Дмитрий Черняков и Римский-Корсаков встретились на Исторической сцене Большого театра

 

 

Иван Гынгазов — Садко

У «Садко» в Большом – богатая история. Многим памятен легендарный спектакль Бориса Покровского с декорациями Федоровского, поставленный аж в 1949 году, а в 1976-м, в дни 200-летнего юбилея театра, обретший новую жизнь с уникальным исполнительским составом. Но вот уже почти сорок лет эта опера в репертуаре Большого отсутствует. У Дмитрия Чернякова, в свою очередь, существует собственная и довольно продолжительная история отношений как с операми Римского-Корсакова, так и с Большим театром, однако пересеклось все это впервые.

Оперы Римского-Корсакова вообще крепкий орешек для современного театра, а уж “былинный” «Садко» – и подавно. Это раньше можно было довольствоваться красивыми декорациями и голосами, теперь же нам смыслы подавай. Черняков как мало кто другой владеет секретом делать корсаковские оперы актуальными и животрепещущими. Взять хотя бы два «Китежа» – петербургский 2001 года, с которого, собственно, и начался по-настоящему отсчет его режиссерской карьеры, и амстердамский 2014-го, – или прошлогоднего брюссельского «Салтана». А еще ведь были парижская «Снегурочка» и берлинская «Царская невеста». За «Садко» Черняков взялся впервые, и то, что произошло это именно в Большом театре, во-многом определило облик спектакля. Такой «Садко» мог появиться только в этих стенах. Режиссерское и сценографическое решение (а Черняков, как всегда, выступает в обеих ипостасях) включает в себя особую ауру Большого и ведет диалог с его историей.

Екатерина Семенчук — Любава, Нажмиддин Мавлянов — Садко

Кто-то, памятуя атмосферу премьерных представлений черняковского «Руслана» (открывавшего в 2011 году Историческую сцену), предвкушал скандал. Но – к удивлению одних и разочарованию других – все оказалось не так, или, по крайней мере, не совсем так, как ожидалось. Черняков вернулся в Большой, где уже восемь лет ничего не ставил, в статусе признанного лидера современной оперной режиссуры. И хотя недоброжелателей по-прежнему хватает, громкое «бу-у-у» в его адрес раздается все реже. Кто бы что ни говорил, сам режиссер вовсе не стремится к скандалам и эпатажу – да, впрочем, они и раньше были скорее неким побочным продуктом его деятельности, – и не пытается соответствовать чьим бы то ни было ожиданиям. Но Большой есть Большой, и у Чернякова связано с ним слишком много воспоминаний, юношеских комплексов и гештальтов. И выбрав для постановки именно «Садко», он сделал спектакль-фантазию, в котором явственно присутствует и ностальгия по великому прошлому русской оперы, и рефлексии современного режиссера, связанные с Большим театром, и не только с ним.

Нажмиддин Мавлянов — Садко, Аида Гарифуллина — Волхова

Все увидели внешний слой – ролевую игру-квест в некоем «Парке исполнения желаний», но мало кто заметил, что Садко в этом квесте отнюдь не рядовой участник. В отличие от Волховы или Любавы, пришедших разбираться в своих проблемах или искать новых приключений, он приходит сюда, чтобы обрести себя. Он по сути – режиссер-неофит, и для него парк становится прежде всего театральным музеем-заповедником, позволяющим вблизи увидеть старый оперный театр и понять, жизнеспособны ли еще старые традиции. И вот он бродит среди всей этой архаики – воссозданных декораций Коровина, Федоровского, Рериха, Ап. Васнецова, да персонажей в соответствующих костюмах – не понимая поначалу, что с ней делать, а потом, постепенно, пытается ее преобразовывать. То есть Садко в данном случае – это в какой-то мере еще и альтер-эго самого Чернякова, но не нынешнего, умудренного опытом, а только-только начинающего. И в седобородом Старчище, встречающем героя на пороге парка и берущем под свою опеку, можно при желании даже углядеть аллюзию на Бориса Покровского, благословляющего молодого режиссера на дерзания и свершения (вопрос, понравились бы реальному Покровскому спектакли Чернякова, в чем-то продолжающие и развивающие его теорию и практику, но во-многом их и отрицающие, оставим за скобками).

