В Большом состоялась долгожданная премьера скандального спектакля «Нуреев». Ажиотаж вокруг отложенной постановки мог конкурировать только с битвой за «Матильду» Алексея Учителя

 

Нуреев – Владислав Лантратов. Фото Михаила Логвинова/ Большой театр.

В год Петуха балетным биографиям на сцене и экране фатально не везло. Их почти заклевали, вокруг них велись кровопролитные петушиные бои на уровне министерств, ведомств и депутатов Госдумы. В пылу сражений даже казалось, что всё происходящее – хитроумно придуманный и отлично воплощённый рекламный трюк. Теперь даже люди, далёкие от балета, насмерть запомнили имена Матильды Кшесинской и Рудольфа Нуреева.

Но миром кончаются войны. В кино благополучно показали зрелищную и дико невежественную, похожую на триллер «Матильду», не прибавившую славы ни России, ни русскому балету. В Большом – «Нуреева».

Короткая биография самого балета под стать эксцентричной биографии её главного героя. Отменённый летом в канун премьеры не то за «сырость», не то за фривольность и прославление «не той ориентации», сейчас спектакль, естественно, вызвал повышенный, даже нездоровый интерес. Заранее предсказуемый, зная особенности выбранной Большим фигуры.

Среди не менее талантливых сверстников, Нуреев – самая скандальная, одиозная и броская фигура. Танцевал он не лучше Владимира Васильева и Юрия Соловьёва – великих премьеров Большого и Кировского. Но о них ажиотажный спектакль не поставишь. Родину не предавали, коллегам и богачам не хамили, фантастических богатств не нажили, не танцевали по триста спектаклей в год, что на хорошем профессиональном уровне просто невозможно. Саморекламой не занимались.

Не только благодаря трудолюбию и балету сказочно разбогател бедный Нуреев, что известно из обширной литературы о нём. По-восточному роскошной была его квартира на набережной Вольтера напротив Лувра. Он владел апартаментами в Нью-Йорке, небольшими островами в Салернском заливе, уникальным антиквариатом, раритетными картинами…

Успешный гений Запада, для нас он вовсе не икона, на которую следует молиться. Мы его почти не видели, тем более в расцвете сил и таланта. А его переделки русской классики, идущие в Парижской Опере, мягко говоря, удручают. Французы их сохраняют – до Нуреева у них классики почти не было. Парижане давно всё потеряли, чудом сохранив только «Коппелию» да «Два голубя». Оригинальные постановки самого Нуреева, за исключением «Золушки», «Ромео и Джульетты», «Щелкунчика», давно исчезли. Неинтересными были «Буря» и «Вашингтонский сквер».

Другое дело, Нуреев – руководитель парижского балета. Работая до изнеможения, он научил работать других, продвигал молодых. При нём в Опере взошли яркие «звезды»: Сильви Гиллем, Изабель Герэн, Лоран Илэр, Манюэль Легри и другие, которых теперь называют «нуреевским поколением».

Сам Рудольф Нуреев к Большому театру никакого отношения не имел. Разве что в юности хотел стать его артистом, да предложенная зарплата его разочаровала. Зато пёстрая биография Нуреева показалась чрезвычайно привлекательной руководству Большого. Ведь Нуреев – человек-легенда и надёжный бренд. Новый спектакль посвятили его грядущему 80-летию, чего великие отечественные таланты, очевидно, не заслужили. Лишь изредка им посвящают рядовой спектакль.

Постановочная команда – режиссёр и художник Кирилл Серебренников, хореограф Юрий Посохов, композитор Илья Демуцкий – сообща решили, что «Нуреев» будет не документально-биографическим, а свободно-фантазийным спектаклем. Нечто в духе популярных «воображаемых биографий», каковых немало в 1970-1980 годы поставил Морис Бежар в своём брюссельском «Балете ХХ века» («Воображаемый Мольер», «Гелиогабал», «Мальро»), а потом и Борис Эйфман («Красная Жизель», «Мольер», «Чайковский», «Роден», «Аполлон» о Баланчине).

Нуреев – Артем Овчаренко. Фото Дамира Юсупова/ Большой театр.

