О том, как в Зальцбурге поставили оперу-завещание своего гениального уроженца

Regie Peter Sellars / Bühne George Tsypin / Kostüme Robby Duiveman / Licht James Ingalls/ © Salzburger Festspiele / Ruth Walz

Сила прощения

Тема власти и силы: разрушительной ли, маниакальной, репрессивной или содействующей – в этом году драматическим лейтмотивом пронизывает всю оперную программу Зальцбургского фестиваля. В ее первой ласточке – “Милосердии Тита” Моцарта – речь идет о силе прощения.

Ходят легенды, что оперу к провозглашению Леопольда II королем Богемии Моцарт написал всего за 18 дней. Пионеры аутентизма скажут, что зачатки музыкальных образов “Тита” могли возникнуть у него и раньше: подобно тому, как масонский опыт отражался на Моцарте-человеке, Моцарт-творец сознательно или бессознательно воплощал в своей музыке идеи свободы, демократии и равенства. Так это или нет, неизвестно, но, думается, гений не взялся бы за работу в такие короткие сроки, если бы не был уверен в результате. А времени ему оставалось совсем мало…

И все же он очень простым языком успел сказать о самых важных вещах: об открытости личности к всепрощению и о том, что настоящая сила правителя и человека – не в жесткости, а в человечности и человеколюбии. И, как всегда в случае с Моцартом, пока либретто рисует перед нами драму общественную и межличностную, музыка идет дальше и заглядывает внутрь человека, раскрывая нам его личную драму. Так Тит Моцарта, оставшись верным себе и простив всех заговорщиков, в финале совершенно опустошен. Он не присоединяется к торжественным песнопениям, но чувствует одиночество. Не может наказать за свершившееся покушение, так как чувствует себя виноватым в поведении других: его предки сами пришли к власти узурпаторским путем. Оттого его финальная нота обыкновенно звучит диссонансом со всеобщим прославлением его великодушия.

Питер Селларс и Теодор Курентзис в своем “Милосердии” затронули эти темы, но сделали акцент на современных, более глобальных аспектах прощения. Опера заговорила новым языком, но не обошлось и без потерь.

Regie P. Sellars /Bühne G. Tsypin /Kostüme R. Duiveman / Licht James F Ingalls/© Salzburger Festspiele / Ruth Walz

Моцарт и Мандела

…Молодые люди, ослепленные верой в ложные идеалы, готовятся к покушению на самого благодетельного, самого миролюбивого и, пожалуй, самого великодушного правителя. Во главе их – Секст: друг, превращающийся в террориста. Он смятен и потерян, и Бог только знает, что творится в его душе, когда он надевает на себя пояс смертника. Мгновение замирает в этот решающий момент, и предостережением миру звучат до боли пульсирующие адажио и фуга в до миноре: опомнись, человек!

Решение принято: террористический огонь охватил Капитолий, герой ранен, ужас охватывает жителей современного вечного города. Люди самых разных возрастов и национальностей приходят на площадь, чтобы выразить скорбь и участие в судьбах пострадавших. Траур сковывает их сердца, но печалью светлой отзывается в них вера в любовь и единство. Звучит светло-призрачная элегия Kyrie из Большой мессы Моцарта, нашептывающая человеку жизненно необходимое: «держись!»

Нужно держаться вместе, но почему должно произойти нечто ужасное, чтобы люди это поняли? Насилие происходит, но нужно ли отвечать на него насилием? Таким видится мне главный посыл режиссера Питера Селларса, поставившего глобальную задачу: защитить право каждого на последнее слово и право на прощение, вне зависимости от тяжести совершенного преступления. Призыв к совести, разговор с болезненной тканью психики, воздействие на духовные нити, ведущие к раскаянию – прежде приговора, несмотря на приговор. Несмотря на требуемую законом справедливость.

