Наш собеседник:

Александр Ветров – выдающийся российский танцовщик, солист балета Большого театра, балетмейстер и репетитор, народный артист России. В 1979 году окончил Московское хореографическое училище по классу профессора Петра Пестова. На протяжении 17 лет являлся ведущим солистом Большого театра. С 1997 года в течение 15 лет работал по приглашению в Соединенных Штатах Америки, где продолжал танцевать, ставить балеты. С 2011 года – балетмейстер-репетитор Большого театра. В 2015 году представлял Россию в составе членов жюри международной премии Benois de la Danse.

Александр Ветров

C Александром Ветровым мы встретились в атриуме репетиционного корпуса Большого театра. О встрече пришлось долго договариваться из-за высокой загруженности Александра Николаевича. Но наша беседа наконец-то состоялась.

Я знаю, что Ваши родители тоже танцевали в Большом. Я видела запись, где Вы занимаетесь с отцом. Он был Вашим репетитором?

В театре да.

А мама?

Мама нет. Только летом, когда мы под Керчью отдыхали. Так как я был малорослый и хилый, она возила меня на все лето на море. Я там на парном молоке, на морском воздухе рос и заодно занимался. Прямо на земле. Мы снимали хатку с соломенной крышей и глиняными стенами в украинской деревушке. Было просто потрясающе. Летом было жарко, а в домике – прохладно. И я там прыгал, прыгал на песке. Вот такие были у меня каникулы.

Ваши родители из балетных семей?

Нет.

У вас один сын?

Да.

Он продолжит династию?

Нет, не сложилось. В детстве он занимался танцами. Когда он был в младших классах, я пригласил его педагога на спектакль. После спектакля она рассказала детям, что у Глеба папа – артист балета. Дети начали смеяться, его дразнить, и он категорически отказался заниматься. Кто знает, как могло бы у него сложиться, но он не в балете. Сейчас ему 23 года, учится в Техасском университете по специальности инженер технических технологий.

То есть династия заканчивается?

На сыне да. Но у моего отца была другая семья, после того как он ушел от нас. У меня есть два сводных брата, у них уже тоже есть дети. Поэтому по отцовской линии династия может и не прекратиться. Я не знаю, будут или нет мои братья отдавать своих детей в балет. Мне неведомо (смеется), но могу спросить. Они тоже в Большом работают.

Здорово, что вас много!

Я прочитала, что вы жили в Техасе? Экзотический штат!

Да, я жил в Техасе.

Техасцы знакомы с балетом?

Да, в Texas Christian University (ТCU) большой балетный факультет, его в свое время организовал Фернандо Бухонес, талантливый американский балетный танцовщик. В Форт-Уэрте есть балетная компания, которую возглавляет Бен Стивенсон, в прошлом известный танцовщик английского Королевского балета.

Как вы попали в Техас?

Вначале я работал в Индиане, Оклахоме, а потом друзья пригласили в Техас. Труппа базировалась в Арлингтоне, а выступали мы в Форт-Уэрте. Я был артистическим директором. Прожил я там довольно долго. А когда уехал в Москву, через год все закрылось. Постоянно сокращалось финансирование, из России приходилось возить костюмы, декорации, сам материал. Зато чувствовалась нужность того, что мы делали.

Когда было много работы, было очень интересно. Я там много спектаклей поставил. Как только сократился репертуар, уменьшился объем работы, то что-то стало скучно. Потом в репертуаре вообще один «Щелкунчик» остался, и мне стало совсем неинтересно. Хотя сокращение программы не сказывалось на моем хорошем вознаграждении, но удовлетворения я не получал. Это, может, и мечта для кого-то – ничего не делать и получать хорошие деньги, но у меня не получилось (улыбается). В конце концов осталась только школа и «Щелкунчик» под Новый год. Причем танцевать приходилось самому, так как артистов в это время не нагонишь. Они все разъезжаются на заработки: ездят по школам танцевать принцев и принцесс, что приносит неплохие деньги. Только школой заниматься было скучно, тем более что детям это не было нужно. Их богатые родители платили деньги и ждали чуда, а чуда без работы не бывает.

