(1925 – 1996)
“Внешняя канва жизни Бориса Чайковского проста. Её сюжет и содержание заключены в его сочинениях, — говорит Давид Самойлов в фильме Юлия Файта о композиторе. — Он рос, учился, а дальше — музыка…”. Борис Александрович Чайковский относится к тому типу ученых и художников, главные факты биографии которых — научные книги и художественные произведения. К тому же, этот музыкант вел довольно скромный, можно сказать, скрытый образ жизни. Не красовался собой, за всю свою жизнь дал всего несколько интервью. Некоторые его коллеги, например Роман Леденев, Татьяна Сергеева склонны даже считать, что гениальный композитор не только не участвовал в пропаганде («пропихивании», расхваливании) своих сочинений, но мешал этому процессу.
Если излагать на бумаге лишь жизненные факты, то у Б.А. Чайковского их будет крайне мало. У некоторых его современников в качестве фактов их биографий фигурируют многочисленные поездки за рубеж. Борис Александрович, по понятным причинам, был почти лишен этого в молодые годы. Позже — непартийный и неконъюнктурный по взглядам и творчеству, слишком независимый, не пресмыкающийся — композитор был «невыездным», а в последние годы жизни у него был потерян интерес к поездкам за пределы страны и он отказывался даже от очень престижных предложений. Например, в 1988-ом году его в числе первых пригласила Сара Колдуэл на фестиваль советской музыки в Бостон — он, к всеобщему удивлению, отказался…
С позиций земной жизни композитора понятие «бурной», «насыщенной» событиями жизни — не более чем бесследно проходящая суета или признаки тщеславия (всюду быть нужным или просто «быть», участвовать там-то, организовать себе концерт, фестиваль, добиться участия в международном фестивале и т.п.). На вопрос о том, каким он был, можно точно сказать: прежде всего и во всем художник! Художник даже во внешних проявлениях: словах, жестах, реакциях. Богатство его внутренней жизни, яркость и интенсивности проживания каждого момента создавали почву для значимых художественных творений.
Сейчас трудно восстановить атмосферу жизни и учёбы детских и юношеских лет музыканта. По каким-то деталям можно понять, что родители Бориса Чайковского — Александр Мартынович Чайковский (преподаватель Высших промышленных курсов) и Татьяна Васильевна Журина (врач по специальности) очень серьезно относились к занятиям сына музыкой. Пригласили домашнего педагога Николая Леонидовича Славина, в занятиях с которым уже понадобилась нотная бумага. «Зачем? – волновалась мама, не повредит ли? Что может написать шестилетний мальчик?» (Так рассказывал сам композитор).
В школе Гнесиных на Собачьей площадке, а потом в Гнесинском училище Боря занимался у Евгения Осиповича Месснера и Виссариона Яковлевича Шебалина по композиции, Александры Никандровны Головиной и Елены Фабиановны Гнесиной по фортепиано. «Я считаю большой удачей своей жизни, что меня учили крепкому усвоению азов формы и необходимости яркой мелодии, не строя никаких теорий… При этом Евгений Осипович Месснер вовсе не был чужд и новой музыке. Он ценил Шенберга и Хиндемита, показывал сочинения Стравинского и других тогда ещё живых композиторов».
Имя Бори Чайковского стало появляться в концертной жизни Москвы очень рано. В одном концерте, состоявшемся 30 ноября 1938-го года в Большом театре Союза СССР, где среди слушателей был Сталин. Лицо школы представил Боря Чайковский, исполнявший свои сочинения. В Гнесинской школе были опубликованы его первые фортепианные пьесы.
Проучившись три года в техникуме им. Гнесиных, Борис получил предложение от Виссариона Яковлевича Шебалина поступать в консерваторию. Весной 1941 года он сдал экзамены, вышел на улицу и услышал объявление о войне. Занятия были прерваны… Консерваторское обучение по композиции продолжилось у Виссариона Яковлевича Шебалина, по фортепиано Борис Чайковский занимался у Льва Николаевича Оборина. Два года был в классе Дмитрия Дмитриевича Шостаковича.