И здесь обнажаются риски, на которые пошли создатели, чтобы сделать историю Тита – во многом вторящую жизненной миссии Нельсона Манделы – говорящей на современном зрителю языке. Дело в том, что тема глобального терроризма очень и очень неоднозначна. Прощая заговорщиков Секста и Вителлию, Тит Моцарта приносит в жертву прежде всего собственный суверенитет правителя. Прощая террористов, Тит Селларса призывает к прощению и родственников их жертв; но покажите мне того, кто согласится простить смерть любимого человека! Мстить, – нашептывает ему животное, страдающее, болезненное человеческое сознание. Музыка Моцарта, кристально чистая, совершенными линиями отзывающаяся откуда-то сверху, слегка отрывисто вторит: простить.

В конце Тит-Мандела умирает, верный своим идеалам: «Боги, отнимите у меня жизнь, если благо Рима больше не может быть моей тревогой”. Идеальный положительный образ усиливает эффект наставления, предупреждения, призыва к примирению. Но, увы, нет личной боли героя в одиночестве, которое порой куда хуже жертвенной смерти. Тит Селларса – жертва, ангел, божественный подарок, который должен заставить нас задуматься. Тит Моцарта, несмотря на свое великодушие, не был и не хотел казаться созданием абсолютно безгрешным.

Regie Peter Sellars / Bühne George Tsypin / Kostüme Robby Duiveman / Licht James Ingalls/© Salzburger Festspiele / Ruth Walz

Вечная музыка

То, как требовательная австрийская публика который раз подряд принимает Теодора Курентзиса и его оркестр и хор MusicAeterna, – это что-то из ряда вон выходящее. Многоминутные стоячие овации с характерным топотом, многократные крики “браво” – неприлично долгие, если бы не было, за что.

Во-первых, очищение текстового материала от части речитативов перевело внимание слушателя на музыку. Во-вторых, упрощенная инструментовка с облегченной оркестровкой, новые музыкально-драматические эффекты Моцарта в сочетании с индивидуальным аутентичным прочтением и тонким чутьем Курентзиса на акценты выдали чувство, каким в Фельзенрайтшуле, похоже, давно не проникались. Игра стоя, вплоть до контрабасистов, использование других произведений Моцарта в качестве музыкальных вставок – и временные границы стерты. И сам Моцарт кажется таким, каким он всегда был: не классиком из пыльных учебников по музыке, а желаннейшим из собеседников, вечным медиатором между Богом и человеком, которого так боишься прервать, чтобы не упустить хотя бы одно слово.

Кристально чистый Моцарт Курентзиса с особым драматизмом раскрывается в сольных партиях инструментов. Соло кларнета в первой арии Секста — лучшее, что можно представить себе по чистоте и выразительности музыкальной мысли: для Секста Марианны Кребасса кларнет Флориана Шюле становится вторым “я”, тенью и единственной поддержкой. Присутствие музыканта на сцене, а не в оркестровой яме только усиливает эффект от сценических переживаний. Меццо-сопрано Марианны Кребасса, на пару с кларнетом, гипнотизирует слушателя своим глубоким и мягким тембром. Равно убедительно звучит и Тит в исполнении американского тенора Рассела Томаса. Его предсмертное жертвенное обращение к Богам печальной нотой переходит в масонскую похоронную музыку Моцарта в до миноре – еще одна вставка, призывающая мир принять наследие жертвы.

Сдержанный в выборе сценических решений, Питер Селларс принял верное решение, отдав главное слово дирижеру. С Моцартом иначе быть и не должно: самодостаточность его музыки при бережном обращении и грамотной подаче – почти всегда гарант успеха, если бы не одна проблема: понять правду Моцарта удается не каждому, а уж передать ее – тем более. Но внимательный слушатель Курентзис, вот уже много лет бесстрашно и настойчиво ведущий беседу с гением, кажется, стал к ней еще на один шаг ближе. И публика это почувствовала. Иначе как объяснить то безумство, что творится в зале при каждом его выходе, а также приветствии оркестра и хора? Эффект Курентзиса? Может быть. Но все-таки очень хочется верить, что это неумирающий, вечный Моцарт, вернувшийся, чтобы напомнить нам о самом главном: чуткости, сострадании и любви.

 

Все права защищены. Копирование запрещено