И вы решили вернуться в Россию?

Да. Здесь я знаю, ради чего делаю свою работу. Ведь жизнь складывается не только из того, чтобы брать. В какой-то период времени надо отдавать, делиться накопленным багажом. Не продавать, а именно отдавать, в хорошие руки. Это традиция, наша балетная традиция, наша школа.

Американский балет вызывает у меня ощущение поверхностности происходящего, причем не сами спектакли как таковые, а культурная балетная атмосфера. И даже приглашенные звезды не помогают избавиться от чувства, что там так и не разгадали какую-то важную тайну, необходимую для того, чтобы балет состоялся как институт.

Для американцев балет – это обычная профессия. Они считают рабочее время, будто ты стоишь у станка (не балетного) и должен «оттрубить» свое, неважно как. Просто потому, что тебе платят за это зарплату. Там даже сама психология отношения к процессу работы не как к творчеству.

Я вот помню, когда работал в Балете Талсы, то по нашим, российским меркам я должен был быть уже давно на пенсии. Год выдался таким сложным в смысле нагрузки, что я никогда в своей жизни так не работал, хотя никогда не был лентяем. Это была абсолютно тупая, бессмысленная работа в зале. То есть то, что ты прошел утром, ты должен повторять в течение дня, причем повторять, повторять и повторять. Вот балет «Щелкунчик» – уже все выучил, на второй день все прошел, и делать там особо нечего для танцовщика. Но так как тебе платят деньги, ты должен в течение сорока дней, которые отводятся на подготовку спектакля, утром и вечером проходить этот балет. От этого можно просто одуреть. Я понял, что долго я так не выдержу. Я все проходил, как положено, а когда вышел на спектакль, то у меня, как у русского танцовщика, адреналин заиграл, настроение поднялось. Естественно, и прыжки выше, и драйв пошел. А директор мне и говорит: «Так ты, значит, себя берег на репетиции, если ты так станцевал?» Я ему: «Нет, ты же знаешь, на сцене вдохновение появляется». А он мне: «Нет, значит, ты себя экономил. Ты не работал в полную силу». Я ему говорю: «Дорогой, мне 40 лет. Если я буду на полную работать, то кто танцевать будет? У тебя и так некому танцевать. Люди ломаются. Я тебе нужен поломанный или здоровый на сцене?» И что здесь скажешь? Кто они при таком подходе к творчеству? Поэтому это не творчество, это бизнес. Это разные вещи. Это балетный бизнес. Производство.

Культура общества другая. Не плохая, а другая.

Да, она другая. Туда надо приезжать, чтобы влиться и полюбить это. И приезжать надо гораздо раньше, а не так, как я: под конец карьеры, когда мне три года до пенсии оставалось, я взял и махнул на Запад карьеру делать. Это из категории сумасшествия.

А почему вы решили уехать?

В театре, когда дело идет к пенсии, для любого артиста начинается довольно непростой период. Танцовщиков начинают отодвигать независимо от того, в какой форме они находятся. Становится меньше ролей, спектаклей. В моем случае еще получилось, что пришел новый директор, и он просто не пускал меня никуда ездить. Когда ты ездишь, ты, по крайней мере, можешь себя в форме держать, танцуя спектакль на гастролях, хоть и не с театром. А когда сидишь в запасе, молодых подстраховываешь, потому что они ненадежные, никуда не ездишь и у тебя всего один спектакль в два месяца – это деградация. Поэтому я и решил – если я нахожусь в такой классной форме и могу танцевать, то почему бы мне не поехать работать на Запад.

