Никола Алаймо: «Мы должны вызывать эмоции у публики, а не поддаваться им»

Интервью Татьяне Беловой

 

 

Итальянский баритон Никола Алаймо в России выступал лишь однажды, в далеком 2007 году – на сцене МАМТа под палочку Рикардо Мути пел Дона Паскуале в гастрольном спектакле с Молодежным оркестром им. Луиджи Керубини. В прошлом сезоне его запомнили зрители проекта оперных трансляций OperaHD: в парижской постановке «Симона Бокканегры» он исполнил роль Паоло. Но харизматичных злодеев в репертуаре Алаймо пока не так много. Любителям бельканто он известен как превосходный россиниевский певец, равно убедительный и в комических партиях, и в патетических ролях. В последние годы Алаймо пел Вильгельма Телля во всех значительных постановках, спектакль россиниевского фестиваля в Пезаро с его участием (режиссер Грэм Вик, дирижер Микеле Мариотти, 2013) издан на DVD, и эта запись стала одним из важных экспонатов выставки к юбилею фестиваля летом 2019 года, а сам Алаймо – «лицом» юбилея.

Последний хронологически Телль в карьере Алаймо был сыгран осенью 2019 года в премьерных спектаклях Лионской оперы (дирижер Даниэле Рустиони), где режиссер Тобиас Кратцер трактовал политическую интригу как эстетическую, сделав швейцарцев защитниками высокого академического искусства, противостоящего грубой силе и бессмысленной жажде разрушения. И очевидно, что этот пафос для Алаймо – не только часть сделанной и прожитой роли, но и важная часть его собственного мироощущения.

 

Я хочу начать наш разговор с одного маленького, но очень важного заявления. Театр Массимо Беллини в Катании сейчас оказался под угрозой закрытия, политика руководства Сицилии привела к серьезному кризису. Я считаю, что это вопиющий факт. Дело не только в том, что конкретно театр Беллини нужен городу: когда закрывается любой театр, это катастрофа для всех, а когда закрывается оперный — особенно.

Театр Массимо носит имя Винченцо Беллини, уроженца Катании. Беллини покоится в городском соборе и теперь ворочается в могиле из-за того, что театр могут закрыть. Надеюсь, что и местные сицилийские власти, и федеральные, в Риме, сумеют что-то предпринять, чтобы предотвратить эту трагедию. Закрыть театр — это в самом деле невозможная вещь.

 

 Ситуация с театром Беллини в Катании уникальна? Многие ваши коллеги, итальянские музыканты и режиссеры, говорят о том, что опера в Италии переживает не лучшие времена. И большая часть вашей карьеры – за пределами родной страны.

Ситуация тяжелая для многих театров в Италии. Все хорошо, возможно, только в двух-трех: у театра Ла Скала неплохое положение, у римской Академии музыки Святой Цецилии, у фестивалей в Вероне, в Пезаро и в Мачерате. Но они выживают в первую очередь за счет продажи билетов зарубежным туристам. А с местным финансированием все очень сложно.

Я часто говорю жене: я бы с большим удовольствием пел главным образом в Италии, потому что, по моему убеждению, в Италии лучшие театры в мире. Ведь Италия – родина музыкальной драмы, родина бельканто, это у нас в конце XVI века появилась опера. Тем не менее я отдаю себе отчет, что если бы я пытался строить карьеру только в Италии, скорее всего, мне пришлось бы сменить профессию. 95% моих выступлений сейчас случаются за пределами Италии, и хорошо, что за рубежом у меня хватает работы. В других европейских странах тоже ситуация не очень простая, но в целом намного более благополучная.

 

Вы уроженец Палермо, живете в Пезаро, поете по всей Европе. Кем вы себя ощущаете в первую очередь: сицилийцем, итальянцем или гражданином единой Европы?

Как артист, я считаю себя гражданином мира. Я много путешествую, хотя не слишком люблю перелеты и переезды. Но новые города и театры – это чудесно, я рад, что моя работа дает мне возможность нигде не чувствовать себя чужим.

Городские власти Пезаро удостоили меня звания заслуженного гражданина – это почетный статус для тех, кто в городе живет. И я живу там уже шесть лет, для меня большая честь носить это звание: это признание моих заслуг и перед городом, и перед фестивалем Россини.

А душой я, конечно, сицилиец, даже палермитанец, мне важно ощущать себя частью этого города, хотя уже двенадцать лет как я живу гораздо севернее.

 

И вокальную школу, в которой вы сформировались, вы бы определили как сицилийскую?

