Композитор Игорь Волков о том, почему он бросил науку ради музыки, каково это – сочинять музыку в XXI веке, и зачем изобрел вымышленный язык

 

 

Композитор Игорь Волков родился 22 марта 1986 года в Самаре, закончил Самарское музыкальное училище (2007, отделение теории музыки) и РАМ им. Гнесиных (2012, композиция, класс профессора Алексея Львовича Ларина). Сейчас ассистент-стажер по классу композиции РАМ им. Гнесиных (класс профессора А.Л.Ларина). Неоднократно завоевывал награды на различных региональных, всероссийских и международных конкурсах, в числе которых IX Молодежные Дельфийские игры России (2010, Москва), XI Всероссийский конкурс композиторов им. А.Петрова (2017, Санкт-Петербург). Автор ряда камерных инструментальных сочинений, хоровых работ, песен, электронных композиций, нескольких саундтреков к спектаклям для кукольного театра; сооснователь, пианист, звукорежиссер импровизационного дуэта MITRAMAHDD Project; автор-составитель фортепианного сборника для детей «Scetches-fantasies»; преподаватель музыкально-теоретических дисциплин в государственном училище духового искусства (ГУДИ, Москва).

 

 

 

 

К.Ш. Игорь, знаю, что ты придумал собственный язык, который, например, можно услышать в сочинении для хора «Arioran Ilohmris» («Город разрушенный»). Расскажи об этом подробнее.

И.В. Еще в детстве я посмотрел сериал «Дюна» по роману Фрэнка Герберта, где создан потрясающий фантастический мир. Там детально продуманы культура и религиозно-философский аспект возникновения человечества, который и мне близок по жизни. «Ближневосточное звучание» мира Фрэнка Герберта так очаровало меня, что и мой выдуманный язык фонетически стал напоминать, скорее, языки Ближнего Востока (однако кто-то слышит и норвежское влияние). В какой-то момент мне – как композитору – показалось интересным привнести это звучание в свою музыку.

К.Ш. То есть ты профессионально занимаешься лингвистикой?                           

И.В. Нет, конечно. Я профессиональный музыкант, а не филолог или лингвист. Просто мне это интересно.

К.Ш. А откуда вообще такая тяга к необычному поэтическому языку?

И.В. Опять же в детстве я серьезно увлекся Толкиеном, прочитав его книги «Сильмариллион» и «Властелин колец». Стал придумывать собственные страны, потом пытался писать фэнтези. Долго считал, что это может быть интересно только мне одному, но последнее время немало людей мне говорят: давай, пиши, это же круто. Поэтому, если я напишу книгу в жанре фэнтези, возможно, ее кто-то прочитает.

К.Ш. Сейчас работаешь над такой книгой?

И.В. Работаю – это громко сказано, скорее, пишу урывками. Книга называется Ráyshe Yrásht («Огненное Райше») – это нечто вроде толкиеновского «Сильмариллиона»: собрание космогонических легенд и сказаний.

К.Ш. Почему именно в духе Толкиена?

И.В. В мире, созданном Толкиеном – и в философии его произведений – отражены, как мне кажется, вечные христианские истины. Но они не носят морализаторский характер, они звучат по-новому, при этом поданы в увлекательной, приключенческой форме, доступной для многих. Поэтому в своих сочинениях жанра фэнтези мне бы хотелось двигаться в том же направлении, что и Толкиен. На свой лад, конечно. В конце концов, в отличие от Толкиена, я не профессиональный филолог, и литература для меня – старое, любимое, но всё же хобби.

К.Ш. Интересно. А почему тебе важен именно религиозный аспект будущего сочинения?

И.В. Я бы хотел, чтобы моя книга заставила задуматься человека о чем-то важном. Так сказать, возвести очи горе́: задуматься о силах, управляющих Вселенной, о месте и роли человека в ней, о Боге. Сделать человека чуть мудрее, терпимее, милосерднее.

К.Ш. В какой момент ты понял, что хочешь заниматься музыкой?

