Журнал PianoФорум , № 4 (24), 2015

 

 

XV Международный конкурс имени П. И. Чайковского 2015 г.

Люка впервые в Москве появился за роялем на предварительном прослушивании. Перед XV конкурсом им. Чайковского решено было музыкантов, выдержавших отбор по видеозаписям, прослушать вживую. Этот закрытый для публики экзамен в Малом зале консерватории в течение трех дней сдавали более 50-и пианистов, по 20 минут каждый, и все были по-своему хороши. Если бы, как в прежние времена, к первому туру допускалось бы 80-120 участников, они несомненно прошли бы все…

Но Оргкомитет определил численность пианистов на конкурсе в 30 человек. Хотя в конце концов пришлось исправиться: допустили 36.

Дебарг на отборе играл во второй день после Ильи Рашковского, Динары Клинтон и Натальи Колесовой. Очень крепкие конкуренты! Начал со «Скарбо» Равеля. Сразу воцарилась какая-то жутковатая атмосфера. Высокий, худой французский студент-интеллектуал в очочках будто подпирал длиннющими ногами клавиатуру – она фактически лежала у него на коленях. Гигантские пальцы странно скребли клавиши… Гофманиана какая-то! Последовала Этюд-картина ми-бемоль минор Рахманинова – неожиданная, непривычная, в каком-то смягченном варианте. С одной стороны, если не считать «самостийной» постановки рук, можно было отметить большую грамотность, которую мог привить только очень опытный педагог. С другой – сразу было слышно: музыкант своенравный, трактовки необычные. За положенные 20 минут он сыграл еще соль-диез минорный Этюд Шопена (с двойной трелью) и фа минорный Этюд Листа.

Я слушала и думала: эх, кабы прошел он на конкурс! Но ведь наших пианистов выставлена целая когорта – лучшие из лучших… Нет, слишком много в этом французе оригинальности, не допустят до первого тура. А жаль: у Дебарга в программе стоит Соната Метнера фа минор, которую я никогда не слышала…

Отдадим должное музыкальной и человеческой порядочности «малого» жюри, состоявшего из Бориса Березовского, Питера Донохоу, Барри Дугласа и Александра Торадзе. Они больше слушали, чем смотрели на «неправильную постановку руки».

И подарили публике конкурса настоящее чудо: и дебарговского Метнера, и целиком «Ночного Гаспара» Равеля, и 24-й Концерт Моцарта в его исполнении. Ко второму туру на выступление Люки стеклось большое количество не просто слушателей, но профессиональных музыкантов, включая композиторов. Тех профессионалов, которых обычно при появлении экстраординарного таланта волнует только один вопрос: КАК он это делает?

Педагогом 24-летнего Люки Дебарга оказалась Рена Шерешевская, ученица Льва Власенко, в 90-е годы эмигрировавшая во Францию. Вот откуда внятная фразировка, неповерхностность, благоговейное отношение к нотному тексту и в то же время спонтанность внутренних, часто романтических порывов.

Публика так полюбила этого пианиста, что стала сопровождать его в послеконкурсных концертах, отправившись на его выступление в Мариинку и мгновенно скупив билеты на его первый сольный концерт в Большом зале консерватории 18 сентября.

Накануне первого клавирабенда в БЗК удалось задать Люке несколько вопросов.

– На конкурсе вы очень неожиданно выглядели на фоне пианистов, которых публика давно знает. Их любят, на их концерты ходят, их раскруткой занимались давно и целенаправленно. На что же вы рассчитывали?

– Да, с нашей стороны это был мощный замах. Вдруг я не буду соответствовать уровню?.. Оставалось одно: предельно тщательно подготовить для исполнения музыку прекраснейшую из всех возможных, вот и все. Какая мне была разница, кто именно будет участвовать в конкурсе! Я мечтал сыграть в мифическом Большом зале консерватории, и это меня мотивировало сильнее всего.

– Вы не так давно сказали, что хотели бы жить в России. Но вы понимаете, что публика жестока? Сегодня она от артиста в восторге, а завтра – плевать на него хотела. Кроме того, у нас полно пианистов, и не всем хватает концертов.

