Приятным сюрпризом в Международный женский день стало выступление в Большом зале консерватории пианиста Георгия Чаидзе с сольным концертом

фото с сайта www.mosconsv.ru

Музыкант запомнился тем фанатам фортепианного искусства, которые благодаря прямым трансляциям следят за крупными международными конкурсами: он ровно и уверенно выступал в Форт-Уорте, на последнем конкурсе имени Вэна Клайберна, где из тура в тур явно претендовал на высшие оценки.

Концерт в БЗК был дневным, билеты на него разошлись на удивление быстро – как оказалось, в основном среди очень демократичной публики «без разбору». Видимо, это тот случай, когда шли не «на исполнителя» (Чаидзе у нас практически не знают; сейчас он, ученик Сергея Доренского, живет в Берлине), но прельстились вынесенными на афишу зазывными словами «Великие романтики» – не оттого ли в зале было много молодых пар, похвально решивших в праздник «культурно провести время»?

В программе – один Шопен, или, как обозначили его перестаравшиеся организаторы, Фридерик Францишек Шопен (все равно что написать на потеху «Иоганн Хризостом Вольфганг Амадей Моцарт»).

Георгий Чаидзе столь уверенно открыл концерт Полонезом-фантазией, что после ряда неудачных концертов на этой великой сцене трудно было поверить своим ушам: все на местах, звучит с огромным вкусом, идеально отмеренный удар, туше великолепное, слышны все подголоски – ничего не может покоробить даже самое строгое ухо в самом взыскательном по акустике зале Москвы.

А БЗК был набит битком, можно было бы и запаниковать. Но нет, с самого начала – никаких следов волнения. И Шопен в его фирменном чеканном польском ритме (который накануне то и дело утрачивал Дебарг – вот у кого в As-dur’ном полонезе вышла скорее фантазия!) оказался не просто хорош, а очень хорош.

Обычно таких исполнителей я называю для себя «радость преподавателя» – не было и в помине ничего, что хотелось бы подправить. Шопен звучал без ошеломительных открытий, но с огромным внутренним достоинством и благородством, которое мы так ценим в этом композиторе, то и дело компрометируемом безвкусицей и пошлостью. Сдержанная манера пианиста очень импонировала, хотя, замечу, публика все пыталась рассмотреть его, не выкидывающего вверх руки фонтаном, в бинокль. И правда: казалось, он не прилагал никаких видимых усилий даже в технически трудных сочинениях.

Прекрасно прозвучали оба Ноктюрна 27-го опуса (для меня – скорее баркаролы), в которых Чаидзе – вслед за Шопеном – с непостижимой естественностью совместил созерцательную, почти философскую лирику с большим драматическим накалом. Непревзойденный образец Владимира Софроницкого, конечно, никогда не даст нам покоя на этом свете, однако Чаидзе обладает уникальным даром, во-первых, создавать невесомую непрерывную ткань (это потом проявилось и во второй части Сонаты), изначально феноменальную для такого инструмента, как рояль, где всего лишь нажимаются клавиши! И, во-вторых, протяженно длить мелодию, тему, фразу, высказывание, в конце концов, во времени (в первую очередь – мысленно, что самое трудное), увлекая слушателя в повествование основательного масштаба.

Эти ценнейшие, скорее врожденные, чем благоприобретенные (иначе почему они так редки?) качества привели к мысли, что такой тип пианиста – верная первая премия любого конкурса, способная примирить жюри, разругавшееся по поводу всех других участников.

Вот так же, с широким дыханием, без суеты, без внешних эффектов, игралась Вторая баллада (фа минор, соч. 52). Рискну сказать, звучала она по-хорошему несовременно: примерно таким Шопен помнится в концертах нашей консерваторской профессуры 60–70-х годов, причем именно в этом зале – золото классической чеканки. Истинная классика, хоть в школах проходи. И столь безукоризненные исполнения, знаете ли, гораздо ценнее, чем бронзовые бюсты тех самых консерваторских корифеев, которыми последние пару лет с пугающей скоростью заполняется фойе Большого зала.

Второе отделение удачно началось четырьмя мазурками (соч. 30) – сложнейшими миниатюрами изощренной гармонической и, главное, ритмической прихотливости. Однако и эти маленькие горькие исповеди польского гения прозвучали не только изящно, но и умно, глубоко-содержательно.

Почему же меньше убедила заключительная си-минорная Соната? Не потому ли, что всё до сих пор выглядело безоговорочно гладко, и ожидания были завышены?

Благодатно подготовленное мазурками страстное начало Сонаты, казалось, должно было обрушить мир, всемирным ураганом смести только что прозвучавшие тихие «местные польские» сетования. Но Соната все же осталась в рамках общепринятого канона, что показалось стратегическим промахом пианиста.

Ведь публика была уже совершенно готова вкусить невероятных порывов, даже стихийных бедствий на еще неизведанной территории… Однако исполнителю, видимо, сильно подпортило настроение то, что зал между частями сонаты, требующими благоговейной тишины, нелепо хлопал, вдруг выдав в массе какую-то дремучую необразованность (видимо, многие радостно шли на «романтический» концерт, ничего не зная о музыке).

И тогда пианист после Largo третьей части, на котором он обидно почти утратил внимание зала, презрев аплодисменты, без всякой паузы (как и положено) обрушил на нас финал огромной мощи, где впору задохнуться, сбить дыхание и себе, и слушателям.

И они проснулись, и после Сонаты потребовали продолжения. И то, что Чаидзе в итоге сыграл лишь один и не слишком затейливый бис (популярный до-диез минорный Ноктюрн Чайковского) – непростительная нерасчетливость публики, которая, будь она поопытней и потоньше, у такого исполнителя такого класса легко могла бы запросить их три-четыре.

 

2 апреля 2018 г. в галерее Нико состоится концерт Георгия Чаидзе. Билеты можно приобрести  по ссылке

Все права защищены. Копирование запрещено.