Все уже привыкли к тому, что прекрасные китайские и японские скрипачи успешно освоили рынок классической музыки. Яркие, прекрасно наученные, неутомимые они с перевесом составляют современное лицо не только оркестровой, но и сольной эстрады, интерпретируя великие музыкальные произведения согласно своей традиционной ментальности и впитанной европейской культуре классического исполнительства. Так ли это безвредно для последней, как кажется с первого взгляда?
За последние 100 лет скрипичное исполнительство претерпело значительные изменения. Это вполне банальная фраза, за которой прячется кардинальный пересмотр многих областей скрипичной игры – от устройства скрипичного аппарата до типов экспрессии и философского содержания. Но и сам исполнитель тоже весьма переменился.
Для начала, он больше не еврей. Шутка о том, что человек, 15 лет играющий на скрипке, автоматически становится евреем, более не актуальна. Этот харизматичный, изобретательный, невероятно гибкий и пассионарный народ отвернулся от любимого прежде изящного ящичка с палочкой. Возможно, с ущербом для обеих сторон, но не об этом хочется сейчас написать.
Русская скрипичная школа, на рубеже XIX – XX веков состоявшая на 99% из евреев, сменила как национальный состав, так и место обитания. Несмотря на отдельные попытки зацепиться за наследие Ауэра, предпринятые с немалой энергией на протяжении последних лет, можно смело сказать, что великий Леопольд Ауэр, как и его предшественники Людвиг Шпор, Карл Флеш, Ламбер-Жозеф Массар и остальные, прочно занял свое место на пьедестале истории, откуда более не отлучается.
Его педагогические потомки разбрелись по миру, впитывая новые времена, новые культуры и новые приемы игры. XX век выдался беспокойным, вздымались империи, выводя на первый план культуры Великие Идеи. Идеи нуждались в немедленном отображении во всех видах искусства, в том числе и музыкальном исполнительстве. Превосходство общественного над личным во весь рост поднималось в записях В.Фуртвенглера, Г.Караяна, Е.Мравинского, монументальных прочтениях Г.Куленкампфа и Д.Ойстраха. Затем империи рухнули, маленький человек Шостаковича еще при его жизни начал расти и занял своими переживаниями весь экран, что привело к появлению множества камерных оркестров, а также целого движения аутентистов (хотя, казалось бы, какая связь). Если оркестр Р.Баршая еще исповедовал суровые имперские истины, то звучание первого состава «Виртуозов Москвы» п/у блистательного В.Спивакова уже со времени основания было густо полито сиропом и лишено идейного величия.
С падением СССР западный мир, согласно отработанной традиции, немедленно абсорбировал всё ценное, включая и замечательную советскую скрипичную школу в лице ведущих педагогов и исполнителей страны. СССР ценил культуру, так как наряду с сырьем и оружием она была выгодным предметом экспорта, к тому же, идеологическим ориентиром – но пришедшие на смену неумолимые рыночные отношения отфутболили скрипача туда, откуда он, собственно, и возник: примерно в клоуны.
Конец XX и начало XXI века ознаменовался еще одним событием мирового значения: руководство Китайской Народной республики, руководствуясь не иначе как тысячелетней мудростью Поднебесной, сменило курс и ограниченно открыло дорогу капиталу, не отказываясь при этом от государственной поддержки всегда и везде убыточной культуры. Это привело не только к покупке компании «Стейнвей» китайской госкорпорацией, но и к появлению на мировой сцене огромного количества прекрасно играющих на музыкальных инструментах китайцев. Еще до них в европейскую музыкальную культуру пришли японцы, особенно отличилась прекрасная половина японского народа, для которой обучение музыке в Европе стало возможностью ускользнуть из жестко структурированного и не слишком дружелюбного к женщине японского социума.
Восточный десант мощным ударом вышиб почву из-под ног европейских исполнителей, почитавших классическую скрипку исключительно своей вотчиной. Базируясь на главных китайских преимуществах – бесконечной трудоспособности, умении сконцентрироваться и отвлечься от сомнений в момент сценического стресса и относительно невысокой цене концерта – азиатские музыканты сразу же потеснили европейцев и не ослабляют натиск до сих пор. Экспансия началась с международных конкурсов, где традиционно не слишком ценится оригинальность музыкальных идей, зато технологически безупречная игра всегда берет верх. Затем эффективный музыкальный менеджмент также заметил по-своему интересных, в высшей степени стабильных и, главное, недорогих музыкантов.