– Да, понимаю. Но я ничего не могу с собой поделать. Я очень люблю эту страну, хотя совсем мало ее знаю. Это не мешает мне оставаться привязанным к моей стране, хотя бы чисто географически. Что касается публики – я, конечно, радуюсь горячему приему. Но и его отсутствие меня не остановит, пока я делаю то, что считаю правильным.

– Вам кажется, что у нас процветают искусства?

– Я не знаю, так ли это. Но Россия музыкальная – это нечто особенное. Во Франции таких личностей, как Рахманинов или Прокофьев, пианистов такого масштаба, никогда не существовало. Именно благодаря им у меня возникло желание подойти к роялю. У нас есть великие исполнители – например, Альфред Корто, Марсель Мейер, – но это несопоставимые величины.

– Вы знаете, что «Сентиментальный вальс» Чайковского, которым вы нас поразили и растрогали, у нас давно не играют, потому что полвека назад он был скомпрометирован в гениальной комедии «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен»? Там его очень смешно фальшиво пиликают пионеры на скрипках. А что вам слышится в этой музыке?

– Да, один друг сказал мне об этом, но было уже поздно. К тому же я не слышу ничего, кроме музыки как таковой. В этой трогательной миниатюре много полутонов, тонких нюансов, недоговоренностей, которые должны быть донесены безупречно; фраза должна звучать безукоризненно связно, но это даже теоретически нелегко на фортепиано, не обладающем возможностями, скажем, виолончели. А блефовать в таком сочинении нельзя. Вот я и стараюсь ухватить самую суть: застенчивую, завуалированную мольбу на фоне легкого вальса, которому не суждено развернуться в обычный общий танец. В этой пьесе, как всегда у Чайковского, ты в какой-то миг ощущаешь пронзительное одиночество… Кроме того, хорошее исполнение требует уместных контрастов.

– Как вы впервые услышали Метнера? Его творчество у нас не слишком популярно. Ведь это удивительно, что приезжает французский пианист – и тысячи русских узнают, кто такой Метнер и становятся страстными поклонниками этого композитора!..

– Мое первое знакомство с музыкой Метнера – это его Первый концерт в исполнении Николая Демиденко. Однако еще до того я откопал его Сонату в парижском нотном магазине и услышал ее внутренним слухом. Метнер – один из тех, кто меня сейчас больше всего трогает.

– А откуда в вашем репертуаре Николай Рославец? В России его знают еще меньше!

– Я открыл его для себя, изучая все сонаты для виолончели, прежде чем написать свою. По-моему, это гений. Например, у него есть потрясающее Второе трио: он начинает его с простой маленькой загадочной фразы, нагнетает невероятное напряжение и подводит к самому захватывающему из всех мне известных эмоциональных состояний.

– Четвертый концерт Рахманинова представляет для вас широту, он ассоциируется у вас поэмой Бодлера «Экзотические благовония». А Метнер?

– Да, Четвертый концерт – это шедевр. Особенно первая версия, которая позволяет лучше понять, что хотел изначально сказать Рахманинов. В нем много от романтизма его предшественников плюс очень оригинальные гармония, ритмы и оркестровка. Широта, в конце концов… Для меня это как глоток Востока, скорее даже намек на него. В Четвертом концерте нет монументальности трех первых. И он посвящен… Метнеру!

– Что может быть близко французу в музыке Скрябина? В Восьмой сонате, которую вы так хотите сыграть? В Четвертой, приготовленной для московского концерте в БЗК? Скрябина незаслуженно мало играют в мире.

– Скрябин – творец, увлекающей тебя с головой. Это открытая книга. Для музыкантов, особенно для тех, кто сам что-то пишет, огромное счастье следить по его сочинениям – от первых Мазурок до последней поэмы «К пламени» – за его эволюцией, за тем, как одно за другим рождались открытия. Можно часами говорить о тайне его музыки. О том, сколько всего она побуждает извлечь из рояля, инструмента тяжелого и неблагодарного. Но можно и просто восхищаться его умением и гениальной способностью создавать как большие, так и малые формы – почти всегда захватывающие.