В 1946-ом году лучшим сочинением на конкурсе студентов композиторского отделения, посвящённом 80-летию Московской консерватории, было Шествие для оркестра Бориса Чайковского. Оно исполнялось в серии концертов в Большом зале консерватории в программе, целиком состоящей из классической музыкой (Шествие было единственным современным). Борис Александрович никогда не рассказывал об этом — не умел хвалить себя. Он ставил перед самые высокие требования, поэтому его интересовало иное: «Моя работа провалится в соседстве с великими?», — так говорил он перед концертом, когда дирижёр ставил в одну программу, например, П. Чайковского или С. Прокофьева и его.
В классе Шостаковича была написана Первая симфония, получившая высокую оценку педагога, но вызвавшая целую дискуссию у экзаменационной комиссии. В письме студенту Чайковскому Шостакович писал, что все происшедшее еще сильнее убедило его в наличии «большого композиторского таланта» студента. После исполнения симфонии Кириллом Кондрашиным в 1962-ом году в БЗК (и позднее Лилэ Киладзе в Тбилиси) она была забыта на долгие годы.
Жизнь преподносила молодому музыканту настоящие испытания. Готовясь к диплому (решено было закончить курс композиции созданием оперы по повести Э. Казакевича «Звезда»), учитель и ученик были объявлены «формалистами». Жить в центре музыкальной жизни, перенимать традицию русской классической музыки из рук корифеев, которые учили «не только профессиональному владению, но что особенно важно, эстетическому пониманию дела» (Б. Чайковский), и вдруг стать свидетелем поругания результатов их творчества и высоких устремлений искусства! Имена дипломников Шостаковича Германа Галынина, Александра Чугаева и Бориса Чайковского звучали на обсуждениях-осуждениях, их «формалистическая направленность» порицалась в газетах. Страшная депрессия владела какое-то время молодым музыкантом. Он, как и другие дипломники-формалисты, был оставлен на дополнительный год обучения, но, поскольку Шостакович был изгнан из рядов профессорского состава в начале 1948-го года, консерваторию Борис Александрович закончил по классу Николая Яковлевича Мясковского. «Мои педагоги – такие разные, но сходившиеся в главном. Ими никогда не снимался вопрос качества, а ложными рассуждениями о проблемах, о чем-то таком, о чем только и следует думать, они не занимались вовсе», – вспоминал Борис Александрович. Он стоически перенёс эту трагедию, продолжая совершенствовать свой дар…
Симфоническими работами Бориса Чайковского заинтересовались крупные дирижёры – Александр Гаук, Натан Рахлин, Самуил Самосуд, позднее Рудольф Баршай. Студенты консерватории Виктор Пикайзен, Евгений Альтман и Мстислав Ростропович активно играли музыку молодого композитора, Ростропович был «заказчиком» сочинений Бориса для виолончели. Как заметил Виктор Александрович Пикайзен, о том «смутном» периоде, «я ничего не знал. Играл с большим удовольствием музыку Бориса Александровича. Общался с ним – ведь он знал так много из самых разных областей! А что писалось в статьях, думаю, что зная, я все равно делал бы то, что мне хотелось». Виктору Пикайзену в 1948-ом было всего лишь 15 лет. Он не мог представить, какой моральный удар получили тогда лучшие музыканты, упомянутые в Постановлении. Николай Яковлевич Мясковский хотел, чтобы Борис Чайковский поступил в аспирантуру и остался преподавать в консерватории. Но с его мнением не посчитались. События того времени помешали закончить молодому музыканту фортепианное отделение у Льва Оборина …
Как ни трудно это произнести, но события 1948 года еще больше укрепили Бориса Александровича в каких-то важных принципах творческой деятельности, не разрушили его удивительно цельную художественную натуру, о которой хорошо сказал композитор Кирилл Волков сказал: «Счастье Бориса Александровича в том, что в самых разных ситуациях он оставался самим собой».