Культурные связи Запада и Востока постепенно еще более укреплялись, господдержка не ослабевала, позволяя Китаю покупать лучшие педагогические кадры. Рост собственных кадров как в области скрипичной педагогики, так и мастерства изготовления инструментов (прекрасные современные скрипки китайских мастеров можно найти и в Кремоне) одновременно с падением уровня обучения в постсоветских странах по причине кадрового обескровливания и экономических реалий – да всех благоприятствующих Азии факторов, которые сузили глаза коллективного лица современного музыкального исполнительства, и не перечислишь. Уже не припомнить, кто первый сказал, что оркестры будущего приобретут явный желтый оттенок, но сегодня то же самое можно сказать и о сольной концертной эстраде.
Однако стоит вглядеться в это лицо попристальнее.
Традиционная культура Восточной Азии не просто отличается от европейской. Она настолько далека от нее, что еще пару столетий назад эти две мощные цивилизации друг для друга были совершеннейшими марсианами. Тем, кто хочет углубиться в эту разницу на бытовом уровне, не тратя жизнь на разжевывание научных культурологических текстов, можно посоветовать замечательную азиатскую сагу Дж. Клавелла: различий слишком много, чтобы их перечислять здесь.
Но как минимум, стоит остановиться на главном аспекте. Иудеохристианская цивилизация основывается на расслоении бытия на праведное и греховное. Идеологического бытия, ибо реальное оказалось на греховной стороне практически полностью. Началось, понятно дело, с яблока, и познание тут же записали в грех. Дальше было много разного, но вот эту мучительную раздвоенность и невозможность достичь блаженного совершенства европейцы пронесли через всю свою культуру.
В японском же синтоизме, например, понятие греха изначально отсутствует, а моральные категории добра и зла даже лингвистически (по названию) опираются на присутствие или отсутствие практической ценности. Зло – некая болезнь, насланная извне и не свойственная человеку. Порядок – несомненное добро, нарушение его – большое зло. Более того не может идти речи о моральных догмах, добро или зло не есть нечто незыблемое, но зависит от ситуации, целей и пр. Даосизм, другая господствующая на Востоке религия, предполагал одной из важнейших целей в жизни недеяние. То есть, несовершение действий, как-либо изменяющих природу вещей. Ненарушение гармонии, в которой человек лишь часть. Конечно, не имеется в виду физическое бездействие – мало кто в человеческой истории трудился, как китайский крестьянин, возделывающий рис – но именно сохранение, консервация состояния духа и изгнание эмоций, разрушающих внутренний баланс.
«Праведное размышление» – один из постулатов буддизма, возможно, наиболее населенного душами восточного реалма, это путь последовательного самосовершенствования и отрешения от страстей, эмоций и обретения несокрушимого внутреннего покоя. Ведь любые живые чувства приковывают человека к этому миру страданий. Соответственно, требования «совершенной жизни», в которой зло и страдания чувственного мира можно победить, преодолев любые душевные поползновения, включая не только родственные привязанности, но даже саму радость от долгожданного достижения нирваны.
Христос любит тебя, он страдал и отдал за тебя жизнь. Будда не любит никого и никого не ненавидит, он достиг совершенства, божественной нейтральности.
Традиционная китайская музыка созерцательна, лишена какой-либо экспрессии. В то время как почти вся европейская музыка подразумевает выражение и передачу чувств – и чем мощнее изливается поток страсти на слушателя, тем ценнее исполнение. Цель традиционного европейского искусства, даже храмового – достижение катарсиса через сопереживание, цель традиционного восточного – достижение баланса и гармонии через медитативную концентрацию и устранение разрушающих страстей. Если для произведения европейской культуры красота – лишь смазка, по которой высшее содержание произведения, то есть, конфликт идей, проникает в душу, то в традиционной восточной культуре красота не несет этической нагрузки.