– Откуда вы знаете даже композитора Майкапара? Знакомы ли вы с его внуком? Он замечательный музыкальный ученый, клавесинист, органист.

– Тоже обнаружил его ноты в музыкальном магазине. О его внуке я ничего не знал…

– Вы много учите по слуху. А в чьем исполнении вы слушали, например, Третью сонату Прокофьева? И как же потом складывается ваша собственная интерпретация?

– В исполнении Святослава Рихтера, Якова Касмана. Мне эта музыка совершенно ясна. И я никогда особенно не вдумывался в это сочинение, наполненное связанными между собой образами.

– Как часто вам в жизни говорили «Так играть нельзя!»?

– Очень часто! Но что значит – «говорили»? И кто говорил? Если это «не так», то как должно быть? Одна молодая пианистка-любительница, у которой я играл Сонатину Равеля, сказала мне: «Не знаю, как это должно быть, но в любом случае не так». Видите, у любителей тоже есть очень ценные мысли по поводу Равеля!

– А Рена Шерешевская?

–Да. Но что мне в ней нравится – после этого она всегда предлагает что-то конструктивное.

– Во время конкурса Чайковского ходили слухи, что вы раньше не играли с оркестром. Это так?

– Нет, я уже несколько раз играл во Франции с оркестрами в Парижском регионе.

– Правда, что на конкурсе вам подарили два рояля?

– Да, но мне некуда их поставить, поэтому я отказался.

– Вам не кажется, что фортепианное искусство умирает? Хотя бы из-за громоздкости инструмента.

– Нет. Искусство не может умереть, особенно музыка. Даже если останутся лишь колымаги и кастрюли, будут создавать музыку и на них. Некоторые самые прекрасные записи начала ХХ века были сделаны чудовищным образом, но они по-прежнему трогают. Единственная вещь, которая в конце концов умрет, – это абсурдный культ эстетизма и технического совершенства, особенно в записи, где звучание доходит до недостижимого в живом исполнении совершенства. И хорошо бы, чтоб это умерло, чтобы дать возможность родиться чему-нибудь более честному.

– Мне еще довелось услышать в Большом зале консерватории, где вы теперь играете, Моник де ля Брюшольри. А она как раз изобрела рояль с круглой клавиатурой. Как вы думаете, рояль будет эволюционировать? Что бы вам в нем хотелось изменить?

– Не представляю… Это анекдот какой-то. На рояле в его нынешнем виде можно сделать еще так много…

– Существуют ли еще для вашего поколения понятия «русская школа», «французская школа»? Или это уже смешно?

– Существует даже определенный антагонизм! Например, дебильное противопоставление «русских машин» и «французских деликатесов»… Обычно к нему прибегают люди в чем-то ущемленные. Я думаю, российскому профессионализму нет равных в мире. Здесь дети могут заниматься музыкой с самых ранних лет, и никто не считает их инопланетянами. А во Франции структура обучения такова, что музыка до бакалавриата и начала учебы в вузе может быть лишь своего рода увлечением, настоящих доконсерваторских учебных заведений не существует. И даже когда ты уже поступил в консерваторию, человеку с высокими художественными притязаниями очень трудно жить одной музыкой – почва для этого абсолютно не подготовлена.

– После конкурса вас пригласили сыграть в Большом зале консерватории в Москве, на фестиваль на Байкале, на «Декабрьские вечера», в Минск, Екатеринбург, на пермский Дягилевский фестиваль в Перми. А в другие страны?

– У меня есть приглашения отовсюду: из США, Южной Америки, я уже играл в Италии, я поеду в Германию, в Китай…

– Вы представляете, как трудна жизнь артиста? Переезды, перелеты. Не так, как во времена Моцарта и Листа, но все-таки. Вы к ней готовы?

