Международный фестиваль-школа современного искусства «Территория» представил «Медею» Саймона Стоуна
В современном мире колхидская принцесса Медея носит имя Анна, а сын царя Ясон зовется Лукасом. У них два сына — и это отдельная головная боль, а соперница Медеи вместо вычурного имени Креусы носит простое Клара. В постановке режиссера Саймона Стоуна античный миф балансирует между своей вечностью и сиюминутностью современных криминальных новостей.
Анна-Медея – уважаемый врач, авторитетный специалист, она немолода, и не блещет стройностью. Лукас-Ясон – известный фармацевт и уважаемый член общества, он располнел и носит очки. И, как и положено, в таких случаях мужчине, по-прежнему думает, что мачо.
Креуса- Клара (Эва Хейнен) – дочь главврача. Она стройна, упруга и соблазнительна в каждом движении. И Анна безошибочно все поймет по бегающим глазам мужа. Сначала она будет жадно ловить его взгляд: «я скучала»… потом – ждать опровержения-любви: «я располнела» и лишь после задаст короткий вопрос, открывающий для нее дверь в безумие: «тебе было хорошо с ней?» И несколько человек начнут методично распинать себя и друг друга в белоснежном распахнутом пространстве.
Режиссер перемещает еврипидовский сюжет в современные реалии. На сцене будут и документальные съемки, и крупные планы, и ноутбуки, и отвязные и нагловатые дети главных героев, и джинсы и телефоны. Белые стены и пол послушно превращаются во все, что нужно – от стерильно вымытого дома до больничной палаты. Экран держит крупные планы: видны глаза и морщины, изломы бровей и улыбки. Крупно, беспощадно и физиологично.
В этой версии античного мифа вся тяжесть перенесена на Медею. Это ее путь медленного и последовательного распада прослеживает режиссер. Не зря почти все сцены выстроены с ее участием, активным или пассивным. Что бы ни происходило на сцене, героиня Марике Хебинк все время присутствует где-то на периферии.
Современная реинкарнация Ясона – в исполнении Леона Ворберга — в отличие от своего мифического собрата брутален исключительно дома. В остальном – трусоват и нервен. Не то, чтобы он потерял голову от Клары, но молодое тело лучше увядающего, а дерзкий взгляд лучше умоляющего. И потом – она дочь директора клиники, а это сулит большие плюсы. Он ужаснется безумию жены, честно пострадает и попытается склеить, по его мнению, всего лишь треснувший, мир, а потом предоставит ей возможность жить со всем этим в одиночестве. Он по своему понятен – в конце концов, он честно пытается наладить все обратно, в конце концов, он не виноват в зове плоти и еще сотни оправданий. Он любит детей и жену как умеет, как может и, правда, не видит проблемы в наличии молодой любовницы. Лукас искренне не понимает, почему все стало вдруг так сложно. Понимание, как и положено в античной трагедии, настигнет Лукаса в самом конце. И оно будет очень простым: в мире Медеи нет понятия прощения. В любви и в ненависти она может быть только целиком. Полностью и до конца.
Саймон Стоун исследует механизм не преступления: его, скорее, занимает возможность зафиксировать все этапы взрыва и последующей катастрофы. Крупным планом – без лишних деталей, современными словами рассказывается одна из тысячи тысяч историй – о женщине, которая отомстила мужу за измену, о женщине, покончившей жизнь самоубийством от невыносимости жизни, о женщине, убившей собственных детей. Все чем каждый день полна криминальная хроника. Частный – хоть и леденящий кровь случай благодаря актерам и режиссеру превращается в отражение могучего мифа, архетипическую историю любви как смерти.
Душевные страдания Анны мутируют в физические до такой степени, что саму физическую боль она почти не распознает. Медея раздавит в руках стекло, порежется. Но кричать будет от того, что эта боль не смогла перекрыть внутреннюю муку. Анна и Лукас предпримут отчаянную попытку отыграть все назад: сцена родов на сцене, когда Лукас будет крепко держать и одновременно дышать с рожающей женой, а она зайдется криком, пытаясь снова воспроизвести великий акт рождения в мир нового существа – их новой жизни, где не было кошмара. Но ребенок окажется фантомным, и Анна-Медея окончательно поймет, что ничего изменить нельзя.
В спектакле нет убийства как акта, в белом пространстве начнет медленно сыпаться пепел, постепенно вырастая некрасивой контрастной горкой. На этом пепелище уже не Анна, но совсем Медея последний раз прокричит Лукасу-Ясону всю свою боль, стыд, ужас, ненависть, любовь, а затем выберет огонь, как очищение и медленно засыплет пеплом тела детей. Это репетиция собственного ухода, ведь она совершает противоестественную вещь, и боль, помноженная на боль, дает, наконец, критическую массу. Белое пространство совершает последнюю метаморфозу и вспыхивает слепящим светом небытия и покоя. Есть душевные травмы, несовместимые с жизнью в этом мире. А по ту сторону хотя бы не больно.
Фото предоставлены пресс-службой
фестиваля-школы современного искусства «Территория»
Все права защищены. Копирование запрещено.
Пока нет комментариев