Народный артист России Николай Цискаридзе — о законотворчестве, императорских театрах, требовательной Крупской и вечном «Лебедином озере»

Фото: РИА Новости/Игорь Руссак

В бытность премьером Большого театра Николай Цискаридзе отмечал свой день рождения на сцене — выступал в заглавной партии новогоднего «Щелкунчика». Ныне Николай Максимович — ректор Академии русского балета им. А.Я. Вагановой и праздники проводит в репетиционных залах прославленной школы и служебном кабинете: у народного артиста множество профессиональных и общественных обязанностей. Корреспонденту «Известий» Николай Цискаридзе рассказал о ситуации в сфере культуры, советском опыте и пользе хеппи-эндов.

— Вы принимаете активное участие в работе Совета по культуре и искусству при президенте России. Насколько разработка нового закона о культуре, о чем шла речь на последнем заседании, сейчас актуальна и чем он может изменить ситуацию?

— Такой закон нужен. Сейчас есть масса пробелов в законодательстве, начиная с того, что не определено само понятие рабочего времени артистов. Всё, чем живет культура, надо прорабатывать и ставить на нормативную базу. Это очень важно, так как у культуры огромное количество отраслей: музеи, библиотеки, театры… Все вопросы придется регулировать и законодательно определять. Не самая простая задача. Думаю, предстоит очень долгая системная работа.

— В последние годы часто оглядываются на советский опыт. Тогда система работала более или менее слаженно. Насколько актуален возврат в прошлое сегодня?

— Какие-то вещи надо менять с учетом современной ситуации. Что-то появилось в советское время. Но во многом советский подход основан на опыте императорской России. Важно понимать, откуда всё пришло. То, что мы имели в СССР, — это очень четко прописанные правила императорской системы. Многие забывают об этом, когда задаются вопросом: «Почему государство должно содержать театры?» И приходится довольно часто напоминать, что и императорские театры, и императорские театральные училища, и некоторые дворцы, ныне ставшие музеями, находились на содержании Министерства двора. Потом все они перешли на баланс советского государства.

Фото: TASS/FA Bobo/PIXSELL/PA Images

Когда начинаешь искать точки отсчета того или иного правила, понимаешь, что в управлении культурой ничего особенного в СССР не придумали. Например, в императорском театре существовала традиция, согласно которой ни один спектакль не должен заканчиваться трагически. По сути, это американский хеппи-энд. Специально придумывались апофеозы — композиторам приходилось дописывать последнюю картину, в которой души погибших героев соединяются на небесах…

И это всё придумал не Голливуд, а царские чиновники. В том числе и то, что оперы в императорских театрах должны были исполняться на русском языке. Это не советская придумка, как у нас принято считать, а воля царской семьи. Всё делалось для народа: зрители должны были понимать либретто, поэтому артисты и пели на русском. А для тех, кто хотел послушать оперу на языке оригинала, были другие, частные театры, которые содержали великие князья и меценаты.

— Поддержка балета и уровень балетного образования все-таки зависели от политики властей?

— В 1930-е годы Надежда Константиновна Крупская, бывшая тогда заместителем наркома просвещения, потребовала у Ленинградского хореографического училища документы, объясняющие, чему же в нем учат. И Агриппина Яковлевна Ваганова села писать методический труд, рассказывающий, какие движения в какой последовательности должны преподаваться. Затем он превратился в книгу «Основы классического танца», ставшую балетной библией, которой руководствовались во всех хореографических училищах Советского Союза. Книга выдержала шесть переизданий, переведена на многие языки мира.

Фото: РИА Новости/Рамиль Ситдиков

— Балет стоит особняком среди других классических видов искусства. В чем секрет его популярности на протяжении столетий?

— В том, что самое актуальное, что было, есть и будет в искусстве, — это красивая женщина в белой пачке. Что бы ни происходило и как бы ни менялись вкусы, этот образ будет всегда. Великий балетмейстер Джордж Баланчин говорил: чтобы у нового балета был коммерческий успех, надо назвать его «Лебединым озером». Потому что это вечная тема и очень красиво. Никогда это положение не изменится. Точно так же, как есть в мире определенное количество сюжетов, которые всегда будут иметь успех.

