Наш корреспондент Михаил Першин встретился с победителем недавно завершившегося XVI Международного конкурса имени Чайковского по специальности «Сольное пение» Александросом Ставракакисом.

 

Александрос музыке обучался с раннего детства, занимаясь игрой на фортепиано вместе с матерью. В возрасте восьми лет был принят в Детский хор Греческого радио и телевидения (ЕРТ). Спустя два года стал членом детского хора «Манолис Каломирис» при Афинской национальной консерватории, и вместе с этим коллективом начал выступать в спектаклях Греческой национальной оперы. Академическому пению обучался в Афинской национальной консерватории (класс Деспины Калафатис), по окончании которой в 2014 г. был удостоен стипендии Марии Каллас. Продолжил обучение у Людмилы Ивановой и Маттиаса Хеннеберга (в Дрезденской Высшей школе музыки им. К.М. фон Вебера).

В 2016-18 г. был артистом Молодежной программы дрезденской Оперы Земпера.
С сезона 2018/19 — солист оперной труппы Большого театра.

В 2019 г. дебютировал на сцене Большого театра в партии Дона Базилио («Севильский цирюльник» Дж. Россини).

Награды: 2016 г. — лауреат III Международного конкурса Рихарда Вагнера в Лейпциге и обладатель стипендии Байройтского фестиваля (Германия).
2018 г. — лауреат Международного конкурса оперных певцов им. Ханса Габора «Бельведер» (II премия и приз зрительских симпатий; Рига).
2019 г. — победитель XVI Международного конкурса им. П.И. Чайковского (I премия; Санкт-Петербург-Москва).

 

Михаил Першин Александрос, позвольте поздравить вас с заслуженным успехом.

Александрос Ставракакис Спасибо!

 

М. П. Вы с самого начала верили в победу?

А. С. Если участвуешь в конкурсе, нужно настраивать себя на победу, как же иначе? Не потому что считаешь себя лучшим, а – нет смысла участвовать просто ради участия. Но в какой-то момент мне показалось, что я вообще не приеду. В конце мая, числа 22-го, я заболел. Трахеит!

 

М. П. Горло – один из самых важных для певца органов, ваш инструмент. Как для скрипача скрипка.

А. С. Даже больше: скрипач может сыграть на другой скрипке, а у нас – один голос. Я впервые в жизни заболел, да еще перед таким важным для меня соревнованием! И только за шесть дней до начала конкурса смог сделать первое вокальное упражнение. На следующий день – еще одно. Еще через два дня – все шесть упражнений, которые делаю ежедневно. «Ну, – думаю, – можно ехать». Но все же в начале я чувствовал себя как-то неуверенно. И только к полуфиналу окончательно вошел в форму.

 

М. П. Как зритель и слушатель могу сказать, что в этом туре вы были великолепны! И зал отреагировал соответственно, устроив вам настоящую овацию. Вы замечательно спели и «Лесного царя» Шуберта, и Бориса! Точнее, не только спели, но и сыграли.

А. С. На мой взгляд есть три главные партии на трех языках: на итальянском – король Филипп в «Дон Карлосе», на русском – Борис Мусоргского и на немецком – Вотан в «Валькирии». Я их и спел – по одной в каждом туре конкурса.

 

М. П. Кстати, вы прекрасно говорите по-русски.

А. С. Не очень прекрасно, но говорю. Моя мама – наполовину русская, в 70-х годах переехала в Грецию. Она профессор фортепиано. А папа – певец, у него баритон. Так что в детстве я 24 часа в сутки жил в мире классической музыки. В шесть лет впервые попал на оперу – «Бастьен и Бастенна» Моцарта, и меня поразило это сочетание театра и музыки. Я сказал: «Я тоже так хочу».

 

I тур XVI Международного конкурса им. П. И. Чайковского

М. П. Хотеть мало. Нужно, чтобы появился голос.

А. С. Он у меня был всегда. Я пел в детском хоре, принимал участие в спектаклях оперного театра, а в 18 лет поступил в консерваторию, к профессору Деспине Калафатис, ученице знаменитого немецкого баритона Йозефа Меттерниха.

 

М. П. То, что у вас бас, было понятно с самого начала?