Нажмиддин Мавлянов — Садко, Дмитрий Ульянов — Варяжский гость

Не буду подробно описывать происходящее на сцене – это уже многократно проделали более оперативные коллеги. Перейду сразу к финалу спектакля. Кто-то воспринял его как откровенно трагический, и тем самым идущий вразрез с музыкой. Но, во-первых, и в музыке тут не все так просто, – особенно, в предложенной нам полной версии (в старом спектакле финал был заметно урезан, и как раз за счет элементов рефлексии, ослабляющих торжественность апофеоза). А во-вторых, черняковский финал в принципе не вписывается в прокрустово ложе однозначных трактовок. Можно углядеть в нем и трагедию, вольно или невольно проецируя на него финал брюссельского «Салтана», но скорее стоило бы все же говорить об экзистенциальной драме. Садко переживает что-то вроде кризиса самоидентификации, и любовный треугольник тут ни при чем. «Парк исполнения желаний» – своеобразная аллегория оперного театра как такового – становится для него тем местом, где он только и может по-настоящему жить и дышать. Герой спектакля, с одной стороны, хотел бы удержать, сохранить старый театр, и в то же время сознает, что возврат к этой эстетике уже невозможен. Придется создавать новое пространство, находить совершенно новые смыслы, даже рискуя быть обвиненным в «надругательстве». В таком вот состоянии внутреннего раздрая мы его и оставляем.

Иван Гынгазов — Садко

Возможно, этот спектакль и не отнесешь к наивысшим творческим достижениям Дмитрия Чернякова, чьих излюбленных приемов не всегда хватает на всю огромную оперу. Где-то что-то провисает, где-то что-то лишь продекларировано или едва намечено (например, вся линия Любавы, наименее убедительная в спектакле). Рутина старого театра – почти неизбежный спутник всех этих красивых картинок – порой начинает засасывать и режиссера, от которого ждали каких-то более радикальных решений. Но смотреть в любом случае чрезвычайно интересно.

Конечно, как и всегда, раздаются голоса: сделайте нам «как у Римского-Корсакова». Под этим как бы по умолчанию подразумевается костюмный, сказочный спектакль. Один такой мы недавно видели в том же Большом, только не на Исторической сцене, а на Новой. Речь о сентябрьской премьере «Сказки о царе Салтане» в постановке Алексея Франдетти. Приверженцы сказочности были довольны, в то время как более требовательные зрители задавались вопросом: почему столь талантливый режиссер, умеющий превращать в серьезное и глубокое искусство мюзикл, поступил в опере противоположным образом, сделав красивое, высокотехнологичное, но бессодержательное шоу? Ответов напрашивается два, и оба могут оказаться одинаково верными. Первый: его об этом настоятельно попросило руководство театра. Второй: посмотрев черняковского «Салтана» в Брюсселе (за три с лишним месяца до его собственной московской премьеры), режиссер понял, что на таком пути с Черняковым конкурировать невозможно, и выбрал путь наименьшего сопротивления, удивляя не новыми смыслами, но сценическими спецэффектами. Внешне это вроде бы и ближе к тому, «как у Римского-Корсакова», однако настоящего взаимодействия с его музыкой, пусть даже далеко не всегда бесконфликтного, в «Садко» несравнимо больше.