И.В. Я понял, что хочу заниматься чем-то творческим примерно года в четыре. Думал, что стану писателем, архитектором или музыкантом, художником, изобретателем. Короче говоря, всегда хотелось «креативить», создавать что-то свое, новое.

К.Ш. При этом, насколько я знаю, твоя жизнь изначально не была связана с музыкой?

И.В. Да, я думал связать жизнь с химией, интерес к которой у меня появился классе в восьмом. Тогда я по болезни пропустил несколько занятий в школе, получил пару троек, двоек и решил их исправить. И так взялся за это дело, что сам не заметил, как увлекся химией! Потом поступил в самарский заочный лицей при МГУ, окончил его. И в итоге прошел вторым по результатам ЕГЭ на химфак Самарского университета и параллельно поступил на теоретическое отделение музыкального училища.

К.Ш. Но все же музыка победила…

И.В. Да… Проучившись две недели на химфаке, понял, что нужно с этим заканчивать, что это отвлекает меня от моего «предназначения». И бросил университет.

Я был тогда совершенно сумасшедшим. Романтическая музыка Скрябина, Рахманинова, стихи Константина Бальмонта и «Роза Мира» Даниила Андреева в сочетании с неразделенной влюбленностью совершенно снесли мне крышу. Единственным достойным предназначением для себя видел судьбу Художника, который открывает новые музыкальные миры во имя Возлюбленной и Искусства. Да, звучит очень пафосно, и, по сути, конечно, наивно и смешно. Но в 17 лет мне так не казалось.

К.Ш. Не жалеешь, что не остался в науке?

И.В. Если бы я остался на химфаке, возможно, моя жизнь сложилась бы более благополучно. Но кто знает, может, потом я бы пожалел, что бросил музыку. Слишком большой путь пройден, чтобы сейчас все менять.

К.Ш. Можешь вспомнить свое первое музыкальное произведение?

И.В. Первое музыкальное сочинение я написал лет в восемь. Это была полька на известные стишки «Кошка сдохла, хвост облез» в ре миноре: очень драматичная музыка (смеется). Сначала я учился в самой обычной музыкальной школе по классу фортепиано. Уроков по композиции у меня не было, но все это время я что-то сочинял, импровизировал в духе оркестровых композиций Поля Мориа. Затем я перешел в Центральную музыкальную школу города Самары и попал в класс замечательного педагога Елены Тарасовны Панкратовой. Она стала моим первым учителем композиции. Благодаря ей я узнал для себя много нового о написании музыки. Елена Тарасовна прекрасно может подать материал и умеет найти общий язык с детьми и подростками, «достучаться» до них, задеть за живое, заставить меняться. Я считаю, что это очень важно. Сейчас, работая преподавателем, я тоже стараюсь прежде всего установить контакт со студентами, заинтересовать их, чтобы занятия не превращались в нечто формальное и рутинное.

К.Ш. Как родные отнеслись к твоим первым произведениям? Поддержали тебя?

И.В. Моя мама слышала все мои произведения и всегда высоко их ценила. Она узнавала о конкурсах, отправляла туда мои сочинения. Мама тогда выступила в роли моего «продюсера». Это очень дорого и ценно для меня. Сейчас понимаю, как это важно, а в то время конкурсы меня не особо интересовали. Мама до сих пор жалеет, что я никак не доведу до ума свои старые песни, сочиненные лет в 14-16, и не устает напоминать мне об этом.

К.Ш. Скажи, чья музыка тебя больше всего вдохновляет, заряжает творческой энергией? Кто из композиторов произвел на тебя самое сильное впечатление?

И.В. Когда я еще только начинал серьезно заниматься композицией, меня вдохновляла романтическая музыка Чайковского, Рахманинова, Скрябина, Метнера. Особенно яркое впечатление, конечно, произвела на меня музыка Скрябина. Его Третья симфония – «Божественная поэма» – стала откровением. Откровением в библейском, мистическом смысле. Эта музыка – целая Вселенная, наполненная могуществом, радостью, восторгом. Я практически впал в транс и понял, что музыка – это магия. Это – возможность создавать вселенные. И я захотел стать волшебником.