Назвать «Нуреева» балетом никак нельзя. В нём танцуют, поют, читают длинные тексты, ругаются матом (правда, на английском), просто ходят по сцене, таскают бутафорию, вешают и снимают задники. Многолюдный, баснословно дорогой синтетический спектакль напоминает грандиозное голливудское шоу. Кого только нет на сцене! Весь балет Большого – от звёзд до кордебалета, а также миманс, костюмеры, сценрабочие. Поёт хор, контратенор и меццо-сопрано. Играют на арфе и клавесине. Телесами щеголяют бодибилдеры. Тотальным театром увлекался ещё Бежар, только подобный размах ему был не по карману. Богатый Запад не дал бы денег на такие затеи…

Низкий поклон всем участникам постановки – танцовщикам, певцам, музыкантам и службам театра. Они поработали на славу, чтобы воплотить этот оригинальный проект. Сумели за короткий срок вспомнить, собрать и на премьере достойно показать отложенный спектакль. Когда очень надо и хочется, коллектив Большого творит чудеса и работает точнее швейцарских часов!

Кирилл Серебренников придумал драматургию спектакля, состоящего из отдельных эпизодов. Он начинается с аукциона вещей умершего Нуреева. Объявляются лоты, с каталогов читаются длинные описания продаваемых предметов. Сам приём не нов. Его давно использовал Джон Ноймайер в «Даме с камелиями», правда, без чтения писем и дневников покойной Маргариты. С него начинаются многие эпизоды «Нуреева».

Заранее предсказуем ход событий. Если продают простую белую репетиционную рубашку из советской материи, значит, покажут экзамен и гала-концерт в ленинградском училище. Если фотографию Фонтейн и Нуреева, непременно последует их дуэт. Если записку Нуреева к Эрику Бруну, увидим их совместные занятия в классе, цитирующие известный документальный фильм, а потом – интимный дуэт. Не раз выносят на сцену принадлежавшие Нурееву картины с обнажённой мужской натурой, которые ему так нравились. Потом они навязчиво проецируются на стены сценической конструкции.

Сцены аукциона лейтмотивом проходят через весь спектакль. А бесконечные их повторы весьма утомляют.

Для драматического режиссёра Серебренникова звучащее слово весомее танца. Поэтому текста в спектакле многовато. Цитаты из каталогов и посвящений свидетельствуют о начитанности и эрудиции автора идеи, но тормозят действие. Дикторский текст порой воспринимается с трудом (на премьере Аукционистом, Аведоном, Серым, да просто чтецом был Игорь Верник). Сложно в том винить актёра – отвлекали пение, музыка, танцы. Порой было наоборот. Объёмные фрагменты писем и воспоминаний друзей Нуреева мешали по достоинству оценить лучшие танцевальные монологи, сочинённые Юрием Посоховым. Интимные по сути, они исполняются под арфу и деликатно звучащий оркестр (дирижёр Антон Гришанин).

«Письмо к Руди». Ученик – Вячеслав Лопатин. Аукционист – Игорь Верник. Фото Дамира Юсупова/ Большой театр.

Чисто, музыкально, но несколько стерильно эпизод «Письмо к Руди. Ученик» станцевал Вячеслав Лопатин.

В миниатюрный моноспектакль небольшую сценку «Письмо к Руди. Дива» превратила Светлана Захарова. В монологе она рассказала о красоте и трудности профессии, изломах души и судьбы, несбывшихся мечтах, преданности и дружбе. Идеал современной балерины, одной пластикой своего тела она рассказала о счастливой творческой судьбе Наталии Макаровой и трагической невостребованности великого дара Аллы Осипенко. Даже их фотографии казались лишними. Нужные ассоциации вызывали сам внешний облик Захаровой, её удлинённые пропорции, вечный макаровский шарф на голове. На сцене царила настоящая прима, безраздельно завладевшая вниманием зрительного зала, что сегодня редкость. И в спектакле «Нуреев» тоже.

Осколки биографии Нуреева выстроены в хронологической последовательности. Сперва показано училище, потом побег танцовщика, злачные места Парижа, фотоателье знаменитого Аведона, настырное преследование фотографов и журналистов, иллюстрация разнузданных светских развлечений. Занятия с Бруном, любовный дуэт с ним завершают первую часть спектакля…

В первом действии больше рассказывается о личной жизни Нуреева, чем о его профессии. В хрущёвской России всё подчинено идеологии и запретам, пропитанно показным пафосом, доносами, что претит свободолюбивому герою. От такой жизни сбежишь, куда глаза глядят. Но стоит помнить, что именно в России Нуреев вырос в профессионала высокого класса. А русская школа – фундамент его головокружительной западной карьеры.