А. С. Не сразу, профессор сказала: «Надо подумать». А потом: «У тебя бас-кантанте».

 

М. П. То есть не профундо, а, так сказать, лирический бас. Кстати, бас-кантанте был у Шаляпина. И ещё вопрос, связанный с языком: что для вас первично – текст или музыка?

А. С. Конечно, текст! Как я могу петь, если не вникну буквально в каждое слово?

 

М. П. Некоторые поют… Но не будем о «некоторых». Поговорим лучше о тех, кто для вас, наоборот, эталон. Есть такой певец?

А. С. Марк Рейзен! Если я в свои тридцать пять лет хотя бы две минуты смогу петь, как он пел в девяносто, я буду счастлив. Я слушал его записи: он поет с таким жаром, с такой душой! Кстати, вы знаете, как он попал в Большой театр? Ведь он пел здесь, в Петербурге, тогда Ленинграде. Его услышал Сталин и пошел к нему – не позвал певца к себе, а сам пошел за кулисы! И говорит: «Вы мне понравились, я бы хотел вас чаще слушать. Переходите в Москву». И что на это ответил Рейзен? «Извините, но у меня контракт». На следующий день – динь-динь! – звонок в дверь. Открывает – ему принесли новый контракт, с Большим театром.

 

М. П. Я вспомнил другую историю: когда умер Шаляпин, в «Известиях» появился «отклик» на это сообщение за подписью Рейзена. Там говорилось, что Шаляпин изменил Родине, погнался за длинным рублем и всякие подобные гадости. И Рейзен настоял на том, чтобы было опубликовано опровержение – он этого не говорил. Ведь он знал, чем в те времена могло обернуться дело: Шаляпин официально считался предателем. Но у него были свои принципы, и он пошел на это, чтобы не замарать свое имя.

А. С. Так же и в музыке. Ведь воплотить замысел автора – это тоже принцип! Если Рейзен пел Верди, то – в точности как написал композитор: абсолютно все форте, все пиано! Один итальянский бас сказал, что так, как он поет Фиеско в «Симоне Бокканегра» на русском, так никто не поет на итальянском.

 

М. П. И еще вопрос о языке: в Греции было принято переводить оперы?

А. С. Где-то до шестидесятых годов.

 

М. П. Вы лет на двадцать «опередили» нас… Погодите: значит, с учетом вашего возраста, свою первую оперу вы слушали не на родном языке? Как вы, ребенок, ее восприняли, не понимая, о чем поют герои?

А. С. Нет, это было специальное исполнение для детей – в переводе.

 

М. П. Понятно! И это очень правильно. Про себя могу сказать, что, если бы в моем детстве оперы исполнялись на языке оригинала, вряд ли я бы увлекся этим жанром. Думаю, это верно для всех детей.

Возвращаясь к конкурсу: в вашем исполнении чувствовалась такая экспрессия, которую вряд ли можно сымитировать, заранее отрепетировать. Какова для вас роль импровизации?

А. С. Без нее ничего не получится. Ведь когда я выхожу на сцену, я – не тот человек, который был вчера или неделю, или месяц назад. И если я играю, скажем, короля Филиппа, это каждый раз – новый Филипп. Сегодня – один, завтра – другой.

 

III тур XVI Международного конкурса им. П. И. Чайковского

М. П. Но все же роль предварительной подготовки очень велика. В какой пропорции у вас то, что сделано заранее, выучено, и то, что рождается в момент спектакля?

А. С. Конечно, это всегда по-разному, но примерно 70 на 30. 70 процентов готовится заранее и 30 – остается для свободной игры. Это довольно большой процент, не так ли?

 

М. П. Особенно для оперы, где композитор расписал почти всё.

А. С. Почти!

 

М. П. Мы остановились на том, что вы поступили в консерваторию. Что дальше?

А. С. Дальше мне улыбнулась удача. Я, студент, участвовал в хоре в спектакле «Набукко» на сцене Греческой национальной оперы. Роль Захарии исполнял Паата Бурчуладзе. Он меня заметил…

 

М. П. Любопытная связь времен. В далеком 1982 году я его слышал на конкурсе Чайковского в Москве, он тогда получил первую премию. И спустя столько лет беседую с новым победителем, в чьей судьбе Бурчуладзе сыграл важную роль.

