Обычно, когда речь идет о чьем-то 90-летнем юбилее, принято выдерживать тон с придыханием и вспоминать лишь дела дней давно минувших, когда нынешний почтенный старец, ныне скрывающийся от света где-то у себя на острове, был свеж и полон сил.

Но не таков наш сегодняшний герой, чилийский психошаман, художник, писатель и режиссёр, Алехандро Ходоровски. В 60х-70х, он был одним из главных идеологов авангардного искусства.

Один из основателей шокового театра “Паника”, на сцене которого принимали кровавые ванны, распевая оперные арии, а сам режиссер был бит хлыстами до полусмерти, обнимался со змеями, забрасывал зрителей хлебами и живыми черепахами и все это при участии коровьих кишок, папы римского, раввина…

Профессиональный мим, бравший уроки у Марселя Марсо. Он ездил по мексиканским деревням с постановкой “Заратустры”, в сопровождении буддийского гуру, медитировавшего на сцене во время действа. Водил дружбу с Кортасаром и Кастанедой и разгадывал загадки Сальвадора Дали.

Но время идет. Вчерашние бунтари сегодня оказываются унылыми конформистами — к слову, именно таким когда-то нашел 25-летний Ходоровски постаревшего Андре Бретона. И то, что было авангардом, становится элементом индустрии, обворовывающей людей дважды — финансово и ментально.

Поэтому Хородоровски считает себя человеком нашей эпохи. У его микроблогов миллионы подписчиков, он свято верит в генетику и новое, тотальное искусство, а также признаётся, что вместо книги, взял бы с собой на необитаемый остров компьютер с интернетом.

Ходоровски полон творческих планов — на данный момент он закончил режиссировать третью из пяти частей автобиографии. Он постоянно чему-то учится и учит сам, являясь основателем собственной школы психотерапии и одним из главных в мире специалистов по Таро. Из недр его безграничной фантазии через его перо вышли и продолжают выходить десятки романов, сборников рассказов и комиксов.

Вся эта кипучая, бурная деятельность, подчас похожа на священную войну, ведомую по всем фронтам. Враг един, но многолик — это индустриально-конформистский образ мышления. Так, например, современный Иерусалим, весь забитый “священными” местами, Ходоровски сравнивает с Диснейлендом. А фильмы про супермена и человека-паука для него ничем не отличаются от порнографии.

“Вы представляли себе, как Супермен спаривается? Супермен — это большая опасность, потому что, когда он эякулирует в женщину, сперматозоиды пронзают её насквозь и вылетают в пространство, затем врезаясь в здания, это создаёт некоторые технические проблемы”.

Ходоровски не считает мир “прогнившим”, он не пессимист. Но он видит, как мир страдает от болезни, мутируя в формы нам еще незнакомые. Худшие симптомы — отсутствие цветов, кризис воображения, ограниченность идей, смерть сказки.

И единственный способ выжить в этом “ужасе бытия” — это поэзия. В этой идее нет ничего романтического. Муза Ходоровского способна держать как лиру, так и меч, и пулемёт. И, разумеется, поэтическое выражение изменчиво, еще более чем среда. Поэтому больше нет никакого смысла создавать невротическое искусство, когда невроз стал настолько повсеместным, что в каждом втором офисном сотруднике можно узнать Кафку.

“Если раньше авангард заключался в катарсисе жестокости, то сейчас, когда мир жесток, быть авангардистом – значит заниматься искусством, очищающим и сближающим людей”.

Ходоровски полон жизни самой по себе. Он болен творчеством, как сакральной, выжигающей невроз, манией, дающей бесконечные метастазы. Его искусство характерно изобилием образов, их чрезмерной, плотской насыщенностью. Они завораживающе красивы, даже если ужасны, их субстанция — это яд для симулякров, тавтологий и клише. Они абсурдны, смехотворны, тошнотворны и вдохновенны. Они вырывают сознание из тюрьмы, из какого бы материала, религиозного, рационального, сексуального, она бы ни была сотворена.

Галлюциногенный жар, кажется, подхватывает любое из его начинаний. Вот он ставит перед нами образ, с самого начала яркий, захватывающий, но пока сотканный эфемерной тканью простой материи. И вот, идея обрастает костной структурой, затем плотью, обретает дыхание, и испускает истошный вопль, оповещая вселенную о том, что в агонии рождения явился новый дышащий шматок материи. И тут же воспламеняется, в столкновении со следующим, вновь родившимся органом микрокосма. И когда тело мироздания воспламеняется целиком, Ходоровски на мгновение закрывает его плащом артиста бродячего цирка и предает забвению, чтобы в следующий момент уже начать все заново.