Первыми исполнителями сочинений композитора (помимо упомянутых – Гаука, Рахлина, Самосуда, Баршая, Пикайзена, Альтмана и Ростроповича) были позже Галина Вишневская, Кирилл Кондрашин, Галина Писаренко, Ирина Мирошникова, Валерий Самолётов, Наталья Шаховская, Ирина Бочкова, Владимир Федосеев, Эдуард Серов, квартеты им. Комитаса, им. Бородина и им. Прокофьева.
Борис Александрович работал в Союзе композиторов СССР (1982 по 1991 год), редко покидал Москву, мало бывал за границей: в молодые годы по понятным причинам, позже — непартийный и неконъюнктурный, независимый, не пресмыкающийся — был практически «невыездным», а в последние годы жизни отказывался даже от престижных предложений.
Творчество Бориса Александровича Чайковского пришлось на период времени, когда многие пребывал в упоении от поисков новизны. Новизны технологической, часто не предполагающей суть. К концу ХХ века многие заговорили примирённо о том, что под современной музыкой подразумевается та, которая пишется сейчас, вне зависимости от её стилистической направленности (один из осознанных принципов постмодернизма). А полвека назад шёл жестокий спор о выборе пути. И в этой атмосфере кого-то отпугивала независимость творческой позиции Чайковского-композитора. Убеждённость, осознанность своего предназначения были определяющими в натуре Бориса Чайковского, который не боялся показаться смешным, неумным, немодным, прослыть ретроградом (мелкий страх периода авангардизма, подмявшего малые личности). Не испытывал эйфории от нахлынувших возможностей (некоей формы инакомыслия, с которой отождествлялись новые техники).
«Поэзия стала падать в ХХ веке, когда понятие о её величине заменилось понятием о её направлении», – так афористически ёмко выразил своё наблюдение Давид Самойлов в дневниках. Постмодернизм пришёл к лозунгу открытого искусства, свободного взаимоотношения со всеми старыми и новыми стилями. Борис Александрович чувствовал потребность усиливать центростремительные позиции тогда, когда всё разбегалось (и кстати, центробежные суетные метания привели иных к потере себя). Было бы ошибкой считать его неким консерватором в отношении собственно музыкальных традиций – он удерживал идею Гармонии сущего (жизнь важнее!). Через погружение в противоречия (не только объективные, а глубже, интимнее – самопротивления) – к преодолению, преоборению темного, тягостного, смутного, достижение сложного равновесия. Потребность в восстановлении целостной картины мира, внутренней гармонии личности, её смягчение, лиризация свойственны всем сочинениям Б. Чайковского. Конечная точка его формостроительства – устремленность к свету, стабилизация психических процессов, начертание идеальной высоты. Эта романтическая возвышенность, не нео-, а обжигающая, подлинная романтическая исповедальность музыки Бориса Чайковского воспринимается альтернативой состоянию тяжести, безвыходности, гротесковому зубоскальству и просто легковесному изобретательству композиторов-антиподов.
Борис Чайковский – крупнейший симфонист 2-ой половины ХХ века (симфонии, поэмы для оркестра, инструментальные концерты и др.), автор индивидуально-неповторимых вокальных и камерно-инструментальных сочинений, яркой музыки в кино (“Айболит-66”, “Серёжа”, ”Женитьба Бальзаминова”, ”Гори, гори, моя звезда”, “Уроки французского”, “Москва, любовь моя”, “Лоскутик и Облако”и др.), создатель остроумных музыкальных сказок для детей (по Андерсену, Д. Самойлову и др.) Прошло двадцать лет со времени ухода композитора из жизни. Изменилось ли что-то? Изменилась, к примеру, (в лучшую сторону!) судьба наследия близких Чайковскому современников – Галины Уствольской и Мечислава Вайнберга. В последнее тридцатилетие музыка Чайковского, и до того не имевшего шумной славы, стала звучать ещё реже… Означает ли это, что идеи, мыслеобразы (слепки с души), воплощённые в его музыке, померкли, остались в своём времени? Означает ли, что судьба наследия есть прямой показатель его ценности? А в какой мере она зависит от нас, потомков, от наших духовных и художественных потребностей, просвещённости. И какое значение во всем играет пропаганда, следовательно, формирование интереса слушателей и филармонического спроса, например, осуществляется ли это крупнейшим издательством или нет (современный договор, как известно, не ограничивается изданием нот, а предполагает как раз продвижение).