А. С. Весьма важную! После спектакля он подозвал меня и начал что-то говорить. Я тогда почти совсем забыл русский и попросил маму: «Послушай, что он говорит». Через нее Паата объяснил, что у меня очень хороший, что называется, материал и что мне стоит позаниматься с его педагогом – Людмилой Ивановой. Он сказал: «Поезжай в Одессу, возьми у нее десять уроков».

 

М. П. Уточню для наших читателей: Л. И. Иванова – выдающийся педагог и концертмейстер, заслуженная артистка Украины, супруга солиста Одесской оперы и профессора Е. Н. Иванова. Кроме Бурчуладзе Людмила Ильинична работала с Шемчук, Гулегиной…

А. С. И еще с Черновым, Пономаренко, со многими. Но главное не это. Он сказал: «Я бы советовал взять у нее десять уроков». Десять! Я думаю: «Как это может быть? Что такое десять занятий? Что можно успеть?» Но все же мы с мамой поехали в Одессу. Тогда, в двадцать два или двадцать три года, я мог взять до, ре, ре-диез… Пришел к Ивановой. Она говорит: «Сделай то-то». Я делаю. «То-то». Делаю. На третьем упражнении говорю себе: «Стоп! Это же фа-диез! Как он у меня получился? Я же это не могу!» Оказывается – могу! Я сам не заметил, как дошел до этой ноты!

 

М. П. Это, как я понимаю, высокие ноты. А что – низкие, самые, так сказать, басовые?

А. С. Паата мне сказал: занимайся высокими нотами, низкие со временем сами придут.

 

М. П. И приходят?

А. С. Да, я каждые полгода чувствую, что что-то меняется. А тогда я продолжил занятия в консерватории с профессором Калафатис, а раз в несколько месяцев ездил в Одессу. И уже по окончании консерватории, в двадцать шесть или двадцать семь, поехал в Дрезден и поступил в Академию имени Карла Мария фон Вебера. Я услышал в концерте нескольких певцов и мне понравились двое. Оказалось, что оба занимаются у одного и того же профессора – Маттиаса Хеннеберга, кстати, ученика Павла Лисициана. Я понял, что надо идти к нему. Что значит техника! Он поет в Дрезденской Земперопер уже тридцать пять лет!

 

М. П. Вы ведь тоже солист Земперопер. Вы поете на одной сцене со своим педагогом?

А. С. Да, и даже некоторые партии – в очередь. Вот какой был случай лет 8– 9 назад. Мы с ним поем в «Богеме» партию Колена. Накануне спектакля, когда должен был петь господин Хеннеберг, мне звонят из театра: «Можешь спеть?» Я говорю: «А в чем дело?» – «У нас нет Шонара». Ничего не понимаю: причем тогда Колен?»А кто будет петь Шонара?» – «Хеннеберг». Оказывается, тот, кто должен был петь Шонара, будет петь Марселя, мой профессор – вместо него, а я – его партию.

 

Награждение в доме Пашкова

М. П. Ничего себе спектакль!

А. С. Это еще не всё! Та, что должны была петь Мюзетту, поет Мими! А Мюзетту – новая актриса, приехавшая из Лейпцига! Шесть ролей – всё вперемешку!

 

М. П. Хорошо хоть у Рудольфа тенор, а то бы и его кем-нибудь заменили.

А. С. В одном месте мой профессор с трудом вспомнил свою фразу: он много лет не пел эту партию. Пару раз Марсель чуть не начинал петь за Шонара, потому что в своем сознании он Шонар…

 

М. П. Замечательная театральная история! Там было наоборот, 70 процентов импровизации.

А. С. Да нет, все 100! (Смеется.)

 

М. П. Какие еще партии вы поете?