Правда, как только я подписал контракт, у администрации сразу изменилось отношение ко мне, и меня стали снова приглашать танцевать в Большом. Так что я в течение трех лет приезжал как приглашенный артист и танцевал. За это надо сказать спасибо Александру Богатыреву, который в то время был заведующим труппой. Мы с ним в одной раздевалке сидели, были в хороших отношениях, он и маму мою знал. Он и предложил мне приезжать. Я, конечно, ему очень благодарен и признателен за это.

Вот такой вопрос – как Вы к балетной критике относитесь? Нужна она или не нужна? Или она существует сама по себе, отдельно от того, что происходит в балете?

А можно прямо ответить? Независимо от того, критик вы или нет?

Конечно!

У меня есть друзья среди критиков, и я их обожаю. Но вообще я критиков не люблю! Почему? Просто многие критики (не буду называть конкретных имен) для меня похожи на своего рода полипы. Это люди, которые ради красного словца не пожалеют и отца, лишь бы красиво выразиться. Я понимаю, что во всем мире есть такая тенденция. Критика, конечно, полезна и необходима, но я не люблю критиков, которые пишут обидно, специально для прессы, которая статью заказывает. Я разговаривал с одним критиком, и она мне сказала, что если по-другому писать, то читать никто не будет. Я, наверное, могу это понять, это ее заработок. Но мне это не нравится. У меня свои жизненные принципы. И я это не люблю. Только не обижайтесь (улыбается).

Я не люблю критиков не потому, что мне тоже от них досталось. Напротив, когда я уехал и стал приезжать как приглашенный артист, меня стали хвалить, писать, что я последний из могикан и так далее. В нашей стране, видимо, действительно надо либо уехать, либо умереть, тогда тебя начинают ценить.

Скажите, пожалуйста, как относиться к ошибкам на сцене?

Знаете, это как с музыкой. Можно сыграть идеально чисто, безупречно технически, но музыка при этом не будет одухотворенной, наполненной душой. Или наоборот –человек допустил помарку, палец соскользнул с клавиши, а музыка оказалась по-настоящему живой. Так и в балете – можно допустить какую-то оплошность, но без наполненности никак. Для меня чашу весов перевешивает внутренняя содержательность и одухотворенность в танце. Тогда я могу простить какие-то технические погрешности. Жалко, если они есть, конечно, и лучше без них. Однако если все безупречно исполнено, но нет должного наполнения, то, на мой взгляд, это больше спортивный вариант.

Но ведь не секрет, что есть ведущие артисты, исполняющие главные партии в идеально-спортивной интерпретации.

Ну и что? У каждого артиста есть свои поклонники. Кому что нравится.

То есть все определяет зритель?

Да, в конечном итоге мы работаем на зрителя. Хотя, знаете, самые строгие судьи в нашей профессии – это твои коллеги, а точнее сказать – это люди из кордебалета. Если ты заслужил любовь и уважение кордебалета, значит, ты состоялся как танцовщик. Потому что кордебалет (во всяком случае, в Большом театре) состоит из потрясающе одаренных людей, каждый из которых, выпускаясь из школы, мог бы быть ведущим танцовщиком. Они лучшие. Причин, почему танцовщик оказался в кордебалете, может быть масса, и совсем необязательно это зависит от таланта. Но это отдельная тема, и лучше сейчас в нее не погружаться. Так вот, если танцовщик или танцовщица заслужили признание труппы, значит, они состоялись. Потому что строже этих критиков, пожалуй, никого и нет. Они твои товарищи. Они знают, как делается работа.

Давайте поговорим о современном танце, который стал неотъемлемой частью репертуара  Большого театра. Как здесь разобраться с критериями оценки исполнения? Только замысел хореографа будет являться отправной точкой? Ведь здесь нет таких строгих стандартов, как в классическом балете.

Безусловно. Вот я не видел балета. Я как профессионал пришел на репетицию посмотреть. Посмотрел. Я не вижу каких-то особых огрехов, которые видят балетмейстер и его ассистенты, потому что я не знаю этой хореографии и мне сложно понять, как танцовщик исполняет эту партию – достойно или надо еще работать, так как когда партия сыровата, это всегда видно. Но конечный замысел знает только балетмейстер. Здесь нет канонов.