Помимо этого, в детстве и юности я был увлечен мюзиклами Эндрю Ллойда Уэббера, Рыбникова. Мюзиклы – это старая любовь, я даже в школе пытался писать их – как умел, конечно. Чуть позже меня заинтересовала музыка французских композиторов – Пуленка, Франка, Дебюсси, Равеля, Сен-Санса, Форе. Симпатия к их музыке до сих пор осталась. Учась в музыкальном училище, на какое-то время увлекся экспрессионистской манерой письма. Пытался подражать Шостаковичу, Шнитке. Но это был дурной путь, лично для меня – тупиковый. Я рад, что бросил его и пошел в другом направлении.

К.Ш. Что для тебя, как для композитора, является высшей целью?

И.В. Больше всего я ценю то искусство, которое бьет в самое сердце, и человек переживает катарсис: сердцебиение становится чаще, на глазах могут выступить слезы. Когда это есть в искусстве – не важно, музыка это или что-то еще – искусство работает. И если мне как музыканту удается вызвать у человека подобные чувства – значит, все сделано не зря. Я не считаю, что искусство должно ограничиваться только чувственной или эмоциональной стороной. Просто мне наиболее близко такое понимание.

К.Ш. А как ты относишься к современной академической музыке?

И.В. Сейчас пишется много интеллектуальной музыки, в которой полностью, как мне кажется, устранено эмоциональное начало. Я не говорю, что это хорошо или плохо, но такая музыка мне не близка.

К.Ш. Ты говорил, что твоя музыка ближе к эстрадной, но в то же время позиционируешь себя как академический композитор. Как вообще эти два начала взаимодействуют в твоей музыке? Есть ли эстрадные композиторы, на которых ты ориентируешься при создании своих произведений?

И.В. Все-таки я стараюсь двигаться в направлении синтеза эстрадного и академического направлений. Конечно, это не новая идея. Еще Перголези, Глюк, Моцарт, даже Чайковский старались сочетать «высокое» и «массовое». Есть очень достойные образцы в музыке XX-XXI века – в произведениях Боллинга, Эшпая, Рыбникова. Это композиторы с академическим образованием, которые пошли навстречу джазу, рок-музыке, поп-музыке, и от этого только выиграли. Их музыка доступна для восприятия, и в то же время мастерски сделана, не примитивна. Она не «понижает планку», но может увлечь и вести за собой. Это – высшее мастерство.

К.Ш. Как ты думаешь, может ли современный композитор сохранить свою индивидуальность, неповторимый почерк, несмотря на давление со стороны заказчиков, коммерческих организаций? Как вообще композитору, особенно молодому, выживать в таких условиях?

И.В. На мой взгляд, тут могут быть только два пути. Можно быть непримиримым и стоять на своем – как, например, Бетховен. Он умел требовать, умел убеждать. С другой стороны, можно быть более гибким. Если ты пишешь на заказ, то должен уметь находить компромисс между своим видением музыки и представлением заказчика об этой музыке. Это не всегда просто, но очень полезно. Это довольно серьезная и жесткая школа. Но именно она, а не диплом композитора, делает из тебя настоящего профессионала.

К.Ш. Почему эта школа – жесткая?

И.В. Поясню на примере. Мне как—то заказали сочинить песню – «классную песню, чтоб качало» – в подарок. Ты пишешь текст, пишешь песню, отправляешь запись – а заказчик в ответ: «Это что за ерунда?..» Да, и такое бывает. С одной стороны, кто-то скажет, что это неблагодарная работа, и незачем за нее браться. Но эта работа учит быть убедительным в любом случае. Убедительным для всех. Это важно. Хочешь быть услышанным – учись быть убедительным.

К.Ш. Что бы ты пожелал молодым композиторам, которые только начинают заниматься композицией?

И.В. Пожелал бы обзавестись дядюшкой-миллионером. Очень добрым, щедрым и благожелательным дядюшкой. Я шучу, конечно. А если говорить серьезно, то молодым композиторам нужно больше слушать музыки разного качества и учиться ее сравнивать – чтобы понимать, что вам нравится и почему. И больше общаться с хорошими музыкантами.

 

 

Все права защищены. Копирование запрещено.