Владимир Юровский почти исполнил мечту Прокофьева
Тему 100-летия революции, опасливо обойденную политиками (где широкие общественные дискуссии, парламентские обсуждения и пр.?), взяли на себя деятели искусств – от производителей шквального количества телесериалов до авторов замечательной выставки «Некто 1917» в Третьяковке. А среди музыкантов, не побоявшихся вступить на обжигающую до сих пор почву революционной тематики, в первых рядах оказался, конечно, лидер Государственного академического симфонического оркестра России Владимир Юровский.
Владимира Михайловича, живущего вообще-то в Берлине, но корнями, конечно, нашенского человека, всегда занимали внутренние разломы советского общества и их музыкальные выплески – достаточно вспомнить программу о репрессированной театральной музыке 1930-х. В новой программе, сыгранной 9 ноября в Большом зале консерватории, он обратился к очень редко открываемым страницам отечественной музыкальной истории и, сопоставив их с сегодняшним днем, доказал громадную не только историческую, но и актуальную их художественную ценность и силу.
Начал со 2-й симфонии Шостаковича. Признаюсь, не могу и вспомнить, когда слышал ее в последний раз. Боюсь, еще в консерваторском классе в записи, а было это очень давно. Нам тогда говорили, что это эксперимент, молодое левачество: революции всего 10 лет, композитору, получившему заказ к дате, – 21 год, до главных творческих вершин еще далеко.
Нынешнее прослушивание не опровергло слов наших давних педагогов. Да, чрезвычайно интересные, как мы сегодня бы сказали, сонористические (тогда такого слова не знали) эффекты во вступлении и потом в стремительном марше, так перекликающемся с «бучей боевой и кипучей» у Маяковского. Броская «музыка гудков» у меди, характерная для тогдашних «индустриальных» симфонических полотен (Мосолов, Мейтус и др.). Но поиск собственной, шостаковичевской интонационности только идет. Экспериментальная звукоизобразительная задача, похоже, даже ослабила внимание композитора к собственно тематизму, он тут менее яркий, чем в сочиненной двумя годами раньше 1-й симфонии, мгновенно облетевшей мир. Не очень монтируются друг с другом «авангардная» (этого больше в первой чисто оркестровой половине) и традиционная интонационные сферы, «буча» как-то без особого перехода сменяется довольно ретроградной и даже академичной имитационной полифонией хора. И вообще сияющий апофеоз на лозунговых строках Александра Безыменского «Октябрь! Это солнца желанного вестник. Октябрь! Это воля восставших веков» наступает неожиданно быстро, столкновение конфликтующих звуковых пластов в начале сулило гораздо более упорную борьбу за финальный мажор.
Но притом сколько нюансов, не уловленных тогда малоопытным слухом в технически несовершенной записи, теперь открылось! Как перекликается та же «симфония гудков» с последующими апофеозами в 5-й и 7-й симфониях! А был бы знаменитый «ударный антракт» из «Носа» или шокирующе-натуралистичное изображение страсти в «Леди Макбет Мценского уезда» без тембровых и фактурных находок 2-й симфонии? Все это внимательно прослушано и донесено Юровским, Госоркестром и двумя хорами – Капеллой имени Юрлова и хором имени Свешникова.
Вокруг Мечислава Вайнберга до сих пор ведутся споры – эпигон он Шостаковича или композитор с самостоятельным слышанием мира. Прошедшая в прошлом сезоне широкая волна вайнберговских премьер убедила в правоте вторых. И все же, когда зазвучал Скрипичный концерт 1959 года, в колюче-беспокойной первой части послышалось СЛИШКОМ много Дмитрия Дмитриевича, разве что интонации не столь броски. Это ощущение смягчилось в лирическом скерцозном вальсе второй части. А вот проникновенность и какой-то бесконечный мелодизм медленной третьей части показали Вайнберга совершенно самостоятельным художником: подобной волшебной трепетности и теплоты, пожалуй, даже Шостакович не достигал. И счастье, что традиционно быстрый финал композитор окончил не дежурным гротеском, а возвращением сокровенной лирики, в которой скрипка легендарного Гидона Кремера чувствовала себя особенно естественно. После чего Кремер, проводник общечеловеческих ценностей, сыграл на бис «Реквием» Игоря Лободы – фантазию на тему знаменитой украинской песни «Реве та стогне Днiпр широкий», своим запинающимся, словно раненый человек, началом и общим трагическим колоритом очевидно отсылающую к драме сегодняшней Украины.
Во втором отделении Владимир Юровский познакомил нас с новым произведением Александра Вустина, три года назад ставшего, как это называют в мире, композитором – резидентом ГАСО. Это отличный выбор: Александр Кузьмич известен как автор авангардных, но не заумных, а остро характерных, притом компактных по форме произведений. Часто – с участием вокала, что делает их еще ближе к публике. Таковы были, например, его «Песни Лукерьи» 2015 года. Теперь нам исполнили «Три стихотворения Ольги Седаковой» для баса, хора и оркестра.
