«Геликон-опера» завершила прошедший сезон и открыла новый премьерой «Мадам Баттерфляй» Пуччини в первой редакции

 

Когда-то, на заре туманной геликоновской юности, Дмитрий Бертман сформулировал девиз, которому его театр и следует, за редкими исключениями, без малого три с половиной десятилетия: ставим либо то, что не идет больше нигде, либо так, как не ставят больше нигде. Первая половина не предполагает разночтений, вторая же может означать как принцип сценического решения, так и музыкальную редакцию.

Когда Бертман объявил, что опера Пуччини будет поставлена в первой редакции – той самой, что провалилась некогда на мировой премьере в Ла Скала, – многие восприняли это со скепсисом. Как оказалось – преждевременным и, по большому счету, неоправданным.

Валентина Правдина – Баттерфляй

Вообще-то к первой редакции восемью годами ранее обращались опять же в Ла Скала, где пуччиниевскую оперу ставил Алвис Херманис. Последний скорее всего даже не задумывался о редакциях, доверившись выбору маэстро Риккардо Шайи. Спектакль получился впечатляющий, но принципиальные различия между двумя редакциями в нем как-то сгладились: точно так же можно было бы поставить и вторую… Спектакль Бертмана на этих различиях отчасти и построен.

В чем они, собственно, заключаются? Речь, конечно, не идет о столь же значительных различиях, как между двумя авторскими редакциями «Бориса Годунова» Мусоргского или «Леди Макбет Мценского уезда» и «Катериной Измайловой» Шостаковича. В первом акте более развернутыми и разнообразными по музыке предстают жанровые эпизоды, да и сцена бракосочетания в целом. Существенно, кстати, что в опущенных позднее репликах Пинкертона недвусмысленно раскрывается его ксенофобское нутро. Когда же в венчающем первый акт дуэте Баттерфляй, еще до всяких любовных признаний, рассказывает Пинкертону, что сначала отвергла предложение свахи – дескать, какой-то там варвар-американец, – это сразу же делает ее образ более живым. Во второй картине различия начинают проявляться только ближе к концу, вместе с новыми для нас страницами музыки. Кстати, и антракт к третьей картине, который, как утверждалось ранее, был якобы написан композитором лишь для второй редакции, на самом деле прекрасно существовал и в первой – только в более зыбкой, импрессионистической форме, и без темы появившейся в дальнейшем арии Пинкертона. Сцена смерти Баттерфляй и предшествующая ей выглядят в первой редакции не столь гипертрофированно мелодраматично и более психологически выразительно.

Иван Гынгазов – Пинкертон, Лидия Светозарова – Баттерфляй

И подобно тому, как сама эта редакция, в отличие от более прямолинейной второй, во многом построена на полутонах, Бертман в своем спектакле использует не масляные краски, но мягкую пастель, почти без нажимов. Почти, потому что Бертман бы не был Бертманом, если бы обошелся без них совсем. Но гротескный пережим в спектакле лишь один, и связан он с трактовкой образа Кэт – американской жены Пинкертона, предстающей перед нами невыносимо пошлой в своем фальшиво-пафосном сочувствии героине.

Кто-то вообще воспринял этот спектакль как прежде всего антиамериканский. Не то чтобы для такого взгляда совсем уж не было оснований, но он как минимум поверхностен. На самом деле, у Бертмана нет противопоставления «варварского» американизма (того же Шарплеса, к примеру, он же не пытается мазать черной краской) утонченному Востоку. Да и тема культурной пропасти между Востоком и Западом проводится как бы вскользь и не без иронии. Дело в общем-то не столько в Америке или Японии, сколько в предрассудках и стереотипах, пагубно влияющих на судьбы конкретных людей. Да, в Америке (и не только там) полно таких вот пинкертонов-юзеров, но и в Японии – всякого рода бонз, горо и примкнувших к ним ямадори. В финале все они оказываются рядом на зрительской трибуне, аплодируя совершающей харакири героине. Приходит на память похожий финал в первом бертмановском «Золотом петушке» конца 90-х, где Петушок с компанией вот так же аплодировали из ложи убийству Додона – правда, смысловое наполнение там было принципиально иным…

Константин Бржинский – Шарплес, Валентина Правдина – Баттерфляй

И уж коль скоро я упомянул «Золотого петушка», замечу, что в случае «Баттерфляй» Бертман вполне бы мог перефразировать знаменитые слова Римского-Корсакова, заменив лишь имя: «Пинкертона надеюсь осрамить окончательно». По факту он так и поступил. Реальный Пинкертон в последней картине появляется уже не в форме морского офицера, а в штатском, и выглядит жалким, забитым подкаблучником. А его троекратный возглас «Баттерфляй» в финале выглядит чем-то наподобие пьяной истерики, вызванной запоздалым осознанием, что на что он поменял…