Если нет канонов, то, значит, важна артистическая составляющая?

Хореографу важно, чтобы концепция была донесена до зрителя так, как он это видит. Здесь нет свободы творчества артиста. Здесь может быть сотрудничество танцовщика с хореографом – это важный постановочный момент. Если это присутствует, то всегда возникает хорошая аура и получается хороший результат. Но есть балетмейстеры, которые никаких предложений от танцовщиков не принимают. Они говорят, что надо делать только так, я так вижу, и всё. В модерне это зачастую встречается. Мне приходилось танцевать модерн, когда я жил в США, но я все же не знаю его настолько хорошо, чтобы легко об этом судить. Когда начинаешь его танцевать достаточно поздно, понимаешь, что поезд уже ушел: тело не такое, реакция не та. Так что какова в модерне дозволенность танцовщика в творчестве, говорить не буду.

Но зритель-то понятия не имеет о замысле хореографа, когда идет смотреть спектакль, да ему это и не так важно. Как увязать замысел постановщика и реакцию зрителя?

Знаете, это как импрессионизм в живописи – вы приходите получить впечатление, кратковременные ощущения, отклик от этого полотна. Всё. Важно то, как на вас подействуют декорации, музыка, костюмы, получите ли вы удовольствие от этого вечера или вам не о чем будет поговорить за ужином и захочется спать.

Как Вы относитесь к современной хореографии?

Положительно, но все же я не ее поклонник. Без нее невозможно представить развитие балетного искусства, но редко можно увидеть такие шедевры, которые хотелось бы посмотреть несколько раз. Очень редко. А вещи, которые удивляют, конечно, есть: разные современные компьютерные находки, стробоскопический свет и много других интересных эффектов придумывают, чтобы удивить. Но смотреть второй раз это не будешь.

Я правильно поняла, что для Вас критерием оценки спектакля является ответ на вопрос, хочется его второй раз посмотреть или нет?

Наверное, да. Вот классика: интересно смотреть разных исполнителей. Балет знаешь наизусть, а все равно смотришь. Почему? Как возникает этот эффект? Люди видели этот спектакль десятки раз, и тем не менее идут и вновь получают удовольствие. Я не могу сказать этого про современную хореографию и даже про модерн.

А может, это происходит потому, что для нас это все же менее знакомая территория, чем классический балет?

Нет этой культуры? Ну, это не означает, что надо смотреть все подряд. Знаете, классический балет – дорогое удовольствие, которое требует других финансовых вложений: нужны декорации, костюмы. С точки зрения экономики занятие не очень выгодное. Поэтому проще развивать то, что дешевле, что менее затратно. Хотя и на Западе есть тенденция к большим постановкам: людям интереснее смотреть сюжетные спектакли.

Что касается современной хореографии, то у нас в театре сейчас много современных балетов лучших хореографов, и они успешно идут.

Обстановка в театре сильно изменилась по сравнению с тем временем, когда Вы сами танцевали?

Да, конечно. Я уж не говорю про цены на билеты. Изменилась и организация самой работы: появилась система «обойм», как принято на Западе, когда один спектакль идет несколько дней подряд. Когда я танцевал, не было такого количества спектаклей, балетная труппа не несла такой колоссальной нагрузки. И это досадно, потому что физически это очень трудно для артистов. При таком диком количестве спектаклей нет времени репетировать. А если взять женский кордебалет, то я не знаю, как эти бедные девочки ходят. Вы не представляете, как тяжело стоять в кордебалете. Когда танцуешь, ты двигаешься, и это легче. А стоять на выворотной ноге пол-акта – это невероятно тяжело. Попробуйте стоять неподвижно и держать равновесие. Конечно, они незаметно для глаза меняют ноги, но это не решает проблемы.