Не был бы вполне искренен, если бы сказал, что именно ради этого сочинения надо было стремглав бежать на концерт. Но и легло оно в программу как родное. Первая песня «В метро. Москва» о тех, кто ютится «в нишах, бухие и кривые, в разнообразных чирьях, фингалах, гематомах», начинаемая взвизгом струнных и рушащимся аккордом медных, явно наследует экспрессионистской стилистике начала ХХ века, ее и песней-то можно назвать лишь условно, это шпрехштимме – говор, изобретенный Шенбергом и Бергом, которыми, кстати, очень интересовался в 1920-е Шостакович. Импульсы и рывки первой части находят продолжение в лихорадочном речитативе «Безымянным оставшийся мученик». А после этого резким контрастом – философски примиренный монолог «С нежностью и глубиной», рождающий ассоциации как с поздним Шостаковичем (поры «Сюиты на стихи Микеланджело»), так и с эпической мелодикой Прокофьева. Одно непонятно: зачем на последних тактах к оркестру и замечательному, богатому самыми разными тембровыми оттенками басу Максима Михайлова подключили еще и хор? Практично ли ради нескольких фраз выводить на сцену лишнюю сотню человек? Тем более что ГАСО – такой коллектив, что в умело оркестрованной музыке создаст иллюзию хоть хора, хоть чего угодно.
А вот за стихи Седаковой Вустину отдельное спасибо. Какое поразительное сочетание подчеркнуто безыскусной, почти разговорной интонации — и пронзительно честной мысли, глубочайшего отношения к человеку, буквально переселяющее нас в душу ее героев! Вместе с ними мы оказываемся «на краю» и примеряем на себя – а какой выбор сделали бы мы в их трагической ситуации.
Трагическая ситуация и выбор – главная интрига и последнего сочинения программы, кантаты Прокофьева «К 20-летию Октября». Сергей Сергеевич, незадолго до того вернувшийся в СССР и мечтавший о больших социальных заказах, получил таковой – и выполнил его, да когда – в знаковом 1937 году. Когда победы индустриализации и коллективизации получили страшное закрепление в виде Большого террора, который вскоре коснется и его, прокофьевского круга. И тем не менее он написал грандиозное, почти 50-минутное сочинение, создав, может быть, самый яркий образ революции во всей мировой музыке. Взяв за основу тексты Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина – не из сервильности, а из желания трактовать их в самом авангардном ключе.
Но опоздал: если в 1927 году авангардность Шостаковича еще принималась сквозь пальцы, то десятилетие спустя уже вовсю насаждались принципы культурного единомыслия. И сочинение, по той самой сонористике, интонационной экспрессии, широте стилевого охвата, масштабу драматургии, да просто по драйву далеко оставляющее позади даже опыт гениального Шостаковича, было забраковано заказчиками. При жизни композитора оно не прозвучало, а впервые дошло до публики в 1966 году в версии дирижера Кирилла Кондрашина, оркестра Московской филармонии и Капеллы Юрлова в усеченном виде – тогда, по политическим причинам, пришлось опустить две «сталинские» части, а сочинение закольцевать возвращением «темы философов» из начала.
О мощи кантаты свидетельствует (по крайней мере для меня) уже то, насколько по-разному она воспринималась в разные времена и в разных исполнениях. Помню, например, интерпретацию Валерия Гергиева здесь же, на 100-летии Большого зала консерватории в 2001 году. Тогда, в густо театрализованной версии с выходом на сцену «живых» Ленина, Николая II и даже Брежнева с Горбачевым показалось, что Прокофьев этот осторожный шепоток «философы, философы» или истеричный женский вопль «кризис назрел!» писал с издевкой. Сегодня, при минимуме инсценировки (но за красные косынки на девушках-баянистках спасибо – очень стильно!), впечатление было ровно противоположным – это совершенно всерьез, именно так, авангардно и предельно остро, воспринимал композитор советский проект, в футуризм которого отчаянно хотел верить.
Как оно на самом деле, кто знает…
А вот то, что Юровский в сочинение Прокофьева верит – факт. Была полностью восстановлена авторская партитура, в том числе «сталинские» части» – траурно-триумфальная «Клятва Сталина» и экстатическая «Конституция». Привлечены два громадных хора – имени Свешникова и Юрлова. В положенный момент партер «взял под караул» военно-духовой оркестр, рассыпались в частушечном наигрыше баянисты… Иногда, правда, даже несмотря на это оживление возникало ощущение некоторого провисания драматургии, особенно в оркестровых кусках, где чередование скачки, марша и лирики порой казалось механистичным и затянутым. Зато как передана центральная, 6-я часть «Революция» – этот вихрь эпизодов, где буквально видишь, как на картинах Дейнеки, шагающие там и тут революционные отряды, слышишь дробь пулемета, чувствуешь отчаянное народное веселье и «злобу, святую злобу».
И тем более обидно было за композитора, когда началось повальное бегство публики, особенно той, что постарше. Видимо, филармонические завсегдатаи ждали легких для слуха шлягеров вроде «Ромео и Джульетты», а получили заряд настоящей революционной картечи. Прокофьев продолжает пугать опасливых, как пугал 80 лет назад.
Я начал эту заметку сожалением насчет боязливости современных политиков и политологов в оценке революции. Закончу тем, что один Прокофьев при помощи Юровского и его музыкантов сказал об Октябре больше, чем, может быть, они все вместе взятые.
Как жаль, что такое нельзя повторять часто. Поди собери четыре сотни человек из пяти больших коллективов. А ведь на самом деле Сергей Сергеевич мечтал об исполнении не в зале, а на Красной площади. От которой до консерватории рукой подать, всего километр. Но этого – слов «кризис назрел!» и «успех восстания зависит от двух-трех дней» у стен Кремля сегодня вряд ли кто-нибудь допустит…
Все права защищены. Копирование запрещено
Пока нет комментариев