На постановке Берлиоза Большой театр прикинулся ТЮЗом – и не прогадал
Фауст — Саймир Пиргу. Фото Дамира Юсупова
Большой театр, в последнее время избегающий самоочевидных репертуарных шагов (изысканная «Роделинда» Генделя, печально-ироничный «Дон Паскуале» Доницетти, не утративший за полтора века своей экспериментальности «Каменный гость» Даргомыжского, редкая сейчас на мировых сценах вторая редакция «Катерины Измайловой» Шостаковича и другие работы), завершил свой 240-й сезон еще одной редкостью – сценической постановкой драматической легенды Берлиоза «Осуждение Фауста». Спектакль, надеется обозреватель «Музыкальных сезонов», будет иметь если не шумный, то устойчивый успех у самой разной публики, от юной до многоопытной.
«Осуждение Фауста» нельзя отнести к расхожему репертуару даже на Западе, который мы привыкли ставить в пример отечественным оперным театрам. Причина – видимо, в жанровой неоднозначности произведения, в котором есть черты и оперы, и оратории, и программной симфонии. Оттого не вполне понятно, как, собственно, его исполнять. В чисто концертном варианте (что последние 180 лет и преобладает в мире, в том числе в Большом театре, где последний раз эта партитура звучала под управлением Александра Ведерникова в 2002 году)? Но жаль: при этом пропадает масса возможностей иллюстрировать романтическое повествование, полное ярких картин, внезапных перемещений и волшебных превращений. В виде спектакля? Но темп действия и подача интриги тут скорее эпические, чем драматические.
Возможно, именно эта хитрость задачи и раздразнила музыкального руководителя Большого театра Тугана Сохиева. Наверное, сыграл роль и французский опыт дирижера, уже много лет возглавляющего симфонический оркестр Капитолия Тулузы. Так или иначе, мы теперь имеем у себя под боком настоящий островок французской романтической классики, воссозданный с достаточным тщанием и любовью. Причем, по сравнению с исполнением 14-летней давности, постановщики взяли на себя более сложную задачу – сделать именно спектакль.
Мефистофель — Дмитрий Белосельский. Фауст — Саймир Пиргу. Фото Дамира Юсупова
Сложность музыкальной инсценировки «Фауста» Гете понимал и сам Берлиоз, называя эту трагедию, перенасыщенную текстами и событиями, наименее подходящей для оперной адаптации. Тем не менее увлеченность главным сюжетом романтической эпохи (какое еще произведение может спорить с «Фаустом» в этой роли?) была столь велика, что композитора не остановили трудности ни творческие, ни организационные. Он шел на исполнения полные и частичные, сценические и концертные, знавал успехи и провалы, даже одно время думал о переселении в Россию, где к его музыке отнеслись, как ему показалось, с большим вниманием, чем в родной Франции.
Тем более это наложило на современных российских исполнителей ответственность за качественное донесение опуса, чей автор 170 лет назад так доверял нашей публике.
Надо сказать, что при всех стараниях Тугана Сохиева и его команды «Осуждение Фауста» не слушаешь забывая дышать, как это бывает на «Травиате» или «Пиковой даме». Здесь нет намертво въедающихся в сознание мелодических хитов, вроде «Сердца красавицы» или «Куда, куда вы удалились». Берлиозу не удается «переплюнуть» тех композиторов, которые «заболеют» фаустовскими мотивами позже – его кабачок Ауэрбаха уступает в фантасмагоричности оффенбаховским «Сказкам Гофмана», его песенке о блохе далеко до знаменитого шедевра Мусоргского. Уж не говорю об опере Гуно, этой недосягаемой вершине французского романтизма. Ну разве что популярный «Ракоци-марш» в полной мере можно назвать мировым шлягером, но это лишь маленький симфонический фрагмент двух-с-половиной- часового целого.
Однако есть в благородно-меланхоличных ариях берлиозовского Фауста, в просветленно-мечтательных монологах его Маргариты нечто такое, что в гораздо большей степени соответствует философическому духу Гете, чем у того же Гуно – при том что и французский шарм в полной мере присутствует. А уж в сценах танцующих духов, или колдовского полета Фауста с Мефистофелем, заканчивающегося низвержением в преисподнюю, или в финальном райском апофеозе Маргариты Сохиев постарался представить во всем великолепии красочный арсенал берлиозовского оркестра, до сих пор не знающего себе равных по живописности. Конечно, настолько, насколько это позволил темперамент самого г-на Сохиева, который больше известен как тонкий ювелир, нежели как пламенный фрескописатель.