А. С. Пустынника в «Вольном стрелке», Жреца в «Волшебной флейте», Командора в «Дон Жуане». В последнем спектакле я встретился с Ильдебрандо Д’Арканджело: он пел Дон Жуана. Это было замечательно! В минувшем сезоне я спел в Берлине «Реквием» Верди и в Москве – Дона Базилио в «Севильском цирюльнике». А в следующем – мне предстоит Бонза в «Мадам Батерфляй», Дон Базилио, Спрафучиле в «Риголетто», Гремин в «Евгении Онегине», граф Родольфо в «Сомнамбуле». И еще в 2020 году – «Реквием» под управлением Ведерникова.

 

М. П. Честно сказать, я всё ждал, когда вы назовете Бориса Годунова.

А. С. Нет-нет! И не хочу пока петь Бориса. Я хочу созреть для этой партии как человек. Ведь эта роль, скажем, в сравнении, с Филиппом, несравненно более сложная.

 

М. П. В вокальном смысле?

А. С. Да. А точнее – во всех смыслах. Тут и музыка, и психология. Ведь посмотрите, как написал Пушкин: Борис рассказывает о несчастьях, которые на него обрушились, и в каждой фразе – в каждой! – новая ситуация: дочь потеряла жениха, народ недоволен, голод в стране, бояре устраивают заговоры… На каждую тему – всего по одной строке! Чтобы это спеть, надо самому дорасти до этого. Психологически. Я буду петь Бориса лет в сорок.

 

М. П. Это тоже принципиальность, достойная настоящего артиста. Как у Рейзена.

А. С. Ну до него мне далеко!

 

М. П. А может быть так, что вы захотите спеть какую-то партию, сами ее подготовите и придете к руководству театра: «Я готов петь то-то»? Какая это была бы партия?

А. С. Вообще-то так бывает. Но вы сами видите, сколько у меня новых работ – я просто сейчас не мог бы помимо них заниматься чем-то еще.

 

М. П. В конце беседы мне бы хотелось немного пофантазировать. Представим себе, что вы участвовали в завершившемся конкурсе не в качестве певца, а как член жюри. Кому из своих соперников вы бы отдали главный приз?

А. С. Я не всех слышал…

 

М. П. Ну финалистов-то – всех. На третьем туре, в гала-концерте.

А. С. Честно сказать, я, в своем нынешнем возрасте, не представляю себя членом жюри, я – не тот, кто может судить, моя роль – быть «подсудимым».

 

М. П. Но все же, кто на вас произвел самое сильное впечатление?

А. С. Если говорить именно о впечатлении, то я бы назвал второго призера.

 

М. П. Кима Гихуна из Кореи.

А. С. Да, у него отличный голос: теплый, «сладкий», эмоциональный, и еще прекрасное произношение. Арию Елецкого он пел таким приятным, большим, теплым, «круглым» звуком. Но и четвертый призер…

 

М. П. Монгол Энхболд Анхбаяр.

А. С. …удивительно спел Алеко. Уже после конкурса я узнал, что он был нездоров. И третий – Мигран Агаджанян – был безупречным. Как я могу судить? Все хороши. Но если говорить о том, что меня больше всего тронуло, то повторю – Елецкий Кима Гихуна.

 

М. П. Хорошо, это мужчины. А женщины? Не предлагаю их судить, но с кем из них вам бы хотелось спеть в одном спектакле, и что это был бы за спектакль?

А. С. На это я могу ответить точно. На московском гала-концерте я услышал, как Айгуль поет Царицу ночи…

 

М. П. Айгуль Хисматуллина – лауреат второй премии.

А. С. Да, у Марии Бараковой, которая получила первую премию, удивительный талант, судя по тому, что я услышал в гала-концерте, это чудо природы, но все же если выбирать между ними, то мне ближе Царица ночи. Это замечательная работа, причем не только с точки зрения техники, но и в том, как она обращается с текстом. Ее интерпретация образа, осмысление его – это большая, в том числе умственная, работа. Я могу только сказать: «Браво!» И мне кажется, она в будущем раскроется еще больше!

 

М. П. То же можно сказать и о вас. Собственно говоря, так и должно быть: конкурс – это только старт для артиста. По словам Пааты Бурчуладзе у вас еще впереди – самые низкие ноты. И – добавлю к этому – самые высокие достижения!

 

Фото с сайта tchaikovskycompetition.com и открытых источников

Все права защищены. Копирование запрещено.