте фильм о Грете Гарбо, исполняли скрипичные соло в дуэте с женой, прима-балериной Большого и Ла Скала Светланой Захаровой, или даже появились в телестудии в топовой юмористической программе «Вечерний Ургант». Но везде вы выступаете в основном жизненном амплуа – играете на скрипке. Хотя есть пример Дэвида Гаррета (кстати, он тоже занимался у Захара Брона), который не только постоянно участвует в кроссовер-программах, но и снялся в фильме «Паганини – скрипач дьявола». Не уверена, что любимец девушек Гаррет и сейчас может считаться академическим скрипачом, тем более сравнимым с Паганини. Но сам факт приглашения на эту роль человека, у которого не стыдно крупным планом показывать руки и процесс игры вообще – уже половина успеха того фильма.
ВР: Дэвида Гаррета я помню мальчиком в классе Брона. Он так прекрасно и романтично тогда играл! Сейчас у него своя исполнительская ниша: классика, приближенная к популярной музыке. Он делает своё дело, и у него хорошо получается. Помогает отличная скрипичная выучка плюс шикарные волосы и обаяние. Дамам нравится! Но к академизму ему уже, к сожалению, не вернуться, у него голова устроена под массовый жанр.
ТЕ: Ваши внешние данные, умение себя держать в жизни и на камеру, интеллигентная манера речи тоже достойны киновоплощения. Думаю, моё мнение разделят многие поклонники, тем паче поклонницы, скрипача Репина. Есть ли какие-то планы в этом направлении?
ВР: В кино пойду сразу, как позовут. Только что сделал кинопробы.
ТЕ: Ого! Как я попала с вопросом! А что за фильм?
ВР: Пока секрет. Но радует, что фильм обещает быть серьёзным, и я там должен играть самого себя. То есть не Вадима Репина, а известного скрипача. Надеюсь, что кинокамера меня полюбит. Для того и делаются пробы. Какую-то грань к популярным жанрам я не перехожу из-за своего вкуса. Но это не значит, что я тупо отсекаю все отклонения от академизма. Если я на сцене исполняю концерт Брамса – я буду только собою. Если есть интересный проект из серии «Музыканты шутят» – тогда я стану этим шутником. У нас на первом фестивале была программа «Скрипкомания». И там я даже изображал больного, и мне по сценарию делали укол в мягкое место на сцене. Мы все понимали, что это капустник, и расслаблялись от души.
ТЕ: Всем памятен ваш семейный проект «Па-де-де на пальцах и для пальцев», где Светлана Захарова танцевала буквально возле вас на сцене, под солирующую скрипку.
ВР: Да, успех нашего семейного «Па-де-де» превзошёл все ожидания. Особенно в Японии публика принимала нас каким-то шквалом эмоций. Будем повторять вечер в сентябре и готовим продолжение темы к 2019 году.
ТЕ: Но ведь тему можно развить! Довольно долго шёл на сцене Большого балет «Паганини» на музыку Рахманинова. А почему бы тему величайшего скрипача и его громких любовных романов не обыграть с по-настоящему играющим произведения Паганини на сцене Вадимом Репиным, загримированным под итальянца, и его танцующей собирательной Музой в прелестном образе Светланы Захаровой?
ВР: Конечно! И это можно сделать очень стильно. Мы работаем, чтобы наш второй проект «Па-де-де» был интерактивным. Не просто связать музыку и танец на правах диалога, но включить туда и сопутствующую историю. Всё должно развиваться.
ТЕ: Вашей дочке сейчас шесть лет. Самый возраст, когда определяются ранние таланты. Кому-то вручают скрипку, кто-то первый раз встаёт к балетному станку. Что в ней преобладает – мамино или папино?
ВР: Аня занимается в школе олимпийского резерва художественной гимнастикой и уже вытворяет такое, что у меня дух захватывает! Скрипочка у неё тоже есть. Когда я дома, она о ней вспоминает, и мы вдвоём бренчим. Но, к счастью, она не так увлечена скрипкой, как движением. И это исходит от самого ребёнка. Аня начала танцевать раньше, чем пошла! Когда я дома занимаюсь, дочь танцует под некоторые произведения, импровизирует, отталкиваясь от музыки. Мне это ужасно интересно!
ТЕ: На прощание задам неожиданный вопрос… Сознаюсь, его придумала не я, а европейские журналисты, опрашивая письменно стар-тенора Йонаса Кауфманна. Если бы у вас чудесным образом появилась возможность поговорить с кем-то из почивших композиторов-классиков, то кого бы выбрали в собеседники? И что бы попросили написать для вас лично и прислать «оттуда»?
ВР: И что же попросил Кауфманн?
ТЕ: Встречу с Густавом Малером и теноровую партию в его «Реквиеме».
ВР: Да, да, понимаю! Для меня сложный вопрос вот так навскидку. Затрудняюсь назвать одного любимого композитора. Скажем, Брамс. Но он и так оставил такое количество потрясающей музыки! А вот Малер, действительно, ничего не написал для солирующей скрипки. И если бы мне волшебник дал право тревожить великих, я бы очень долго думал. Шуберт – тоже любимый, но ничего не написал для скрипки монументального. Или у Брамса бы попросить добавить, продолжить. Его последний двойной концерт для скрипки, виолончели и оркестра – что-то запредельно гениальное, нашёптанное сверху. В общем, скорее, Брамс или Малер. Другие варианты из ненаписанного можно чисто математически анализировать, но скорее это кот в мешке.
ТЕ: А скрипичный концерт Рахманинова можете представить?
ВР: У Сергея Васильевича все фортепианные концерты гениальны. А вот его виолончельная соната – скорее, Соната для фортепиано в сопровождении виолончели. Так что напиши Рахманинов концерт для скрипки, думаю, в нём тоже присутствовала бы развёрнутая партия фортепиано.
ТЕ: Большое спасибо, Вадим, за интереснейшую беседу. И пусть Транссибирский арт-фестиваль станет таким же постоянным, надёжным, престижным, как некогда соединявший Европу и Азию, запад и восток России Транссибирский экспресс.
Все права защищены. Копирование запрещено
Пока нет комментариев