Кроме того, вот эта практическая струя, доминирующая даже в морально-этическом аспекте восточных цивилизаций, не может как минимум не осложнять Востоку понимание совершенно непрактичного, более того, разрушительного для носителя понятия, на котором построено почти все европейское искусство. Речь о самоотверженности и благородстве. Что лежит в основе благородства? Прежде всего – отказ себе. Как минимум, в выгоде. В лучшей жизни. Просто в жизни. В любви. Благородство всегда саморазрушительно, в этом его определяющий признак. В литературной среде ходит шутка о литераторе, который, когда ему рассказывали об очередном юном гении от литературы, прекрасно пишущем стихи или прозу, всегда спрашивал – он впоследствии повесился или застрелился? Юная гиперчувствительная гениальная психика европейского типа часто оказывается беззащитной перед обрушивающимся ураганом смоделированных ситуаций благородства в ситуациях жизни, смерти и любви. В китайской традиции баланса и гармонии это понять невозможно. В восточной культуре нет и не может быть трагического преломления идей как такового. Зато есть невероятный прагматизм, даже на этическом уровне, совершенно чуждый европейской культуре. Значит ли вышесказанное, что восточная культура не знала самоотказа? Еще как знала и по этому предмету она легко бьет европейскую, даже русскую. Если подвиги Николая Гастелло или Александра Матросова были единичными актами крайнего героизма, то японских камикадзе нация даже по именам не знает, их полк. Просто Восток по этому поводу не рефлексирует. Восток не колеблется между желанием жить и необходимостью умереть, он просто выполняет свой долг без излишних всплесков сослагательного наклонения, которые, собственно, и составляют благодатнейший культурный чернозем.
На этом пора расстаться с теоретизированием и перейти к практике. В чем суть профессии музыканта? Любое искусство должно что-то дать уму и сердцу, чтобы избежать соответствующего негативного выражения. Уму – идеи, сердцу – эмоции. Для музыки идейная часть – это, в основном, аллюзии с теми или иными ситуациями культуры, например, жанровые. Мелодия скакнула на кварту вверх. Это гимн, возможно, России. Сошла на секунду вниз. Вздох, возможно, всхлип. В симфонии возникло соло трубы. Что такое труба? Возглас, сигнал, война. Ну и так далее, если очень грубо. Эти же аллюзии диктуют нужный гибрид идеи и эмоции, то есть, аффект. Сигнал трубы не звучит нежно, но скорее героически. Вздох – наоборот, нежно и с мягкой, неакцентированной атакой звука. Все эти детали складываются в некий «жизненный цикл», коллизии, через которые проходит тематизм произведения. На более глубоком, «аппаратном» уровне в тональной музыке возникают тяготения между ступенями лада. То есть, нотами гаммы. Которые, взятые через одну или рядом составляют аккорды. Неустойчивые ступени так и тянет «разрешиться» в устойчивые. Диссонанс (аккорд, содержащий соседние ступени, среди которых обязательно будут неустойчивые) напрягает; разрешение же, согласно своему лингвистическому значению, разрешает, снимает напряжение. Эти тяготения передают естественные силы природы, осмысливаемые сознанием. Именно они «действуют» на любого восприимчивого к музыке человека, а таких людей много больше, чем принято считать. Конечно же, сильнее всего они действуют на самого музыканта, который по определению наиболее талантлив к данному виду искусства (а зачем иначе он им занимался бы?). Действуют, зажимая его. Посмотрите на неравнодушного посетителя филармонии в момент подхода к кульминации, скажем, в разработке 1-й части Шестой Чайковского, когда возгласы тромбонов вздымаются и принимают на себя мощь низвергающихся струнных, вне ритма, вне мира. Он же не дышит. В его глазах стоят слезы, так как он уже каким-то хитрым образом проидентифицировал себя с главной темой и сейчас переживает крах личных жизненных надежд, поднятый на экзистенциальный уровень. Его надпочечники выбрасывают клубы адреналина, поднимая тонус мышц почти до состояния активности. Понятно, что сам исполнитель не может находиться в таком состоянии во время игры, так как скованные волнением пальцы не смогут шевелиться – и наибольшая часть времени в обучении юного музыканта в подростковый и юношеский период как раз заключается в тренировке выразительности вкупе с постоянным импульсным расслаблением мышц. Слишком зажался – играй легче, стало скучно – вслушайся, вчувствуйся в музыкальную интонацию.
Добросовестный ученик вслушивается в интонацию и пытается поймать в ней что-то, созвучное его музыкальной и общей культуре. Он пытается усилить ее, доведя до максимального уровня воздействия, максимальной степени театрального преувеличения. Вот здесь и возникает разница, послужившая поводом для написания статьи.
Исполнитель, глубоко погруженный в европейскую культуру, привыкший к философским обобщениям по каждому мелкому поводу, без труда проберется сквозь деталь к великому посланию гения. Для него естественно разделение жизни на полюса и на него постоянно подается это электрическое культурное напряжение с его высокочастотными завихрениями.