— Не отпугивает ли зрителя элитарность балета? Может быть, вас как человека из этой среды такое положение дел утомляет или раздражает?

— Абсолютно не раздражает, потому что классический балет родился во дворце. Если он не будет находиться во дворце и мы с вами не будем играть в эту игру, то станет неинтересно. Так получилось, что люди, которые придумали наиболее искусственные и надуманные жанры — балет и оперу, создали для зрителей другую реальность. И мы должны принимать ее. Даже когда предпринимались попытки сделать балет искусством массовым, в его основе всё равно были спектакли, которые ставились для герцогов и королей. По-другому просто невозможно.

То, что называется элитарностью, в балете останется навсегда: если приходишь в гости к королю, надо соблюдать церемониал. Балет — это тоже своего рода церемониал. В советское время в театр было принято приходить в вечерних нарядах. И это продолжение дореволюционной традиции. А в 1990-е годы повторились события 1917-го, когда в театры с мраморными полами и резным паркетом ворвались люди в кирзовых сапогах. С одним лишь отличием: зрители стали приходить в театр в джинсах и фуфайках. Это обидно, несмотря на то что я — человек, который обожает джинсы и терпеть не может костюмы. Но если мы играем в эту игру, то должны соблюдать правила.

— Сейчас ситуация изменилась?

— Сейчас главный театр страны превратился в Мекку для инстаграмщиц. Очень модно стало зачекиниться в Большом театре. И это, к сожалению, веяние времени: придя на балет, сфотографироваться на фоне люстры. Но самое главное, чтобы не менялось качество того, что происходит на сцене. А это зависит от руководителей театров.

Фото: TASS/DPA/Bernd Weissbrod

Большой театр — это театр великих артистов, великих художников и великих музыкантов. Прежде всего великих. А репертуар, состав и ведущие исполнители предопределяются вкусом руководителя. Поэтому, когда мы говорим о Юрии Григоровиче, мы говорим о золотом веке Большого театра. Человек понимал, что чем более выдающимися будут его артисты, тем более значимым будет его собственное творчество. И потому искал первоклассный материал по всему Советскому Союзу.

— Вы достойно смотрелись в великой труппе Григоровича. А чем руководствовались, поменяв артистическую деятельность на педагогическую и административную?

— У меня три образования. По первому я — артист балета, по второму — педагог, по третьему — специалист по трудовому праву.Последний, юридический, диплом, который я получил в МГЮА, изменил мое отношение ко многим ситуациям. Сегодня на какие-то вещи я реагирую по-другому, они не вызывают у меня охов и ахов, как у некоторых коллег… Я оцениваю ситуацию с точки зрения закона.

Педагогом я стал работать в 20-летнем возрасте. Преподавал в Московской академии хореографии. С 2004 года официально вел ежедневный класс в Большом театре, а также репетировал с артистами. Возглавив Академию русского балета имени А.Я. Вагановой, всё равно вел репетиции и в школе, и в театре. И как педагог правил всё, что считал нужным исправить. А после того, как один наш преподаватель ушел в долгий отпуск по семейным обстоятельствам, взял его класс. После выпуска этого класса снова взял класс, так и преподаю по сей день.

— Широта вашего профессионального диапазона впечатляет. Завистники не докучают?

— С самого начала и моя мама, и педагоги, понимая мой характер, приучили меня к дисциплине и научили самодисциплине. Это стало главным качеством, определившим всю мою дальнейшую жизнь. Если артист не дисциплинирован, у него не получится ничего. Тем более когда от природы даются способности. В этом случае и спрашивается гораздо больше. А с завистниками всё просто: если артисту не хватает самоиронии и философского отношения к ситуации, то и не надо заниматься искусством.

Арам Тер-Газарян

iz.ru