Скорее как семейную. Я учился с самого детства, подражая своим дядьям — Винченцо и Симоне^[1], жене Симоне Виттории, а еще своей сестре, она меня на 10 лет старше. Фактически я просто обезьянничал и впитывал все, что они делали. Сестра поступила в музыкальную школу, и я слушал, как она занимается на скрипке и на фортепиано, и как поёт. А потом и я поступил в музыкальную школу по классу фортепиано, но так и не закончил ее, и диплома пианиста до сих пор не имею. Моя преподавательница, профессор Риццуто, на каждом уроке высмеивала меня, и через два года мучений я просто бросил учебу. Мне было 15 лет, а в 17, после ломки голоса, я уже всерьез начал заниматься вокалом с дядей Симоне и его женой, Витторией Маццони. Фактически  я учусь у них и по сей день. С Симоне мы работаем над каждым образом, говорим об интерпретации, оттачиваем фразировку, обсуждаем ритмические и динамические оттенки. С Витторией больше внимания уделяем вокальной технике, она научила меня самым важным, базовым вещам. Я пою уже 22 года, и во многом это ее заслуга.

 

Вам нравится петь баритоном?

Очень! Я иногда подшучиваю над женой: «Представь, был бы я тенором, ну знаешь… тысячи поклонниц… были бы у нас дома повсюду – на Капри, Искье, в Кортина д’Ампеццо». Впрочем, мы и сейчас не жалуемся на жизнь, хотя и не богачи. Я рад, что мне достались голосовые связки баритона.

Когда я в 17 лет снова стал заниматься музыкой, мне хотелось научиться играть на виолончели – у нее тот же тембр, та же баритональная теплота. Но я практически сразу начал работать как вокалист, так что на занятия виолончелью времени уже не оставалось.

 

За годы карьеры у вас сложился довольно устойчивый репертуар.

Можно сказать и так. Среди моих партий есть те, что я пою с самого начала, уже 22 года, например Дандини в «Золушке» Россини. И вообще россиниевские комические роли всегда со мной, это моя опора, я никогда от них не откажусь. Дандини, Алидоро, дон Маньифико: в «Золушке» я уже спел все три роли для баритона. Таддео из «Итальянки в Алжире», дон Джеронио из «Турка в Италии», дон Бартоло и Фигаро из «Севильского цирюльника», — всё это роли, которые я постоянно пел и в которых чувствую себя превосходно.

Не зря мой дядя постоянно мне повторял: «У тебя голос подвижный от природы». Подвижности не научишь. Нет, конечно, можно научить, но это очень тяжело и очень долго. Мне эта способность досталась от рождения. В детстве я подражал Чечилии Бартоли, да и сейчас еще не разучился (напевает быструю часть арии Золушки «Non piu mesta accanto al fuoco…»). И мне нравится не только жонглировать звуками, но и веселить публику.

Рассмешить ведь, как мне кажется, труднее всего. Если мне это удается – я счастлив, я вижу, что достиг своей цели. Поэтому я предпочитаю комические роли и даже считаю, что бывают такие сцены, где актерская игра важнее, чем красота пения. Пусть лучше пострадает вокальная чистота, чем я буду стоять столбом и думать только о звуках, которые должны изливаться в высокой позиции.

Джузеппе Верди тоже так считал: он называл исполнителей своих опер не певцами, а актерами. И мне приятно думать, что мы с ним мыслим одинаково.

 

Вердиевских партий вы пока спели меньше, чем россиниевских, но ваши герои в «Травиате» и «Симоне Бокканегре», а также Фальстаф и Риголетто выглядят впечатляюще.

У меня запланированы два важных драматических дебюта: Набукко в Женеве в 2022 и Макбет.  Этот персонаж меня совершенно зачаровывает, а когда так происходит – полдела сделано. Это может оказаться трудно, но, когда я по-настоящему чувствую персонажа, могу сделать его своей коронной ролью. Так было с Фальстафом: едва я перевернул первую страницу «Фальстафа», я сказал, что это моя роль. За ее исполнение в Ла Скала я получил в Италии премию Аббьяти^[2]. Это была любовь с первого взгляда. То же самое с Макбетом, но вокальная линия Макбета по сравнению с Фальстафом написана совсем иначе. Поэтому необходимо подождать. Пока говорим о сезоне 2024/25. Мне будет 46 лет, можно петь, пока еще нет качки в голосе.

 

А кто из двух баритонов интереснее вам в «Симоне Бокканегре»?

Симон. У него совершенно необыкновенная музыка. Его встречи с дочерью – это что-то волшебное. Финал, в котором он благословляет брак дочери и затем умирает, просто невероятный. Но и злодея я сыграл с удовольствием. Паоло в некотором роде предшественник Яго, только Яго намного изящнее, а Паоло несколько неотесан.