Связь между сотнями миров в фильмах Ходоровского — это как узор, нарисованный вспышками взрывов, шлейф сияния уже погибших планет. Но при этом, ни на секунду мы не перестаем узнавать себя и окружающую повседневность, даже если на экране из мертвых вылетают птицы, а из ран льется зеленая кровь. Ведь именно на “здесь и сейчас” направлена инерция фантасмагорий. Они раскрашивают то, что не имеет цвета, придают плотность неощутимому в своей перманентности закрепощению сознания, на которое человека обрекает социальные институты, культура, воспитание и информация.

Плоть и Сознание (логос). Образы истинного поэтического искусства должны, согласно Ходоровскому, соединять их в бесконечной отчетливости существования в свете Гераклитовой молнии. Не существует готовых истин и проторенных дорожек, нет никаких премудрых учителей. Так что, цель настоящего искусства — это пробуждение и свобода.

“Пробудиться — значит перестать видеть сны, исчезнуть из этой вселенной и там, за пределами, превратиться в того, кому она снится”.

Итак, пробуждение сначала должно состояться внутри самого сна, знаменуя начало осознанного сновидения. Концепт осознанного сна очень важен для Ходоровского, так же как идея о том, что в основе нашего существования заложены фундаментальные механизмы иллюзии.

И внутри сознания кроме тела души есть безжизненный, произведенный на фабрике общества, истукан — поэтому, кстати, почти все фильмы Ходоровского включают сцену жестокого уничтожения кукол. Он воплощает в себе ту самую деструктивную иллюзию, которую нужно убить вместе с установками контроля супер-эго.

“Самая большая болезнь, — говорит Ходоровски — быть тем, кем тебя видит кто-то еще”.

Линчуя иллюзии и насилуя культуру, Ходоровски готов с одинаковым рвением рисовать гениталии на стенах и проникать в сакраментальные тайны мировых религий, “листать порнографические открытки и карты таро”, ведь цель и хулиганства и познания, в данном случае — перевести культурные коды на язык общих для всех сновидческих образов, особенно ярких в призме расширенного сознания.

Более того, даже язык, по большей части, служит “забалтыванию” истины, а не ведёт к её прояснению. А кроме поэтического языка, на котором стоит разговаривать, существуют “больные, раковые, туберкулезные слова”.

Насколько повсеместен невроз — настолько избыточно искусство. Чем сильнее установки, тем терпимее сознание должно быть к любой, даже самой патологической образности, воплощающей в себе еще одну альтернативу, еще одну идею. Если зритель вышел из кинозала и не изменился, значит, он только что приблизил свою духовную смерть.

Ходоровски — бунтарь, но в его философии нет пафоса пророка, и уж тем более революционера. Политика не меняет мир и сознание людей, этим занимается искусство. Если вспомнить Ницше — “Не вокруг творцов большого шум вращается мир”.

Что же касается революционера, его инфантильное и направленное вовне сознание, старается изменить мир под свои установки, только в рамках, которого оно и способно существовать.

Для Ходоровского вообще отсутствует какая-то бы ни было иерархия. Как средневековые мистики, он видит все вещи преображенными и сакрализованными в равной степени — идет ли речь о выделениях организма или мыслях Паскаля.

Он привык действовать масштабно, используя границы мифов, религий и социума, как ступеньки перед прыжком в бесконечность воображения, где, как он убежден, может свободно парить любой, кто поймет и примет целительную силу настоящего искусства.

Поэтому даже его провалы были столь масштабны, что, как онтологическое “Ничто”, становились ядром культурных процессов. Так, Ходоровски — автор самого великого из неснятых фильмов. Над его “Дюной” должны были работать Сальвадор Дали, Орсон Уэллс, группа Pink Floyd, художники Гигер и Мёбиус. В итоге, фантасмагорический проект рухнул в небытие под своим весом (и гнетом продюсеров). Однако наработки творческой группы послужили источников идейного вдохновения чуть ли не для всей научной фантастики, начиная с “Чужого” и заканчивая фильмами Кристофера Нолана, а о процессе подготовки к съемкам “Дюны” был снят документальный фильм.

на фото кадры из фильма «Священная Гора»

Продолжение следует…

 

Все права защищены. Копирование запрещено.