Ксения Дудникова — Любава, Иван Гынгазов — Садко

Кстати, музыкальная сторона этого последнего почему-то вызвала едва ли не больше разночтений, вплоть до диаметрально противоположных оценок, нежели сама постановка. Трудно, конечно, отрицать, что на премьерных спектаклях у Тимура Зангиева имелись серьезные проблемы по части синхронного звучания оркестра с хором, а иногда и с солистами. Это, впрочем, нетрудно объяснить недостаточным опытом работы над столь масштабными партитурами, а возможно еще и нехваткой общих репетиций. Но зато сам оркестр звучал с такой колористической изысканностью, какой в корсаковских спектаклях Большого слышать уже давно не доводилось. В упомянутом «Салтане» под управлением Тугана Сохиева все было вполне синхронно и чисто, а в то же время палитра оркестровых красок казалась монотонной и высушенной. В «Садко» по части корсаковской звукописи дело обстоит не в пример лучше. Остается надеяться, что к майскому блоку спектаклей Тимур Зангиев сможет, наконец, довести до ума и все то, что вызывало нарекания в февральском.

Иван Гынгазов — Садко, Надежда Павлова — Волхова

Удачен каст в обоих составах. Исполнители на партию Садко сегодня вообще камень преткновения. Но в Большом мы услышали двух отличных Садко – Нажмиддина Мавлянова и Ивана Гынгазова. Первый более мастеровит в плане вокала и труднейшую партию спел почти играючи, да и по сценической части ему многое удалось. Все же у Гынгазова актерский рисунок точнее и убедительнее, да и сам его голос больше соответствует этой партии, звучит ярко, свободно наполняет зал. Правда, на первом спектакле у Гынгазова случались и небольшие вокальные сбои (легко объяснимые, впрочем, самим фактом дебюта на Исторической сцене Большого), но в целом его Садко – настоящая удача.

Аида Гарифуллина очень подходит для Волховы и по голосу, и по технической оснащенности, и по пластичности. В числе прочего она поразила, как заправская балерина станцевав знаменитый «танец морской иглы», переданный в этом спектакле Волхове. Надежда Павлова меньше походила на балерину, и голос у нее скорее резковатый, нежели мягкий и обволакивающий, но зато она феноменально владеет малейшими тембровыми оттенками да еще и потрясающая актриса. Колыбельная Волховы у нее живо напомнила о сцене таяния Снегурочки.

В партии Любавы хороши и Екатерина Семенчук, и Ксения Дудникова.

Ксения Дудникова — Любава, Иван Гынгазов — Садко

Бессменным Нежатой был Юрий Миненко – Ратмир из черняковского «Руслана» и Лель из его же «Снегурочки». В его исполнении оправданность передачи контральтовой партии контратенору не вызывала ни малейших сомнений, хотя, возможно, певцу и не всегда удавалось заполнить зал звуками своего голоса, особенно, в ансамблях.

Отличная тройка гостей – Дмитрий Ульянов (Варяжский), Алексей Неклюдов (Индейский) и Андрей Жилиховский (Веденецкий). Они тоже пели несколько спектаклей подряд (только к концу первой серии у них появились сменщики).

Отметим Сергея Мурзаева (Старчище), Станислава Трофимова и Николая Диденко (Морской царь), Михаила Петренко и Валерия Гильманова (Дуда), Максима Пастера и Андрея Попова (Сопель).

***

Давно уже в Большом театре на ниве русской классической оперы не появлялось спектаклей, о которых было бы интересно спорить и размышлять, которые хотелось бы пересматривать. Последним таким был черняковский же «Руслан» 2011 года, в котором режиссер попытался одновременно решить слишком много разнонаправленных и подчас даже взаимоисключающих задач. Результат оказался неоднозначным, и первой реакцией у многих (в том числе и у автора этих строк) было отторжение. «Скандальный» спектакль тогда быстро сняли с репертуара, но, к счастью, перед тем успели сделать качественную видеозапись, и когда сегодня, спустя годы, ее пересматриваешь, многое видишь уже другими глазами. «Садко» обошелся без скандала, и был на «ура» принят значительной частью публики. Однако он тоже породил бурные споры, не утихающие уже почти две недели. И его тоже хочется пересматривать. И переслушивать. Большой определенно есть с чем поздравить.

 

Фото Дамира Юсупова / Большой театр

 

 

Все права защищены. Копирование запрещено.