– Я об этом не задумываюсь. Истинные путешествия претерпевает душа, а не тело. По крайней мере, я пока еще не умотался до такой степени, чтобы мое тело пожаловалось. Буду продолжать пока хватит сил… Да что там, мне это скорее даже нравится!

– Кто из пианистов вам нравится? Может быть, отдельные исполнения? Такая рекомендация из ваших уст была бы очень полезна для новых меломанов, ведь вам сейчас доверяют как никому.

– Софроницкий (Скрябин и Шуберт); Рахманинов (все, но главным образом Шопен и Шуберт); Горовиц (Скрябин, Лист, Шопен); Гилельс (Моцарт, Бетховен); Корто (Шопен); Микеланджели (Шопен, Скарлатти – хотя не все); Станислав Нейгауз (Шопен), Байрон Дженис – любимейшие записи Первого концерта Рахманинова и Третьего Прокофьева с Кондрашиным; Хорхе Болет (Шопен, Прокофьев); из сегодняшних – Марта Аргерих, Плетнев (Моцарт, Скарлатти, Чайковский, Скрябин… Гениальный пианист!); Соколов (особенно Рамо); Цимерман (Первый концерт Брамса с Бернстайном, Баллады Шопена); Шифф (Бах). Но нужно слушать и джазовых пианистов : это Арт Тейтум, Каунт Бэйси, Оскар Питерсон, Эррол Гарнер, Бад Пауэлл, Телониус Монк – они объективно лучшие.

– Русским очень импонирует, что вы считаете себя последователем Владимира Софроницкого. Повторить его невозможно. Чему же вы у него научились?

– Он вернул мне ощущение непосредственной свободы в исполнении музыки. Я учусь у него не выходить из глубин исполняемого сочинения до самого конца, от первой до последней ноты.

– Какое сочинение должен послушать далекий от музыки человек, чтобы оно его поразило? Что вас самого увлекло в детском возрасте? Это очень важно: сейчас к вашему мнению прислушиваются как никогда.

– Клавирные концерты Баха, его сюиты и партиты для струнных соло и оркестровые. Оратории Генделя. 25-я и 40-я симфонии Моцарта, его Концерты для фортепиано, скрипки, кларнета. Симфонии Бетховена №№ 3, 5, 6, 7, 9. Вальсы, ноктюрны, баллады Шопена. «Мефисто-вальс» Листа… Для юного возраста особенно хороши «Картинки с выставки» Мусоргского, его «Ночь на Лысой горе». «Ученик чародея» Поля Дюка. «Вальс», «Альборада дель грациозо» и «Болеро» Равеля. «Ромео и Джульетта» Прокофьева. Балеты Чайковского. «Поцелуй феи» и «Петрушка» Стравинского.

– Композитор может себе позволить считать сочинение музыки делом «чувства и инстинкта», по словам Бартока. А исполнитель очень ограничен. Или как вы считаете?

– Нет, единственное ограничение – это нотный текст. Если ты глубоко изучил его – темпы, нюансы и фразировку, – никаких ограничений больше нет.

– Как вы относитесь к пиратским записям, в том числе вашим? Записи с ваших концертов, снятые с коленки, появляются в интернете на следующий же день – это объективная реальность.

– Я об этом не думаю. Но звук и изображение, наверное, удручающие.

– Как приняли ваш успех на конкурсе Чайковского ваши родные? Вы были рады их приятно удивить?

– Были очень рады. Я еще не успел отпраздновать со всеми. И даже не уверен, что смогу. Мои родители заняты, кажется, одной работой…

– О ваших дедушке и бабушке рассказывают чудеса. Они у вас правда сказочные?

– Ну почему сказочные… Дедушка с бабушкой – это те люди, которых я всегда с удовольствием навещаю, потому что мы рассказываем друг другу кучу интересного. Но живут они не в Париже, и нам непросто часто видеться.

– Каковы ваши планы? Хотя бы до следующей встречи в Москве?

– У меня нет иных планов, кроме как удержаться на уровне, которого я достиг.

В ночь на 18 сентября 2015 г.

Благодарю Марину Акимову и Наталью Доллежаль за помощь в переводе.