Главная премьера авторского кино этих недель – взявшая главный приз на «Берлинале» венгерская картина «О теле и душе». Режиссёр фильма Ильдико Эньеди – весьма заслуженная дама у себя на родине, однако столь абсолютный успех сопутствует её творчеству, пожалуй, впервые.
«О теле и душе». Кадр из фильма.
И речь здесь не о наградах, «Квадрат» их побери, это ещё ничего не доказывает, а именно о старых добрых ценностях: сценарии, режиссуре и актёрской игре. «О теле и душе» – это вообще чуть больше, чем кино. Это первое за долгое время убедительное доказательство того, что поэзия если и не является одним из необходимых элементов синтетического искусства кино, то вполне может стать формой, объединяющей эти элементы и не нарушающей при этом драматургического единства жанра – в данном случае, мелодрамы.
Конечно, совсем недавно была «Поэзия без конца» Алехандро Ходоровски, но этот страстный сюрреалистический панегирик поэзии 87-летнего «человека-психоделика» вряд ли можно считать её воплощением самой по себе. Параллели напрашиваются, скорее, с фассбиндеровской «В год тринадцати лун», где в одной сцен трансвестит громоподобно, неистово декламирует стихи на скотобойне. И надо заметить, что Эньеди оказывается изобретательнее классика. Но об этом чуть позже.
«О теле и душе» начинается очень издалека – чередой сцен, каждая из которых порождает больше вопросов, чем ответов. Мы видим странноватый пролог с парочкой оленей (настоящих), бродящих по лесу. Вскоре мы увидим коров на скотобойне, тоже настоящих. Натурализм этих эпизодов очень близок к грани дозволенного, хотя и не доходит до неё. В сценах, промеж этих, мы знакомимся с героями фильма, и поначалу, пока психологические портреты только начинают обрастать подробностями (потом их будет много), сложно сказать, за счёт чего у зрителя может пробудиться к ним симпатия.
«О теле и душе». Кадр из фильма.
Эндре – директор предприятия, старающийся держаться подальше от его зловещих клоак. Мария – новая сотрудница, нанятая контролировать качество мяса, девушка, во всех смыслах, скандинавского типа. Её способ отстранения более действенный – психологический, поэтому дистанцируется она, в первую очередь, от людей.
Тут же режиссёр мимоходом, не отвлекая от главных героев, знакомит нас с остальными действующими лицами, и мы понимаем, что может связать воедино тех двух оленей среди коров. И постепенно, понемногу, лёгкими штрихами (вот она – поэзия!) наброски фильма начинают двигаться, и чёрточки, обозначенные вначале едва отчётливо, маркируются и соединяются в единый узор с другими. Ни одна деталь здесь не будет одиноко брошена сама по себе. Сюжет усложняется за счёт детективной интриги, и она же косвенно влияет на отношения Эндре и Марии, способствует дорисовке характеров второстепенных персонажей и, в конце концов, соединяет символы и действие воедино.
«О теле и душе». Кадр из фильма.
Всё это происходит настолько мягко и ненавязчиво, будто режиссёр не монтировал фильм, а прямо здесь и сейчас, едва заметными движениями перелистывает страницы уже сложенной истории. Мы узнаём, что героям снится один и тот же олений сон, и в этом сне их отношения развиваются гораздо быстрее, чем в действительности, где они (особенно Мария) напоминают испуганных детей. Рефрены понемногу превращаются в символы, однако язык не повернётся назвать их психоаналитическими. Помещая часть действия в сон, Эньеди умудряется не исказить сновидческой логикой восприятие фильма зрителем. Просто в один момент сны начинают постепенно исчезать, и, когда это окончательно происходит, про них уже и не вспоминаешь – ведь этот мотив отслужил своё. Лишь хочется отметить, как ненавязчиво, но вместе с тем уверенно, самими героями фильма был из действия выведен персонаж психолога. Драматургический метод Эньеди вообще отличает удивительное чувство меры.
Так же и со скотобойней. Лишь случайными кровавыми пятнами на одежде некоторых героев в нашей памяти держится осознание того, что действие всё ещё связано с этим мрачным пространством. Так понемногу оно оформляется в зыбкий, как всё поэтическое, аллегорический образ. И так же, как коровы в начале фильма вызывают лёгкое сочувствие своими мордами, а не участью, так и грубых обывателей скотобойни не хочется осуждать – в конце концов, даже уборщицы и забойщики под чутким наблюдением Эньеди превратились в людей.
Впрочем, это вовсе не означает, что волки сбросили свои шкуры и переоделись в овечьи. Магия фильма тем и неотразима, что позволяет принимать грубость и насилие в качестве кратких переходных фаз. И, конечно, Фассбиндер со своей надрывной экспрессией в сравнении с Эньеди начинает выглядеть слишком прямолинейно.
«О теле и душе». Кадр из фильма.
Меняется наш взгляд на второстепенных персонажей фильма, но главные герои меняются уже сами. Изначальный мотив некоммуникабельности поступательно преодолевается Марией и Андре синхронно с вовлечением зрителей в тот же процесс уже относительно визуального облика фильма. Герои сближаются – и меняются выразительные средства: постепенно теплеют цвета, более плавными становятся движения камеры. Становится ясно, что изначальная дисгармония была лишь фигуральной преамбулой, началом пути к гармонии.
Ближе к концовке фильма содержание образов, соответственно названию, отдаётся уже не в физиологии, а в сферах чистого эстетического восприятия. Заодно с чем-то ирреальным Мария знакомится с вещами простыми и очевидными для нормальных людей, такими как рок-баллады о любви. В любой типичной мелодраме такой элемент воспринимался бы интеллектуальным зрителем как уродливый штамп, поскольку был бы тавтологичен, но в качестве обертона он звучит идеально. Детективная линия окончательно сходит на нет также только к самому концу, поэтому фильм (что большая редкость для артхауса, особенно такого, что срывает главные премии) смотрится как обычное сюжетное кино, как жанровая история двоих, как психологическое наблюдение. Но поэзией «О теле и душе» позволяет назвать то, что его можно не только смотреть, но и видеть – как образ, как тень, как чистую, абстрактную форму поверхности и глубины под ней.
Пока нет комментариев