Я думаю, Вас любят ваши ученики.

Не знаю. Может быть.

Я разговаривала с одним Вашим учеником. Он очень Вам благодарен и сказал мне, что если бы не Вы, то он бы никогда не был тем, кем стал благодаря занятиям с Вами. Это же зд?рово, когда о Вас так говорят!

Согласен, здорово. У меня действительно с моими учениками сложились доверительные отношения. Я им рассказываю много о том, как мир устроен, стараюсь предостерегать от ошибок, которые можно сделать сгоряча. Они же артисты, люди темпераментные. Да, сейчас это моя жизнь, которая полностью наполняет меня.

Вижу, Вам нравится преподавать.

Да, мне нравится то, что я делаю. Я вижу результаты своего труда, и другие люди видят, и это означает, что я делаю это не зря.

А как Вы относитесь к тому, что многие танцовщики ближе к 30 годам начинают посматривать в сторону современной хореографии? Вы считаете, что это верное направление, учитывая скоротечность профессии?

Я не могу говорить за других. Мне это было интересно, тем более в мое время в театре почти не было ничего из современной хореографии. Мне посчастливилось репетировать балет «Сирано де Бержерак» Ролана Пети. В балете Джона Крэнко «Укрощение строптивой»  танцевал Петручио. В «Фантазии на тему Казановы» Михаила Лавровского я был первым исполнителем на нашей сцене.

И еще – для танцовщика сам процесс работы над партией порой гораздо интереснее, чем для зрителя процесс просмотра того, что из этого получилось. Наше тело – это рабочий инструмент, и очень увлекательно понять возможности своего тела, когда ты танцуешь незнакомую хореографию. Кроме того, что это увлекает, это дает новые знания, наполняет энтузиазмом. Вопрос только в том, насколько интересно смотреть на это со стороны. Но если человек здорово двигается, то это потрясающе.

Вы репетируете современную хореографию? Или только классику?

Да, я репетировал «Симфонию псалмов» Иржи Килиана. Вот сейчас пришел с репетиции одного очень интересного современного балета. Это проект моего ученика Юры Баранова, он и как продюсер выступает. В постановке занята Светлана Захарова.

Это проект для Большого театра?

Балет будет показан в Москве и в Италии. Очень интересная хореография, очень музыкально поставлен на музыку 40-й симфонии Моцарта. Работать интересно. Так как мне надо учить порядок за каждого, я сам встаю, чтобы показывать, и чувствую, что тело начинает вспоминать все движения. И я понимаю, что двигаться мне очень интересно. Даже интереснее, чем смотреть со стороны.

Кто из Ваших педагогов у вас остался в сердце?

Пожалуй, все, у кого я учился, оставили свой след. Кто-то меньше, кто-то больше – трудно судить, но каждый. Вообще моя жизнь как танцовщика и как педагога – это уметь перенимать опыт у других.

А Вы бы могли назвать того, кто для Вас является особым человеком?

Как педагог – это мой отец, Николай Романович Симачёв. Я с ним проработал всю жизнь, и это оставило неизгладимое впечатление. Хотя мы всю жизнь были с ним на «Вы», так получилось, но для меня он остался одним из самых главных моих педагогов. Моя мама меня не учила, только летом занималась со мной. Она мне очень помогала.

Моим первым педагогом в балетном училище была Инна Тимофеевна Самодурова. Нас учил, хотя и недолго, Евгений Павлович Поляков. Уехав за рубеж, он стал известным педагогом, работал с Нуриевым в Гранд-опера. Из училища я выпускался у Петра Антоновича Пестова. Это очень известный педагог, я его, конечно, очень хорошо помню. Моя благодарность ему неземная. Он сформировал мой характер, мое отношение к балету. Может, иногда в чем-то он был слишком требователен, эмоционален, но он научил меня бороться. Хотя мог и сломать, чисто психологически.