В первый раз я пел Паоло, когда дебютировал в Метрополитен, дирижировал Джеймс Ливайн, а Симона тогда пел Дмитрий Хворостовский. Я храню чудесные воспоминания о том спектакле.

Но именно для Симона, я думаю, можно найти еще столько красок, столько оттенков: и разочарование, и гнев, и любовь, здесь есть всё. Это потрясающая роль. Один из моих самых любимых персонажей.

 

Соотнести себя с персонажем вам важнее, чем отталкиваться от тесситуры и возможностей голоса?

Вокальная техника, конечно, основополагающа. Но иногда я позволяю себе увлечься эмоциями, и тогда возможны сюрпризы. Так случилось с ролью в опере Умберто Джордано «Ужин с шутками» в Ла Скала. Это вокальный текст ужасающей сложности. Возможно, одна из самых сложных вещей, которые я исполнял в жизни. Я не был толком знаком с этой оперой, и когда мне ее предложили, первым делом попросил ноты. Но мне не прислали их сразу, а мой агент сказал: «Ну, сюжет же ты же знаешь». – «Нет». – «О боже, тогда прочти книжку, а еще посмотри фильм с великим актером Амедео Надзари». Я пошел смотреть фильм, нашел его на YouTube – и персонаж, которого мне предлагали спеть, Нери Кьярамантези, меня просто сразил. Я тут же связался с агентством: «Мне плевать, если это окажется трудно, я на все согласен. Скажите Ла Скала, что все отлично, я согласен». А назавтра пришли ноты, и я их открыл. Боже, помоги! Но ведь я уже дал согласие. Что ж, я с головой ушел в работу, учил партию целый год. И даже не очень опасался, что мне придется носить исторический костюм: Марио Мартоне замечательный режиссер, я был уверен, что он не нарядит меня в трико с юбочкой. И работа над оперой была чудесной, без камзолов и попыток воспроизвести XVI век, с изумительной сценографией Маргериты Палли, может быть – лучший опыт в моей жизни именно с точки зрения актерской игры и постановки в целом.

Досадно, что театр не выпустил DVD, ведь эта опера не так часто ставится. А спектакль ждал оглушительный успех. Хотя опера и длится всего час с четвертью, но эти час с четвертью отдыхать не приходится ни баритону, ни тенору. Мне недостает умения петь в веристской манере, приходилось компенсировать актерской игрой.

Вообще, мне кажется, один из лучших комплиментов в жизни я получил от выдающегося итальянского актера Ремо Джироне, который играл в сериале «Спрут»: «Сегодня на сцене ты был настоящим актером, ты был потрясающим, мог говорить одними глазами». Я был счастлив это услышать именно от него. Спасибо, маэстро!

 

Для такого погружения в роль нужно понимать ее до последнего слова, и в основном вы поете на родном итальянском. Правда, спетый по-французски Вильгельм Телль поражает не меньше. Услышим ли мы когда-нибудь вас в немецком или русском репертуаре?

Я родился на юге Италии. Мне неприятно это признавать, но мы, южане, совсем не дружим с иностранными языками. Не знаю почему, но это правда. Французский по сравнению с остальными чуть легче поддается, но одолеть его, чтобы спеть Телля, было очень непросто. И я безмерно благодарен Флоренс Дагер – коучу, которая работала со мной в 2013 году в Амстердаме, где я дебютировал в партии.

Я думал о двух великих операх из русского репертуара – «Евгении Онегине» и «Пиковой даме». Году в 2003 или 2004 Ирина Лунгу, с которой мы тогда были вместе, принесла запись «Пиковой дамы» из Метрополитен с Дмитрием Хворостовским. И я плакал, когда смотрел спектакль, даже не понимая ни слова. Мне бы очень хотелось спеть Елецкого. Но что делать с языком?

Моя заветная мечта – спеть Папагено, но как быть с разговорными сценами, которые должны быть исполнены безупречно? Я пел на немецком Девятую симфонию Бетховена и некоторые песни Малера с Микеле Мариотти. Это, конечно, шедевры, но они мне не подходят. И хотя существует запись, у меня нет никакого желания ее слушать. Мне кажется, получилось не совсем то, что надо.

 

Есть ли разница – просто играть спектакль или играть под камеру, для трансляции в кино или записи видео?

Мне кажется, есть, и существенная. Но для зрителя и слушателя она больше, чем для артиста. Обертоны голоса, которые в театре легко расслышать, на записи часто обрезаются, а расставленные под запись микрофоны иногда создают такую как будто звуковую тень.