На мой вопрос “какой Вам видится наша теперешняя (речь идет о 80-х годах) жизнь?”, он ответил: Суетного много… Почему сейчас так плохо в области музыкального искусства? Смещены критерии. Не то, чтобы не было людей или музыки. Но под этим названием мы слышим засоряющий пространство шум. Громкие слова и призывы «надо что-то делать» — звук пустой: митингами культуру не поднимешь. Если с горы спихнуть тяжелый камень, то он свалится вниз. Нет такой силы, которая бы заставила его покатиться обратно…”
Ни авангардный, ни совковый композитор Борис Чайковский (хотя кто-то считает его по недоразумению совковым). Неприсоединившийся – есть и такое определение. Стимулы и замыслы его работ понять не всем удаётся. Не на заказ, а по внутреннему побуждению написать в 80-е годы (когда взоры большинства устремлены на Париж) симфонию, связанную с историей Отечества – “Севастопольскую” и поэму, показывающую иные точки мировоззренческого отсчёта, как “Ветер Сибири”.
Время последней четверти ХХ века вынесло на поверхность гонимых и борцов за новые свободы. Но ещё раньше, при советской власти Борис Чайковский не попал в обойму явлений, поддерживаемых официальными властями: ура-патриотических певцов, национальных сочинителей (не имею в виду истинно национальных, а с внешними приметами, сарафанно-опрощенной этничности), а также авангардных (с 70-х годов, по мнению отечественных идеологов, следовало демонстрировать лояльность). На этом фоне Борис Александрович выглядел странно, никогда не упоминал о фактах, способных привлечь к его музыке внимание по причинам нехудожественного характера. Скажем, многие бы избежали искушения объявить себя первым композитором (не считая бардовских песен и одного романса Б. Тищенко), написавшим на стихи Иосифа Бродского вокальный цикл? Да ещё в то время, когда поэт был в ссылке и работал… в коровнике? Борис Александрович, после того, как Галине Вишневской не разрешили спеть в концерте «Четыре стихотворения И. Бродского», даже не устраивал других попыток, а оркестровал цикл («Четыре прелюдии») и ждал, как сложится судьба сочинения…
Композитор Борис Чайковский был настолько порядочен, что кого-то смущало само его существование, так как он держал принципы жизни и творчества, о которых удобнее было забыть. К примеру, никогда не приглашал на свои концерты. «В наше время не принято было!» Не обижался, не жаловался, что вот не понимают, не исполняют. В одном из моих радиоинтервью с ним сказал: «Когда я выбрал свою профессию, я знал – мне не дадут документа, гарантирующего что я буду всюду исполняться, получать одни удовольствия и набивать деньгами карманы…». Также он, будучи секретарем Союза композиторов, не имел и половины изданных сочинений. «Как?» – было мое удивление. – «Мне не предлагали», – последовал лаконичный ответ. Как-то я спросила композитора, могу ли обмолвиться о том, что он не был в партии (и в комсомоле). «Разве Вы охотитесь за «жареным?» – спросил он резко. – Что, моя музыка лучше или хуже, от того, что я не был партийным?» Не формальный воспитанник великих музыкантов, но их достойный преемник, продолжатель, один из Плеяды!..
Убеждена, композитор-мыслитель Борис Александрович Чайковский опередил время, исходя в своём миропонимании не с узких (“актуальных”), а непреходящих позиций. Путь авангардного реформирования музыки по Штокхаузену – начинать все с нуля, не оборачиваясь на руины – воспринимался им разрушительным. Перед нами новаторство особого рода, когда феномен искусства имеет не линейный эволюционный вектор, а представляется суть кристалличным.