Впрочем, главная причина гибели Баттерфляй в спектакле Бертмана не столько в обманутых Пинкертоном надеждах, сколько в том, что, отторгнув мир японский и будучи им отторгнутой, она не смогла стать полноценной частью и мира американского, так и застряв между ними двумя. Можно одеваться по-американски и гордо объявлять себя американкой, но даже в мелочах будет ощущаться непреодолимая культурно-бытовая пропасть…

Один из наиболее сильных моментов спектакля – сонная греза Баттерфляй (на музыке симфонического антракта к третьей картине). Вот, утомленные ожиданием, Сузуки и Баттерфляй с сыном засыпают прямо на полу. Появляется Пинкертон – с подарками, в парадной форме – в сопровождении Шарплеса, они усаживаются в кресла, чокаются баночками кока-колы, затем следует сцена пробуждения и радостной встречи, отец играет с сыном… Но вот раздаются птичьи голоса, природа пробуждается, и все возвращается на круги своя: женщины с ребенком принимают прежнюю позу, а Пинкертон с Шарплесом, строго в обратном порядке, собирают вещи и задним ходом ретируются. Это был всего лишь сон. А несколько минут спустя на сцене появится уже совсем иной Пинкертон, и все будет иначе…

Лидия Светозарова – Баттерфляй

У Бертмана нет ни слащавости, ни гипертрофированного мелодраматизма, без чего обходится редкая постановка оперы Пуччини, равно как, впрочем, и остранения в духе Уилсона (чей спектакль около двух десятилетий назад шел на сцене Большого театра). В своем личном рейтинге я бы отвел его «Баттерфляй» первое место среди постановок этой оперы, которые видел живьем. И одно из первых мест среди его собственных работ последнего времени.

Конечно, немаловажную роль играют здесь сценография и костюмы (Ростислав Протасов и Алла Шумейко), свет (Дамир Исмагилов), но, так или иначе, все основные импульсы идут от режиссера. Вернее, почти все. Потому что есть и другая ключевая фигура – дирижер.

В качестве дирижера-постановщика на сей раз предстал итальянец Марко Боэми (уже два десятилетия тесно связанный с Россией – главным образом, с Театром оперы и балета им. М.Джалиля в Казани), у которого эта музыка, что называется, в крови. Боэми, помимо того, что является прекрасным оперным дирижером, еще и идеальный партнер для певцов. Недаром же, прежде чем стать дирижером, он в качестве пианиста-концертмейстера работал со многими из самых что ни на есть звездных. И в «Баттерфляй» Боэми явил нам тонкую, изысканную и вместе очень трепетную и живую вокально-оркестровую ткань.

Когда в новом сезоне спектаклем стал дирижировать Валерий Кирьянов, собственно музыкальная сторона практически не пострадала. В ней стало, правда, чуть меньше изысканности, зато больше экспрессии. Проблема, в общем-то, только в одном: то идеальное равновесие между голосами и оркестром, что было у Боэми, немного сместилось в сторону последнего, подчас становящегося слишком плотным, вынуждая певцов (и особенно, певиц) прибегать к форсированию звука. Тем более что партию Баттерфляй в «Геликоне» поют обладательницы голосов лирического плана, для которых фактор риска от соприкосновения с ней заметно возрастает.

Валентина Правдина – Баттерфляй, Лариса Костюк – Сузуки

Настоящим откровением я бы назвал выступление в партии Баттерфляй Валентины Правдиной, лишь за год до этого переведенной из Молодежной программы театра в основной состав труппы (к сожалению, я видел и слышал ее лишь на пресс-показе, где, как говорят в театре, она развернулась еще не в полную силу). Хороша была и более опытная Лидия Светозарова, чей голос в последние годы все более трансформируется из сопрано лирико-колоратурного в лирико-драматическое. По-своему недурна здесь и начинающая Галина Барош.

Пинкертона превосходно поет Иван Гынгазов, но, учитывая победительную «мачистость» его имиджа, трудновато поверить в финальную метаморфозу. Гораздо убедительнее в этом плане Шота Чибиров, да и поет в общем-то не хуже.

Из двух первоклассных Сузуки – Ларисы Костюк и Ксении Вязниковой – даже и не знаешь, кому отдать предпочтение. А из Шарплесов лучший, несомненно, Константин Бржинский, хотя и у Максима Перебейноса с Алексеем Дедовым имеются свои достоинства.

Массу запоминающихся работ явили также исполнители второстепенных и третьестепенных ролей. И, конечно, как всегда прекрасно существует в спектакле хоровой коллектив.

… Станет ли первая редакция «Баттерфляй» основной, как это произошло, например, с упомянутой выше «Леди Макбет Мценского уезда» (и кстати, во многом как раз под влиянием геликоновского спектакля)? Едва ли. Будет, однако, только справедливо, если она обретет равные права гражданства со второй, а там уж пусть каждый выбирает, кому что ближе.

 

 

Фото Ирины Шымчак