Маргарита — Ксения Дудникова. Фауст — Саймир Пиргу. Фото Дамира Юсупова
Важным залогом успеха стал и удачный кастинг солистов. Правда, поначалу показалось, что албанский тенор Саймир Пиргу не справляется с высокой тесситурой партии Фауста (кто-то рядом в темноте зрительного зала даже сказал: «Похож на Цискаридзе. И поет так же»). Но это была только начальная пристрелка, в дальнейшем международно признанный певец подтвердил свой статус – а монологи и дуэты для него композитор написал весьма объемные. Точное попадание в стиль и образ – у меццо-сопрано Ксении Дудниковой (Маргарита). А баса Дмитрия Белосельского можно смело назвать симпатией публики – его ироничная подача партии Мефистофеля (у Берлиоза, в отличие от Гуно и самого Гете, побеждающего в поединке с Фаустом) вызвала в ответ настоящую овацию.
Наконец скажем о еще одном участнике ансамбля создателей спектакля – режиссере Петере Штайне. Этот знаменитый мастер, казалось бы, призванный отвечать за «немецкую» составляющую целого (вот уж точно объединение «острого галльского смысла и сумрачного германского гения»), на деле соорудил нечто очень ясное, картинное, классичное, даже симметричное. В его версии, подкрепленной сценографом Фердинандом Вегербауэром и художником по костюмам Наной Чекки, если уж крестьяне – то такие, какими их изображали в старинных идиллиях. Если черти – то с рогами и перепончатыми крыльями, как у Босха и Брейгеля. Если ангелы – то в белых балахонах и с нимбиками, как на церковных фресках. Хоть иди и переноси эту постановку в детский театр имени Наталии Сац. Это мы, в вечно экспериментирующей России, полагаем, что опера обязательно должна ставиться поперек сюжета с перенесением действия на тысячу лет вперед или назад, с превращением египетской рабыни в советскую заключенную, а жителя пушкинского Петербурга в ленинградского блокадника. На Западе, особенно среди мастеров старшего поколения, такое не очень принято – или давно преодолено. Вы можете себе представить Отто Шенка или Франко Дзеффирелли, позволяющих себе перекроить классический сюжет?
Брандер — Николай Казанский. Фото Дамира Юсупова
Притом в постановке Штайна достаточно иронии – хотя бы в самом ее традиционализме. А «храбрые сыны Дуная» – венгерские гусары? Разве в том, как анемично валятся они все до единого от воображаемых пуль под звуки огненного марша, словно фигурки в тире, – нет тонкой насмешки над романтическим пафосом ситуации? Кстати, ирония ведь вполне присуща и самому Берлиозу – вспомним другое его сочинение, супер-популярную Фантастическую симфонию с ее пародийными маршами ночных монстров и плясками ведьм, которые чуть подправь, и можно смело вставлять в какого-нибудь «Орфея в аду». Да и в «Фаусте» тот же танчик сильфов изрядно отдает кафешантаном, что постановщики подчеркнули нарочитой красивостью мизансцены с гигантскими розами и порхающими алыми лепестками-бабочками.
Да, у Штайна бывали спектакли и более условные – например, «Аида» в театре имени Станиславского и Немировича-Данченко. Но там сама музыка настолько властно приковывает зрителя к креслу, что можно и «пошалить». В случае с Берлиозом такая шалость могла бы обернуться наполовину опустевшим после антракта зрительным залом.
Зал оставался переполнен до самого конца. Хочется пожелать этого и во всей дальнейшей жизни спектакля, который, мне кажется, равно внятен и любителям музыкальных редкостей, и юной поросли, охочей до сказочных приключений. И послушайте, неужели раньше 16 лет подобное представление смотреть нельзя? По-моему, гриф 12+ был бы в самый раз. Зачем зрителю, подрастающему для восприятия классики, терять 4 года, а театру – лишать себя самой эмоциональной публики?
Фото предоставлены пресс-службой Большого театра
Пока нет комментариев