Кстати, если посмотреть на отдельные проявления новаторства, то окажется, что не такой уж и ретроградный этот, казавшийся угрюмым, сочинитель. Например, коллаж во Второй симфонии появился у Чайковского раньше, чем в 15-ой Шостаковича, в 1-ой Шнитке. И каким бы неожиданным это не показалось – годом раньше суперколлажной Симфонии Лючано Берио! Но такой соревновательный стиль вовсе не интересовал композитора. Это свойственно музыкантам иного умонастроения, которые признаются сегодня, что не выдерживают напряженного марафона с его непременной установкой – постоянно открывать что-то новое (В. Екимовский). Новое, которое по Э. Берку определяется как самая простая эмоция, захватывающая ненадолго, легко удовлетворяющая интерес, но вскоре исчерпывающая разнообразие из-за повсеместного употребления, теряющая всякую привлекательность и не способная воздействовать на душу.
Природное естество Бориса Александровича можно определить метафорой Прокофьева (высказанной им для уточнения своего credo) – если море бушует, то тем ценнее твёрдая скала среди волн. Борис Александрович Чайковский не усомнился и не дал усомниться нам в существовании вечных ценностей (как красота в искусстве, и не просто верил в неё и говорил, но создал!).
Живая и подлинная жажда Совершенства есть источник величайшей и непобедимой никакими «обстоятельствами» силы… Нелегко человеку найти этот путь, идти по нему и легко его потерять. Хаос мелких желаний и маленьких целей незаметно распыляет силы души, и человеческие страсти заливают ее огонь…” (И. Ильин).
Сейчас в полной мере приходит осознание того, что отстаивать подобные принципы в искусстве Борису Александровичу Чайковскому пришлось ценой своей прижизненной карьеры.
В самом конце жизни Борис Александрович пришел в педагогику. Чуть более шести лет он преподавал композицию в Российской академии музыки им. Гнесиных. Его официальные ученики получили школу высокого профессионализма. Более того, его личность, безусловно, оплодотворила творческие искания многих молодых музыкантов. Один из них, Антон Висков заметил, что «у иных знаменитых педагогов нашего времени часто нет учеников в подлинном смысле слова. Так как им или нечего передать молодому поколению, или жалко поделиться своими находками».
У Бориса Чайковского есть приверженцы и эпигоны (в разных поколениях) – верный знак жизни его пути в музыке, пусть и не в столь громком, как у других, формате…
«Музыка Бориса Чайковского – настоящая, прямая, честная, “реальная” музыка XX века. Реальная, без “костылей и протезов” всякого рода: нарочитого выпячивания техники и технологии; без искусственного акцентирования правды жизни; без декоративности…; без каких бы то ни было заигрываний (эстетических и проч.) с … “публикой”, – так выразил своё представление о музыке композитора о. Феликс (Стацевич). – Музыка Бориса Чайковского удивительна … своей человечностью, в очень хорошем – высоком! до-гуманистическом, ещё не опрощённом смысле слова; обращённостью к самому существенному в человеке, ищущем самого себя …»
И в эпических полотнах, как «Севастопольская симфония», «Ветер Сибири», и в обостренно-лирических монологах Скрипичного концерта или Пятого квартета, в светлых и одновременно неизбежно грустных – «Подростке», «Музыке для оркестра», «Симфонии с арфой», и в обостренно-драматических (фортепианных – Концерте, Квинтете) и даже в маленькой радиосказке о Слонёнке, придуманной Давидом Самойловым или изысканно-пародийном марше из «Женитьбы Бальзаминова» – всюду мы почувствуем Божественную гармонию, ибо соприкоснуться с ней Борису Чайковскому было назначено судьбой.
сайт посвященный Борису Чайковскому http://boristchaikovsky.ru
Пока нет комментариев