Симфонию № 5 Дмитрий Дмитриевич Шостакович создал за короткий срок – всего несколько недель – в 1937 году. Это было нелегкое время для страны – пик сталинских репрессий, жертвами которых становились, в том числе и деятели искусства. Шостаковича от такой участи уберегла мировая известность, но и он не избежал преследований: обвиненный в так называемом «формализме» и «отрыве от народа» композитор подвергся сущей травле, его Симфония № 4 так и не была исполнена, а единственным источником средств к существованию стало создание музыки для кинофильмов. И вот в такое тяжелое время Дмитрий Дмитриевич создает произведение, главный смысл которого он сам определяет следующим образом: «Через ряд трагических конфликтов, большой внутренней борьбы утверждается оптимизм как мировоззрение».
В этом произведении Шостакович предстает как зрелый, сложившийся композитор-симфонист. Пятая симфония не является программной, а модель цикла, представленная в ней, будет характерна для некоторых последующих симфоний – в частности, Седьмой и Восьмой. Основной идеей симфонии композитор называл становление личности в ходе разрешения трагических коллизий. При этом он подчеркивал, что трагизм нельзя смешивать с обреченностью и пессимизмом. Хотя симфония и не была программной, в ней, по словам Бориса Асафьева, «поколение узнавало себя».
Вступление к первой части сразу же ставит вопрос, кажущийся неразрешимым, в резких ходах струнных – то восходящих, то нисходящих. На этом «вопрошающем» материале строится главная партия, так и не находящая «ответа». Более светлой выглядит побочная партия – но как она болезненно хрупка! Конфликта между темами экспозиции усмотреть нельзя, здесь нет еще враждебных человеческой личности сил – они появятся в разработке – в «тяжелом» тембре медных духовых, в беспокойном полифоническом движении мотивных звеньев главной партии, в «механическом», бесчеловечном марше в кульминации, через который так нелегко пробиваться вопрошающим интонациям. Новую надежду приносит реприза, где флейта и валторна излагают мажорный вариант побочной партии. В заключении звучат отголоски темы вступления.
Вторая часть – скерцо, начало которого словно «жестоко обманывает» слушателя: тема, проводимая низкими струнными, воспринимается как начало фуги, но вместо этого на ее фоне кларнет начинает механический трехдольный танец. Злая ирония царит в этом фальшивом, нечеловеческом веселье. Лишь в конце скерцо возникает минорная фраза у солирующего гобоя – словно в толпе гротескных масок появляется человеческое лицо, но эта интонация мгновенно сметается механическим танцем.
Форма третьей части – медленной – достаточно свободно сочетает черты и рондо, и вариационность, и сонатность – но все это подчиняется развитию одного образа: безрадостное размышление, доходящее до отчаяния в развитии проникновенных лирических тем. Эта часть – средоточие трагизма Пятой симфонии.
Финал, для которого композитор избрал сонатную форму с эпизодом вместо разработки, воспринимается как «ответ» на трагизм медленной части, стремление что-то противопоставить отчаянию. Активная решимость звучит в стремительном движении главной партии с ее пассажами – но в этом неудержимом движении, прорезаемом фанфарными интонациями медных духовых, есть и нечто пугающее, как и в гимнической побочной партии, которая кажется слишком «скандирующей», чтобы стать подлинным человеческим голосом. Таковой возникает в лирическом, сосредоточенном эпизоде (в особенности – в высказывании солирующей флейты). Торжественные, гимнические интонации возвращаются в репризе, которая приводит к ликующей коде с восходящими величественными ходами медных духовых, поддерживаемых литаврами и тарелками – это торжество кажется слишком помпезным, чтобы быть искренним.
Так какого же рода был тот «оптимизм», о котором говорил Дмитрий Дмитриевич Шостакович – и можно ли вообще говорить об оптимизме применительно к его Пятой симфонии? Или все же речь идет в первую очередь о трагизме – о необходимости подчинения личности бесчеловечному миру? Можно предположить, что такими вопросами задавались слушатели на премьере, состоявшейся в ноябре 1937 г. в Ленинграде. Премьеры, дирижировал которой Евгений Мравинский, ожидали с нетерпением – ведь против автора выдвигались очень серьезные по тем временам обвинения, и всем было интересно, чем он на них ответит, пойдет ли в угоду властям на упрощение музыкального языка. В сущности, Шостакович сам дал повод для таких ожиданий, предпослав симфонии подзаголовок: «Ответ советского художника на справедливую критику». Видимо, кого-то в чем-то это убедило – нового витка травли не последовало. Но это стало не упрощением, а новым этапом развития стиля.
Музыкальные Сезоны
Пока нет комментариев