Вагнеровское «Кольцо» вне контекста
Сцена из Валькирии
Любой уважающий себя, а главное, совестливый режиссер знает: ставить Вагнера – задача крайне непростая. С одной стороны, всегда есть соблазн продемонстрировать знания биографии маэстро и вплести в и без того монументальный кунстверк критику капитализма или презрение к буржуазной культуре, а что еще «интереснее» – позаигрывать с человеческими слабостями Вагнера. С другой стороны, есть необходимость следовать определенной политической конъюнктуре и создавать образы, которые впишутся в дискурс – то, чем по большему счету занимаются в Байройте, либо скатываясь в буржуазность, либо сужая идеи вагнеровского народничества до какой-то безумной пошлости. Имею в виду: если и есть где-то более манипулируемые режиссеры, то, сдается, ставят они в это время именно Вагнера и должны ориентироваться на эффект и ожидаемую от них эстетику скандала (пожалуй, ни за одним другим композитором не закрепился ложный имидж скандалиста более, чем за дедушкой Вагнером).
А «дедушка», между тем, пуще всего презирал эффект, испытывал отвращение к суете политических партий и в мифических драмах своих отдавался поэтическому творчеству, избегая современного политического дискурса – в том числе в виду его преходящести. Потому «Кольцо нибелунга» – как самое, пожалуй, монументальное произведение мастера – актуально всегда, ибо затрагивает не исторически формальное и условное, а вечно-человеческое, родниково-чистое и естественное.
Постановка «Кольца» Мариинского театра 2002-2005 годов, рожденная творческим тандемом Валерия Гергиева и Георгия Цыпина, лишена как околотворческих наслоений по мотивам жизни Вагнера, так и современного контекста. Она стерильно чиста, режиссура сведена к минимуму, почти старомодна, что так ценится пуристами и отрицается либералами искусства. Но зато она максимально сосредоточена на мифическо-музыкальной прелести тетралогии, а потому, сдается, выигрывает на фоне многих других, более современных и вписанных в «контекст».
Сцена из «Золота Рейна»
Художественная сторона вопроса разрешена Георгием Цыпиным именно так, чтобы создавались не контексты, а подтексты: четыре габаритные фигуры, олицетворяющие, по всей видимости, богов, то висят в воздухе, то спускаются на сцену, отражая динамику действия. Если в «Золоте Рейна» они в основном подвешены горизонтально и вместе с костюмами Татьяны Ногиновой на фоне символизма египетских тотемов создают ассоциацию с мумиями фараонов (Валгалла=пирамиды), то в остальных частях приобретают иные смыслы. Например, как в «Зигфриде»: убивая Фафнера, юный герой пронзает сердце скорее бога, нежели змея, а в «Гибели богов» мы видим их и вовсе без голов – но с атрибутами неотвратимого заката: надломленным копьем Вотана или фигурой змея. Несуразные каменные фигуры нибелунгов тем временем берут реванш, поднимаясь над уровнем сцены.
Однако насколько удачными некоторые художественные решения кажутся вначале, настолько непоследовательны постановщики в дальнейшем, полагаясь на эмоциональные манипуляции лейтмотивов и оставляя визуальные явления без необходимого драматического накала, как в сцене борьбы Зигфрида с Фафнером или смерти героя в кульминации. Все бы ничего, если бы сцена превращения великана в змея в «Золоте Рейна» не была более говорящей, чем его убийство в «Зигфриде», а убийство Зигфрида в «Гибели богов» при всей простоте не походило на типично бытовую ситуацию. Хотелось бы большего внимания режиссера к ключевым событиям драмы.
Между тем самыми сильными концептуально и по реализации представляются сцена прощания Вотана с Брунгильдой, пробуждение Брунгильды Зигфридом и возвращение знания к Брунгильде после смерти Зигфрида как синоним «очищения» любви главных героев: сложно представить более идеальное сочетание режиссерских идей и работы художника-постановщика, а также вокального и драматического мастерства артистов. Они позволяют зрителю не забывать, что кунстверк Вагнера – прежде всего драма, причем драма эпическая, и никак не детская сказка. Сцена ковки Нотунга в «Зигфриде» при этом – самое иммерсивное, что есть в постановке: Михаил Векуа (Зигфрид) и Андрей Попов (Миме) рождают тандем, выдающий максимум энергии, юмора и артистизма.
Сцена из «Гибели богов»
Женский состав труппы несколько меркнет на фоне вокально и артистически гениальных басов Евгения Никитина и Владимира Феляуэра в роли Вотана, а также тенора Михаила Векуа в роли Зигфрида. При виде огня, с каким Векуа выковывает своего героя, Томас Манн, второй после Ницше почитатель «дедушки», пожалуй, повторил бы сказанное когда-то: «… он нашел человека и героя, в естественнейшей полноте своего чувственного проявления, воплощенного в мужчине духа извечной спонтанности, которая одна только и производит на свет, в расцвете высочайших сил и несомненным образом рыцаря». Дмитрий Воропаев – «сумеречный» Зигфрид – выдающийся певец, но актерски кажется более убедительным в роли отца героя, нежели самого героя.
Валерия Гергиева за пультом все четыре вечера заменял его молодой немецкий коллега, приглашенный дирижер театра Михаэль Гюттлер. Под его вдохновенной рукой оркестр звучал чуть менее консервативно, чем происходящее на сцене, демонстрируя потрясающую чистоту звука в соло (соло валторны-рога Зигфрида в третьей картине и «Путешествии Зигфрида по Рейну» – лучшее из всех, что мне приходилось слышать) и несколько смазанно вступая в местах, от которых подвоха как раз-таки не ждешь (начало «Полета валькирий»).
…Умно поступил Вагнер, разработав индивидуальный музыкально-поэтический метод и вместе с ним – новую форму оперного театра. Сколько ни жалуйся на продолжительность его творений как следствие жажды внимания или мнимой гигантомании, нельзя просто так взять и убрать из них части, как речитативы у Моцарта: нарушится не только драматургическая, но и музыкальная целостность произведения. В музыкальной режиссуре Гергиева эта целостность уважительно подчеркивается и вместе с тем не возвышается до романтического пафоса и китчевой сентиментальности уровня 70-х годов.
сцена из «Зигфрида»
Немалая заслуга в столь высоком музыкальном качестве принадлежит маэстро Рихарду Тримборну, недавно ушедшему из жизни консультанту-репетитору и выдающемуся вагнеровскому специалисту, памяти которого и посвящен октябрьский блок «Кольца». Именно благодаря его консультациям тогда, в начале 2000-х, постановка «Кольца», тем более на языке оригинала вообще стала возможной для сцены Мариинского театра. С тех пор в сумме был дан 71 спектакль из цикла; в 2014 году труппа выступила с гастролями в Бирмингеме в перекрестный год культуры России и Великобритании, а сам маэстро Гергиев в последнее время вводит практику концертных исполнений самой подходящей для этих целей части цикла – «Золота Рейна». Таким образом, сохраняется данное им в 2012 году слово верности «своему Байройту». Однако очень хочется надеяться, что этот Байройт не разделит судьбу реального и сможет избежать продолжительного идейного застоя.
Фото с сайта Мариинского театра www.mariinsky.ru
Все права защищены. Копирование запрещено
Пока нет комментариев