Гёте однажды заметил, что для древнегреческих трагиков даже наивысший пафос был лишь эстетической игрой. Йоргос Лантимос, как вы могли уже убедиться , творец, хоть и далекий от патологических экзальтаций духа, но и не вовсе чуждый всего человеческого. Посему нисколько не удивительно, что авторскую лепту в утверждение историко-культурного силлогизма-клейма «грек-древний грек», он вносит только сейчас.

Кадр из фильма «Убийство священного оленя»

И делает он это вовсе не в угоду критикам и мимикрирующим под критиков зрителям, этим достопримечательным «quidproquo» с полуморальными и псевдоучеными претензиями. Все охотники за скрытыми смыслами могут отдохнуть и отправиться латать свои сачки, покрытые больше паутиной, чем сеткой, ведь оммаж к Ифигинии, ровно как и рефрены маркеров «бог» и «трагедия», как нечто само собой разумеющееся, вылезают из «Оленя», подобно шерсти из шикарной шкуры дикого животного, невозмутимо оставляющего материал для любителей концептуальных чучел. Лантимос пришел к форме мифа поступательно и совершенно естественным образом, и поэтому «Убийство священного оленя» – кино предельной ясности, в чем, к слову, во многом и заключается его хоррор-потенциал.

Итак, сюжет вкратце таков: внешне счастливой семье врачей оказывает настойчивое внимание некий юноша Мартин, пытающийся, с разным успехом, дружить с отцом семейства Стивеном, и завоевать расположение его детей, почти взрослой Анны и совсем юного Боба, а также произвести выгодное впечатление на жену Стивена Ким. Впрочем, вскоре оказывается, что со Стивеном его объединяет некая мрачная тайна, да и сам он, равно как и его планы на семью – по ту сторону добра и зла, предельно близко к роковой справедливости.

Кадр из фильма «Убийство священного оленя»

В предыдущих работах Лантимоса диссонанс эмоциональных тональностей с психологической фактурой был обоснован в значительной степени условностью, определяющей контекст явлений и событий фильма. В предельно же гармоничном и сбалансированном мире «Оленя» нет никаких фантастических сообществ, или перверсий в прогрессии.

Эманация притчевой составляющей «Лобстера», обращенного в будущее, покинув сюжетную конкретику, в «Олене» закономерно обратилась в реминисценции символического прошлого фаустовской культуры, богатого на локальные триумфы духа и феноменальные катастрофы воли.

Однако все это не для самих героев фильма – они растворены в обыденности, будто овощи в тарелке супа, опрокинутой в Эгейское море. Сами того не замечая, они покидают привычный ареал обитания, поглощенные неизведанным.

Кадр из фильма «Убийство священного оленя»

Как утверждает Ницше, наблюдая за героями трагедии, мы им не сопереживаем, а напротив, даже испытываем высшую степень эстетического восторга именно когда они терпят полный крах, полностью отрешаясь в этот момент от узких мерок индивидуального. Вот и в «Убийстве священного оленя», исходя из духа музыки Баха, звучащей прощальным эхом христианской традиции, и возвращающей действие в лоно мистериальных практик по восстановлению баланса и справедливости в мире, мы можем лишь завороженно следить за тем, как возникающий из первозданной пустоты ужас (настоящий Angst!) материализуется в симптоматике, свидетельствующей полную беспомощность человека, настолько измельчавшего, что из недр собственной личности он может извлечь лишь глухонемой ступор логического усилия, пытающегося вербально заштопать зияющую кровавую рану. Лантимос понимает, насколько оно смехотворно, поэтому фильм, если только разрешить себе смех, действительно его провоцирует, причем именно в отношении членов семьи. Какое уж тут сопереживание…

Ужас в новоявленной трагедии становится анестетиком для того самого «наивысшего пафоса», да и собственно для трагического духа – таким образом действо не схематизируется, но лишь сводится к неумолимому движению неких сил, не столько расчетливых, сколько до предела самоуверенных. Герои слабы и, соответственно, все их действия, хоть они теряют самообладание лишь на самом пике напряжения, пронизаны отчаянием, замаскированным двусложными ребусами здравого смысла, выродившегося из фирменного лантимосовского абсурда фактически в бредни, в отличие от оного не являющиеся «швейцарским ножом» для действительности. Символическая реальность (как в «Лобстере») и реальность символов (как в «Олене») это совершено разные вещи. И забвение природы, ровно как и наглядное взаимное несоответствие людей высоким стандартам техники, здесь лишь еще одно свидетельство психологической дезориентации персонажей, сохраняющих спокойствие, пока это физиологически (подсказка – недолго) возможно.

Кадр из фильма «Убийство священного оленя»

«Как мухам дети в шутку, нам боги любят крылья обрывать» – в первом случае мы имеем дело с садизмом, во втором – с апофеозом эстетического катарсиса, не по-аристотелевски, но, опять же по-эгейски, как полагается, с громким всплеском в конце. Визуальная форма «Оленя» апеллирует к четырехколонной конструкции. Однако камера, вырисовывающая безупречно правильные, геометрические и потому гипнотизирующие траектории, постоянно как бы стирает одну из колонн, таким образом расставляя их в соотношении один к трем, где «один» означает Мартина и стоит в по-ту-стороннем, а «три» – членов семьи Стивена, и соответственно, остающихся, пока держит кровля, здесь.

Упомянутая гипнотичность визуального ряда способствует тому, что ощущение крушения вроде бы сугубо гуманистических ценностей, наблюдается зрителем с точки зрения пограничного, сугубо эстетически ориентированного, состояния сознания. Потому гость Лантимоса может почувствовать себя одновременно на званом ужине у Тантала, и на распитии амброзии в Олимпийских чертогах. Мы видим, насколько в его персонажах на самом деле мало гуманности и восхищаемся тем, как в незримом давлении человеческое все-таки проявляется, предельно наглядно, в чистом виде. А также во всей естественности, на которую способен идеальный актерский ансамбль в погружении в наполовину пластический, наполовину музыкальный мир, созданный камерой грека, приносящего настоящее в жертву предкам лишь ради будущего, в котором безопасность должна, хоть и в метафорическом смысле, но стать привилегией, а не правом.

Все права защищены. Копирование запрещено.