Парижу, надо сказать, от постановщиков тоже изрядно досталось. Он, несомненно, злачное место, новый Вавилон, символ разврата, как о нём писали в советские годы. Хвалёная западная свобода представлена в спектакле развлечениями парочек в танцзалах да трансвеститами из Булонского леса, что, по иронии судьбы, рядом с советским посольством. Ну, ещё фотосессиями модного фотографа Аведона, раздевшего и раскрепостившего Рудика до такой степени, что он нагишом (точнее, в телесного цвета бандаже) в светском обществе пляшет на столе и швыряется огромными вазами с лилиями. И диву даёшься, откуда у современного режиссёра такое представление о Западе и Париже!? Кстати, в том же Париже почти сразу после побега Нуреев уже вкалывал по полной программе в труппе маркиза де Куэваса, танцуя «Спящую красавицу». Парижская Опера струсила и его не пригласила – боялась политического скандала с Советским Союзом…

Нуреев – Артем Овчаренко. Фото Дамира Юсупова/ Большой театр.

Нуреев, конечно же, жил и развлекался, как хотел и считал нужным. Но, главным для него был балет, который он неистово любил. Идеалом для молодого Нуреева ещё в России стал великий датский танцовщик Эрик Брун, красивый, высокий блондин и элегантный принц. Он мечтал танцевать как Брун, хотел быть лучше него. Просил Эрика обучить его датской технике и школе. Усердно репетировал с ним датский репертуар. Свидетельство тому – запись па де де из «Фестиваля цветов в Джензано» в блестящем исполнении молодого Нуреева. Быть может, стоило показать крошечный её фрагмент – задокументированный результат их союза? А не только рассказывать, куда в свободное время их носило по миру.

Многие вариации, сочинённые Нуреевым в классических балетах, насыщены сложнейшими комбинациями датского экзерсиса. Они чудовищно сложны по координации и музыкальным раскладам. До конца жизни Рудольф словно доказывал Бруну: я – лучший, я всё могу …

Нуреев – Владислав Лантратов. Денис Савин – Эрик. Партия фортепиано – Ольга Соколова. Фото Дамира Юсупова/ Большой театр.

Нуреев страстно любил, буквально преследовал бисексуала Бруна, который порой сбегал от него на край света. Это был настоящий пылкий роман с бурными страстями, где сошлись лёд и пламень. Льдом, который обжигает, Нуреев называл интеллигентного, сдержанного Эрика Бруна.

В спектакле всё по-другому. Фантазировать на эту тему постановщикам не запретишь. Сам мужской любовный дуэт красив, но прямолинеен. Невольно вспоминается изысканное, чувственное адажио хореографа Ролана Пети, сочинённое для мужчин в балете «Пруст, или Перебои сердца». Сколько в нём недосказанности, тонких эмоций!

Второе действие спектакля танцевальнее первого. Оно скорее про творчество, чем личную жизнь героя. За дуэтом Нуреева и Фонтейн, где цитируется «Маргарита и Арман», сочинённая для них Фредериком Аштоном, следует обильная «нарезка» из классических балетов, поставленных Нуреевым для Парижской Оперы. Сам Нуреев танцует мало. Зато много переодевается прямо на сцене. Вертит гран пируэт. Эгоцентрично самоутверждается, нещадно ругая парижскую труппу.

Затем Рудольф появляется в образах Короля Солнца Людовика ХIV и несчастного Пьеро (цитируется «Лунный Пьеро» А.Шёнберга в постановке Г.Тэтли). Внешне величественный и по-королевски властный, он бесконечно одинок, смертельно болен. Он – на пороге вечности.

«Король-Солнце». Сцена из спектакля. Фото Михаила Логвинова/ Большой театр.

Символично, что первой постановкой Рудольфа на Западе были «Тени», последней – вся «Баядерка».

«Тени» из «Баядерки» логично завершают пёстрый спектакль и незаурядную жизнь артиста. В спектакле в знаменитом ансамбле участвуют мужчины в трико с обнажёнными торсами и женщины в пачках. Нуреев пытался придать мужскому танцу статус, равноправный с женским, но не в «Баядерке».

Великий ансамбль теней – гениальное прозрение Мариуса Петипа. Думаю, не стоило переделывать эту хореографию, особенно в преддверии празднования 200-летия мастера. Даже дерзкий Нуреев на него не посягнул. По его приглашению в Парижской Опере тени традиционно восстановила Нинель Кургапкина.

Спустившись в оркестровую яму, Нуреев дирижирует оркестром. Затихает музыка. Угасает его жизнь. Впечатляющий финал. Всё проходит. Всё суета сует и томление духа. Бессмертно только настоящее искусство.