Судьба свела меня и с Александром Александровичем Прокофьевым. Я репетировал с ним в театре, и могу сказать о нем только самые добрые слова. Он педагог от Бога. В театре, когда отец уже ушел, я репетировал с Борисом Борисовичем Акимовым, несколько партий помог приготовить Николай Борисович Фадеечев. Михаил Леонидович Лавровский ставил на меня «Фантазию на тему Казановы» и репетировал со мной как педагог. Все они потрясающие мастера, знатоки своего дела.

И конечно, Галина Сергеевна Уланова. Я танцевал с ее ученицами, поэтому мне посчастливилось заниматься с этой необыкновенной балериной. Она относилась ко мне с какой-то удивительной теплотой. Ее замечания были очень значимыми. У нее был потрясающий глаз, и я никогда не забуду, как она мне показывала какие-то детали. Она потрясающе умела показывать. До сих пор прекрасно помню все ее замечания, советы. Рассказываю своим ребятам. Хотя, конечно, сейчас балет изменился, мерки другие, но основу традиций надо сохранять.

И балерины, и танцовщики тоже изменились?

Конечно, и техника выросла, и чистота исполнения, позиций. И хореография меняется, и интерпретация.

Вы же сами ставили балеты?

Да, ставил. Но если делаешь что-то по заказу, то это уже обязанность: надо ставить, и ты ставишь. Время, как правило, ограничено, и тут начинается: судорожно ищешь то музыку, то декорации, а денег не хватает. Значит, надо что-то придумывать, чтобы всё выглядело прилично. От творчества это далеко.

Вот один спектакль, который я ставил, действительно очень интересный. Помните, была такая рок-опера на музыку Алексея Рыбникова «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты»? Я связался с Рыбниковым, получил от него разрешение на использование его музыки, договорился с музыкантами, которые смогли бы обеспечить достойный уровень исполнения. Правда, потом они отказались. Объяснили тем, что у Рыбникова хоть и красивая, но очень сложная музыка, и чтобы ее достойно исполнить, надо репетировать и выкладываться, а они играют в ресторане и без усилий зарабатывают хорошие деньги. Жалко, конечно, но это жизнь. Ко мне на премьеру приезжал автор русского текста Павел Грушко. Интересная была встреча. Рыбников, к сожалению, не смог приехать.

Декорации мне пришлось делать самому: по ночам, в ангаре (смеется). Было очень забавно. А это ни много ни мало два корабля надо было построить. Денег не было, и я делал каркас из сантехнических пластмассовых трубок, обтягивал целлофаном, красил, и в полупрофиль получилась объемная, вполне приличная декорация. Однажды был случай: у меня работа в самом разгаре, а ко мне полицейские приехали. С оружием, как положено. Они когда увидели мои конструкции, подумали, видимо, что жулик, и спрашивают у меня: «А что ты делаешь?». Я им отвечаю, что ковчег, так как ожидается потоп. Они даже не поняли юмора. Уехали. (Смеемся).

Эта работа была захватывающей. Я этим спектаклем заболел. Мне и хореографически было очень интересно работать. Хотя по танцевальной лексике скорее было подражание Григоровичу. Я все же с ним проработал долго, перетанцевал весь его репертуар, поэтому хочешь не хочешь, а какие-то движения уже вжились в меня. Но, с другой стороны, в этом ничего плохого тоже нет, так как плагиата там не было. Продолжить, к сожалению (а может, и к счастью), не удалось, так как я уехал в Москву. Здесь желания ставить у меня нет. Хотя вот этот спектакль я бы все же поставил.

А у вас был или есть кумир в балете?

Александр Годунов. К сожалению, я мало его видел на сцене. Но считаю, что он был уникальный артист.

А жизнь планируете?

Нет, я готов всегда и ко всему!

Ну что ж, удач вам – творческих, педагогических и просто человеческих! Спасибо за интересную беседу!

 

Беседу вела Ирина Ширинян