Фатих Акин и Йонас Дасслер

Фатих Акин зарекомендовал себя на фестивалях авторского кино затейливыми, модернистскими, и, как правило, психологически детализированными историями о жизни молодых людей. Основной конфликт в фильмах Акина, чьи родители – турецкие иммигранты, часто дополнен мотивом межкультурных коммуникаций. Так в недавнем фильме «На пределе», героиня Дайаны Крюгер после взрыва теряет мужа и сына. Впоследствии выясняется, что за инцидентом стоит радикальная националистическая группировка. Преступники арестованы, но суд находит улики неубедительными. Тогда женщине приходиться действовать самой, принимая череду тяжелых моральных решений.

Осваивать столь непростой материал Акин начал в своем предыдущем фильме «Шрам». История об армянском геноциде, рассказанная через призму семейных отношений, вызвала сочувствие, но в художественном плане убедила немногих.

«Золотая перчатка»

И вот, после успеха «На пределе» («Золотой глобус-2018»), Акин решил копать еще глубже. И оказался вовсе не у своих турецких корней, а в Гамбургском баре «Золотая перчатка» в 1970х, чтобы поведать о некоторых темных делах завсегдатая этого заведения Фрица Хонки. Этот несимпатичный мужчина, в обозначенный временной промежуток, провел несколько не томных вечеров у себя дома в компании дам в возрасте, с фатальными для них последствиями. Общественность была шокирована – не столько изощренностью преступлений, сколько их случайностью, однако естественной в как оказалось, типичной, картине жизни Хонки, прошедшей под знаком разложения и деградации.

«Золотая перчатка»

И хотя, реакция публики на «Золотую перчатку», зачастую была столь же непосредственна, сам фильм, вовсе не однотонен. Так, в кинематограф Акина, после трагических коллизий «На пределе», возвращается юмористическая интонация. Однако она меняет свою модальность, столь же радикально, как и хроматическая гамма – вместо ярких мультикультурных красок – болотно-коричневые мазки в духе фигуративиста Лондонской школы, Франка Ауэрбаха, а вместо беззаботной иронии – беззубая ухмылка висельника после сальной остроты.

Больше того, режиссёр издевается над собственными идеями объединения культур и добавляет в сюжет греческих соседей маньяка, которых тот обвиняет в неприятном запахе в своей квартире. Также мусульманин Акин активно обращается к христианской символике, раскрывая ее куда объемней, чем сейчас принято в европейском кино.

Кадр из фильма Йорга Буттгерайта Шрамм

Однако все это вовсе не случайность, и знак не творческого кризиса, а напротив – становления. Наверное и сам того не ведая, режиссёр нащупал координаты обратного полюса культурной немецкой идентичности и воссоздал в своём фильме состояние параноидального трагизма – этот задыхающийся плод влюблённости в смерть был характерным реноме фильмов легенды немецкого подполья Йорга Буттгерайта, «Шрамм» и «Король смерти». В интервью Фатих Акин признался, что в работе над фильмом балом правило его собственное деструктивное начало,   потому о «Перчатке» можно говорить, как о Теневой, архетипической проекции.

Отсюда притчевая манера изложения и сюрреалистическая динамика микрокосмоса, подчиненного дихотомии двух начал, в органическом целом которого перемещаются, словно черви, герои фильма, периодически встречаясь в «сердце тьмы». Такой метод конструирования пространства, кстати, также противоположен обычной манере Акина, снимать барьеры и раздвигать границы.

«Золотая перчатка»

Итак, «Золотая перчатка» — это не просто бар, это территория зла замкнутого на самом себе. Оно не шествует по миру с Мефистофельской риторикой, а гипнотизирует слабых своей художественной самодостаточностью в цветах, линиях и даже в песне. Фриц Хонка не склонен к рефлексии Триеровского Джека, и ему незнакомы его колебания и тонкие неврозы. Его сны – это дразнящие мании, лживые фантомы, лишь фокусирующие его желание разрушать и ослабляющие единственный  стоп-фактор – инстинкт самосохранения.

Все остальные коннотации – моральные, или даже религиозные, оказываются чем-то наносным  с точки зрения киноязыка, это то, что находится за пределами ракурса героя, и помогает режиссеру конструировать ощущение замкнутого мироздания как знаковой системы.

Уже через первую сцену, Факин вырабатывает сильнейшие аффекты, манипулируя зрительским вниманием и способностью к идентификации. Несколько раз он обманывает желание – не видеть и не слышать,  а заканчивает поглощение через минуту, когда непроизвольная реакция, не дает не испытать ужас вместе с маньяком, когда его, только что избавившегося от фрагментов тела жертвы, чуть не сбивает велосипедист.

«Золотая перчатка»

Суггестивность образов проведена режиссером «за предел». Он добивается того, чтобы зритель не смотрел и не слушал его кино, а ощущал его, как тактильную поэму, или объемную живопись Аурбаха.  Однако, при всей сюрреалистической лихорадочности, пропитывающей образность, Акин не дает им стать абстракцией – от того столь насыщена  и явственна их телесная консистенция, уже скорее как у Курбе, или Репина.

Однако, «Золотая перчатка», остаётся образцовым жанровым фильмом, сделанным автором.  Детализируя внутренний мир посетителей «Золотой перчатки», Акин привносит во Зло возможность обратной перспективы, чего, кстати, никогда не делал Йорг Буттгерайт. Так саспенс продолжает конденсироваться из воздуха, даже если им уже не дышит Хонке, ставший на время сквозным персонажем – ведь угрозу здесь представляет каждый.

Нарратив «Золотой перчатки»,  можно условно разделить на главы, кульминацией которых становятся преступления Хонке. Однако режиссёр, констатировав отсутствие мотивов, действительно занимается больше живописью, чем сюжетом, заполняя свой триптих картинами земных наслаждений и неземных страданий.

Так же как и у Босха, в «Золотой перчатке» есть свой Рай. Его агенты там случайны, и представлены в робких фигурах миссионеров, а также в местечковых Адаме и Еве – сомневающихся и пока лишь тронутых экзистенциальной гнилью. Самостоятельный же филиал ночных иллюзий Хонке, открывается ему когда,  после несчастного случая, тот решает бросить пить и устраивается на «приличную» работу. Там он знакомится с очаровательной, но замужней уборщицей. В этом фрагменте впервые (после снов) на экране становится светло от белого цвета  — однако ненадолго. Встреча уборщицы с грубым фантазмом «идеальной» женщины из мясной лавки, живущей во снах Хонке, через аффект обладания оборачивается  новым падением.

«Золотая перчатка»

Пока зритель отдыхает от зловония Ада, иллюзия его отсутствия тает на глазах – ведь стоит только оглянуться, и в кустах станут заметны пожирающие друг друга монстры.

И хотя многие посетители «Золотой перчатки» скорее гротескны, чем монструозны, режиссёр, лишь приоткрывая двери в их внутренний мир, через присущую опьяненному откровению экспрессию, сразу извлекает травму или стигмат, а их совокупность и формирует тяжелую атмосферу злачного места. У них есть характеры, они по своему прекрасны, ведь «Золотая перчатка» — это, безусловно, эстетское кино. Посетители бара несут потенциальную угрозу эфемерному и бесформенному, просто в силу деструктивной завершенности своего жизненного опыта. И потому с художественной точки зрения они прекрасны, подобно диким животным. У них есть своя история и свое личное, пусть и незамысловатое, прозвище. Они живут на собственной территории, от которой они неотделимы, и которая немыслима без них.

 

Все права защищены. Копирование запрещено.