Исполнителя восточной культуры, для которого свойственна концентрация, консервация состояния, будет больше привлекать каждый конкретный эмоциональный момент, доведенный почти до натурализма, так свойственного восточным культурам (нужно ли тут упомянуть хор берёзок из оперы китайского композитора Тана Цзяньпина по произведению Б.Васильева «А зори здесь тихие», исполняющий «Катюшу»?). Как любой человек, он знает эмоции, но подсознательно для него они – мусор, refuse, нечто недостойное. Их трудно облагородить. Хорошо, раз этого требует европейское искусство, он будет плакать над каждой интонацией, вживаясь в нее, но автору неумолимо кажется, что это плач ради слез, а не ради идеи, выраженной в произведении. Радость будет зубодробительной, плач жалостным, героизм – по типу «Банзай», жестким и беспощадным. Общая картина – плакатно яркой и неуловимо ненатуральной.
Смешно утверждать, что среди китайцев не встретить талантливого исполнителя. Это было бы откровенной неправдой. Таланты разбросаны равномерно по всем расам и народностям. Кроме того, у человечества нет другого глобуса. Мир един, и он только такой, какой мог бы быть. Поэтому приходится согласиться, что через 20 лет Концерт Брамса будут играть иначе. Это неизбежно. Меняется время, меняется мир, меняются ценности.
Трудно согласиться лишь с утратой одного качества, которое, кажется, безвозвратно уходит. Великие исполнители прошлого, обожженные мировыми войнами, Холокостом, страхом репрессий, всегда находили в себе силы уйти в творчество и в нем обрести совершенную свободу. Их игру отличала та мощь, которая невозможна без великой свободы. И это неправда, что для свободы необходим парламент, конституция и стеклянные полицейские участки. Ничего этого не было. А сейчас, возможно, есть. По крайней мере, так пишут в газетах. Но если послушать лучшую сегодняшнюю молодежь, то можно отметить яркую, красочную деталь, тонкую передачу эмоций, изумительное звучание и качество игры в целом – но редко, когда игра захватывает дух целиком. Что ж. Видимо, для великой свободы нужны великие катаклизмы.
Но… спасибо, нет. Автор готов смириться и включает запись концерта Паганини в исполнении лауреата 1 премии конкурса Менухина, замечательного китайского паренька Цию Хэ.
P.S. Но как же американцы? Про них-то и забыли, сравнивая европейцев с суммарным Востоком. Американская скрипичная школа – мощное ответвление русской (не стоит уточнять у американцев, так ли это), так как большинство учеников Л.Ауэра вместе с учителем после революции переехало в Америку. Нельзя сказать, что до них в Америке была пустыня, например, Америку часто и с большим успехом посещал выдающийся норвежский скрипач Уле Булль, оставив о себе добрую память и учеников. Но все же, десант талантливой еврейской молодежи во главе с мэтром без труда взял штурмом сердца немногочисленных неравнодушных к культуре американцев. Находясь в стороне от мировых катаклизмов, Америка скупала за копейки гонимые европейские таланты, принимая их на своей территории. Деловой подход. Именно этот деловой подход, лежащий краеугольным долларом в американской ментальности, обусловил специфику американской культуры, где самая хорошая картина – та, что удивительно похожа на очень красивую фотографию, а самый хороший скрипач тот, кто играет громче, быстрее и красивее всех. Таким образом, при упомянутом вылизывании и обработке музыкальных образов в американской соревновательной культурной ситуации превалировать будут наиболее яркие, броские, даже агрессивные варианты, что, в целом, неплохо стыкуется с восточным натурализмом, несмотря на отсутствие недостатка в объединяющих драматических идеях. Простоватых, в голливудском стиле да-нет, но тем не менее. К тому же, процент педагогов – китайцев в Америке гораздо выше, чем в Европе, и это значит, что азиатская музыкальная мысль там зашла уже на второй круг, укрепив свои позиции. В качестве альтернативы выступают множественные замечательные импортированные музыканты, а также высокая концентрация природно музыкальных евреев с их еще свежей генетической памятью, так что в целом ландшафт хоть и простой, но достаточно благоприятный.
Чего, к величайшему сожалению, автор не может сказать о современной русской скрипичной школе. Вымывание кадров и замещение их на более низкокачественные, общая утрата культуры исполнительства по причине мертвых в этом плане 90-х привели к тому, что русское скрипичное сообщество находилось не в лучшей ситуации и начинает возрождаться только сейчас. Кроме того, Россия почти потеряла свое главное козырное преимущество – качественное и профессиональное начальное музыкальное образование, важность которого трудно переоценить. Однако основания для оптимизма есть. Обострение политической и социальной обстановки вокруг России и внутри ее не может не способствовать как общему подъему культуры, так и возрождению русской скрипичной школы, которого автор ждет-не дождется.
Пока нет комментариев