В Новой опере Гуно зазвучал с булгаковским акцентом
Куплеты Мефистофеля в исполнении Евгения Ставинского
В Московской Новой опере поставили «Фауста» Гуно. Логичный шаг: сколько же можно в одной из мировых музыкальных столиц обходиться без популярнейшей романтической оперы. Тем более в театре, который словно в компенсацию за мощный русский акцент его основателя Евгения Колобова, при теперешнем музыкальном руководителе Яне Латам-Кениге явно взял курс на пополнение западного репертуара («Тристан и Изольда», «Ромео и Джульетта», «Саломея», «Иродиада», «Цыганы» хоть по Пушкину, но в трактовке Леонкавалло). Впрочем, «Фауст» имеет столь большую и колоритную историю на отечественной сцене, что в немалой мере обращение к нему можно считать и вкладом в русскую традицию.
Как тут не вспомнить Шаляпина – эталонного Мефистофеля или Собинова – классического Фауста… И, конечно, оперомана Булгакова с его обожанием «Аиды» и «Фауста»! Заметьте, не «Кармен», не «Травиаты», казалось бы, тоже очень давно и прочно натурализовавшихся на наших сценах. Возможно, специалисты по истории оперы поправят меня, но впечатление такое, что русской театральной, особенно академической традиции конца XIX – начала ХХ века пышные романтические «блокбастеры» были ближе, чем то, что впоследствии стали называть «оперным реализмом». «Фауста» у нас впервые поставили в 1866 году – всего через 7 лет после парижской премьеры (и, кстати, ровно 150 лет назад). Советские годы изменили вкусы – в сторону как раз «реализма», и вышло так, что некоторые романтические шедевры из разряда шлягеров перешли чуть ли не в маргиналы. По крайней мере в Москве с «Фаустом» произошло именно это.
Фауст (Хачатур Бадалян) прощается с Маргаритой, на которой дьявольский проектор запечатлел историю ее грехопадения
И опять-таки совершенно понятно, что, обратившись к этому сюжету сегодня, постановщики не могли пройти мимо «булгаковского следа». Слишком велико влияние на наши умы «фаустианца» Булгакова, чей роман «Мастер и Маргарита» стал одной из главных русских книг столетия. Да и Михаилу Афанасьевичу в этом году – 125 лет, и дух его как-то особенно чувствительно витает над нами… Не отсюда ли – такие узнаваемые черты Воланда в фигуре Мефистофеля, в первой же сцене, в Прологе (немедленно вспоминаешь образ, созданный Валентином Гафтом в классической киноверсии Юрия Кары)? Без Бегемота как-то обошлись, а вот Коровьев присутствует – в виде вертлявого господина с кинопередвижкой, демонстрирующего Фаусту облик его будущей возлюбленной и впоследствии также ассистирующего бесу в его злобных фокусах. Да и Маргарита скорее напоминает добропорядочную курсистку с какой-нибудь картины Ярошенко или Репина, чем средневековую скромницу.
Но до фанатизма в эту «булгаковскую» сторону постановщики (режиссер Екатерина Одегова, сценограф Этель Иошпа, художник по костюмам Светлана Грищенкова) не углублялись: пародирования Москвы 1920-х годов мы на сцене не увидим. Скорее здесь подхвачен другой мотив романа – свободные путешествия во времени. Горожане в очень симпатичной, пространственно разыгранной сцене вальса (публика на авансцене танцует, кумушки в окошках ритмично кивают) – жители если не XVI, то уж не позже гетевского раннего XIX века, а бравый Валентин вместе с другими солдатами, судя по форме, мог бы служить в армии Наполеона III.
Более существенное влияние Булгакова, наверное, можно найти в ином: в конце Маргарита вовсе не возносится в небеса, что ей полагается по либретто и осуществляется обычно в постановках, а остается лежать маленьким светлым комочком на черной, погруженной во мрак сцене. И только подлый луч дьявольского киноаппарата продолжает свою проекцию, теперь уже не на стену, а на саму Маргариту, на ее белое платье, где проходит в картинках вся история ее грехопадения. Так что раздающиеся голоса хора «спасена!» воспринимаются скорее воландовско-коровьевской иронией, чем традиционным славословием. Перефразируя роман, можно сказать, что «она не заслужила света». Еще бы, поддавшись бесу, убив ребенка…
Добропорядочная Маргарита (Елизавета Соина) в своем добропорядочном садике
Ирония вообще заметна в «интонации» постановщиков. Милый садик Маргариты во втором действии – горбатые мостики над прудом, кроткие лебеди на воде, игрушечный замок на горе за рекой – ну слишком мил, это просто картинка из детской сказочной книжки. Огромные черные крылья Мефистофеля, поднятые над влюбленными в знаменитом дуэте, немножко, конечно, пугают, но больше забавляют своей откровенной бутафорской натуралистичностью. А Зибель – как водится, его партию поет певица – меццо-сопрано с подведенной бородкой – неизбежно вызывает ассоциации с Кончитой Вурст, что заставляет иного зрителя прыскать в кулак при сладких лирических излияниях этого героя. Не сказать, что такой подход авторов спектакля шибко оригинален – сегодня в театре не иронизирует над классикой только ленивый, но живости и актуальности постановке он, бесспорно, добавляет.
Ну и, все-таки, главное – музыка. «Фауст» – редкое по концентрации средоточие мелодических хитов и оркестровых красот. Начиная с увертюры, рисующей угрюмый кабинет старика и осеняющей этот пыльный мрак чудесной мелодией, которая впоследствии станет арией восторженного Зибеля. И дальше – практически без передыху: Куплеты Мефистофеля! Ария Маргариты с жемчугом! Тот самый фантастически-прекрасный дуэт, увенчанный одной из прекраснейших лирических тем в мире, сверкание которой не в силах погасить даже злобный хохот Мефистофеля…
Жаль, что опущена картина «Вальпургиева ночь»: там тоже что ни номер, то хит, но у Новой оперы, к сожалению, традиционно нет своего балета.
Зато удалось собрать отличный певческий ансамбль, судя по точному вокальному и актерскому попаданию практически у всех солистов. В голосе и в образе – вальяжный Мефистофель (Евгений Ставинский), мечущийся между блажью и истинной любовью Фауст (Хачатур Бадалян), восторженный Зибель (Анна Синицына), бравый Валентин (Андрей Бреус), строгая и нежная Маргарита (Елизавета Соина, которой, впрочем, можно было бы пожелать большей легкости в верхнем регистре). Латам-Кениг, как всегда, дотошен в передаче богатой партитуры. Вот только звучит она у него немного слишком… по-немецки, что ли. Так весомо и серьезно можно интонировать того же Вагнера с его темными страстями. Тут же, хоть в основе и Гете, но все же это детище французского гения. Добавить бы дирижеру в общий колорит воздуха, волшебства, восторга. Вот тогда это был бы настоящий Гуно.
Фото Сергея Бирюкова
Пока нет комментариев