Сценарно-драматургическому плану Серебренникова строго следует композитор Илья Демуцкий, учитывая все пожелания постановщиков. Так поступали балетные композиторы ХIХ века, сочиняя непритязательную музыку, удобную для танцев. Она не претендовала на самостоятельную художественную ценность. Эмоциональна, красиво оркестрована партитура Демуцкого. В ней много легко узнаваемых цитат. Композитор то цитирует музыку эпохи (советские марши и песни, барокко времён Люлли и Рамо), то известные балеты («Маргарита и Арман» на музыку Ф.Листа в постановке Ф. Аштона.), то популярную балетную классику. создавая собственные монтажи и аранжировки. А в сцене «Письмо к Нурееву. Дива», он использовал Адажиетто из Пятой симфонии Г.Малера, которую только ленивый ещё не поставил в балете. Тут могла бы звучать более оригинальная музыка. В партитуре ощущается восторг неофита, недавно попавшего в пленительный мир балета и подчинившего свой композиторский дар его законам.

Ну, а как же танцы? Ведь Нуреев, прежде всего, был танцовщиком, который обожал сцену. Именно сумасшедшей энергетикой и магией Эроса он покорял зрителей – и мужчин, и женщин.

Хореограф Юрий Посохов также оказался в плену режиссёрской концепции Серебренникова, где нет целостного портрета Нуреева. Есть только эскизы к портрету, осколки биографии, некая разноцветная мозаика, похожая на ковёр, покрывающий его могилу. В чём его гениальность – из спектакля не поймёшь.

Нуреев – Владислав Лантратов. Анастасия Сташкевич – Балерина. Фото ПАВЛА РЫЧКОВА/ Большой театр.

В начале балета показаны очень современные по лексике урок, репетиции и концерт в зале ленинградского училища. Нуреев выделяется разве что белыми рубашкой и трико, да хамским отношением к однокласснице-партнёрше (милую, лучезарную Аллочку Сизову очень трогательно исполняет лиричная Анастасия Сташкевич). Как уместны тут были бы комбинации из урока Александра Пушкина! (Недавно его урок показала петербургская Академия хореографии). Такая историческая отсылка чрезвычайно важна. Пушкин – знаковая фигура в судьбе Нуреева. Он был педагогом, наставником и другом Рудика. Благодаря ему полупрофессионал из Уфы стал премьером Кировского театра, с которым хотели танцевать все примы. Обидно мизерна и бледна роль Педагога в спектакле.

Весьма традиционны пляски советских комсомольцев, отсылающие к праздничным парадам на стадионах и Красной площади, «танцам машин» молодого Касьяна Голейзовского. Монолог Спартака по движениям напоминает вариация – побег Нуреева в парижском аэропорту. Безлики парные танцы раскрепощённых парижан. В женских нарядах, надев каблучные туфли, Нуреева соблазняют трансвеститы. Если не знать, что на сцене мужчины, никогда не догадаешься. Полное перевоплощение!

Нуреев – Владислав Лантратов. Мария Александрова – Марго. Фото ПАВЛА РЫЧКОВА/ Большой театр.

В сцене «Гран Гала» выразительно поставлен и мастерски исполнен дуэт Нуреева и Фонтейн (Владислав Лантратов и Мария Александрова). Но убедительно представить звёзд такого масштаба очень трудно, почти невозможно. Простой фотопортрет прославленной пары, показанный в конце эпизода, лучше танца передаёт очарование, глубокий психологизм творческих и личных отношений Марго и Рудольфа. Не потому ли постановщики отказались от показа документальных кадров танцующего Нуреева? Сравнение будет не в пользу современных исполнителей.

В сложном положении оказался Владислав Лантратов–Нуреев в длинной сцене, состоящей из фрагментов «Лебединого», «Спящей», «Раймонды», «Дон Кихота». Развёрнутых танцев у него нет. Драматическому режиссёру Серебренникову они ни к чему. По замыслу постановщиков, Нуреев то вырывает балерин из рук премьеров парижской труппы и сам танцует с ними, то разгоняет всю труппу чуть ли не поганой метлой. Словом, ведёт себя как эгоцентричный деспот или сумасшедший. Непонятно, за что же его так ценили парижские артисты?!

На танцовщиках – копии колетов Нуреева. На танцовщицах – черные пачки с блёстками и чёрное трико. Они едва видны в тёмном, задымлённом пространстве сцены. Тьма съела и часть хореографии.

Неизгладимое впечатление на публику произвела диковатая роскошь необарочных костюмов в сцене «Король–Солнце» (художница Елена Зайцева). Они под стать стилю и замыслу всего спектакля.

Будет ли пользоваться долгим зрительским успехом спектакль «Нуреев»? Будет! Всё в нём зрелищно, помпезно, главное, необременительно! Зритель давно привык к коротким броским сценкам-клипам, бездумному поклонению общепринятым идеалам. Нуреев – один из них. Но от Большого театра ждёшь большего. Огромен его потенциал, безграничны возможности. Их навряд ли стоит ещё раз тратить на подобное шоу.