Бывают голоса, которые хорошо ложатся на запись, бывают такие, которые записи поддаются хуже. Мне кажется, мой голос из вторых. Два диска, которые я писал в студии, мне не нравятся. Я предпочитаю просто работать в театре.

 

Но благодаря трансляциям и выпуску DVD вас можно увидеть и услышать в европейских спектаклях будучи, например, в Москве. И одно из моих самых сильных театральных впечатлений – «Богема» болонского театра Комунале в постановке Грэма Вика с вашим участием.

Да, этот спектакль недаром получил премию Аббьяти в 2019 году. Я давно хотел спеть  Марселя и очень просил Микеле Мариотти сделать «Богему» со мной: это одна из самых любимых моих опер.

Мне было лет тринадцать или четырнадцать, когда мой дядя Винченцо взял меня с собой в Милан, где он пел в хоре театра Ла Скала. И первой оперой, которую я там увидел, как раз оказалась «Богема», легендарный спектакль Франко Дзеффирелли. Тогда дирижировал Джанандреа Гавадзени, а пели Мирелла Френи и совсем молодой Роберто Аланья. Я был поражен этой оперой. Я говорил сам себе: однажды я ее спою. Но за 20 лет карьеры никто так и не предложил мне роль Марселя. Жена посмеивалась надо мной: «Разумеется, никто тебе ее не предлагает. Тебе надо похудеть по меньшей мере на 70 килограмм, ведь это роль умирающего от голода художника, человека, которому нечего есть. А ты весишь 170».

В этой шутке есть доля правды, моя фактура в самом деле служила препятствием для этой работы. Тем не менее, наконец, пришла ко мне и «Богема». Это было восхитительно, потому что «Богема» в постановке Вика это нечто…

…абсолютно невероятное.

Это был чудесный опыт. В том числе и то, как дирижировал Микеле.

Не знаю, спою ли я когда-нибудь еще «Богему», но после «Богемы» Грэма Вика я могу считать себя счастливым.

Нам никак не удавалось отрепетировать финал: Грэм начинал плакать. Я никогда не видел Вика в слезах прежде. Моими партнерами в спектакле были фантастические артисты Марианджела Сичилия и Франческо Демуро. И вот на репетициях последней сцены я все ждал своего выхода, но когда они оставались вдвоем, глядя на уже поставленную мизансцену первым начинал рыдать сам Вик, потом Сичилия, потом Демуро, а затем и все остальные. Это было очень мощное переживание, совершенно настоящее. Думаю, это был лучший опыт в моей жизни.

 

Неужели артист может позволить себе в самом деле испытывать сильные эмоции на сцене?

Наша работа наполнена эмоциями, которые сдержать на сцене не просто, но необходимо. Если мы начинаем плакать, то к горлу подступает комок, и тогда конец пению. Поэтому важно оставаться профессионалами, к сожалению. Если дать эмоциям себя захватить на сцене, есть опасность, что не сможешь продолжать петь как следует, не удержишься на должном уровне.

Со мной это несколько раз случалось в «Вильгельме Телле». И в Пезаро, и в Лионе. Когда мы начинали репетировать с Тобиасом Кратцером, он говорил, что Джейми – это некоторым образом видение, идеальный образ. Но кроме него на сцене есть и настоящий ребенок. И в первый раз, когда мы репетировали сцену с выстрелом в третьем акте и мою арию, я не сдержал слезы и поэтому спел плохо. К счастью, это была только репетиция. Но на самом деле, отстраниться от сцены со связанным ребенком очень непросто.

Эмоции должны появиться на мгновение. Мы должны вызвать их у публики, но не должны сами расчувствоваться.

 

Вильгельма Телля вы пели неоднократно, в разных постановках. Есть ли у вас любимая версия?

Я очень любил спектакль, который мы делали в Пезаро с Грэмом Виком, мы работали с большой отдачей. Мне нравится традиционная постановка, которую делал Жан-Луи Гринда в Монте-Карло, летом 2019 года ее повторили на фестивале в Оранже. В ней я особенно любил сцену клятвы во втором акте: Вильгельм Телль собирает своих товарищей, все берутся за руки, выходят на авансцену и произносят слова клятвы. Очень просто, но убедительно, и публика всегда хорошо это принимала.

Спектакль Тобиаса Кратцера в Лионе совершенно новый, несколько мрачный, в чем-то необычный. Он создан под влиянием фильма Кубрика «Заводной апельсин». Довольно странно, но, конечно, производит впечатление.

Что мне больше всего нравится в Тобиасе, это его верность ясно сформулированному замыслу, и то, как все безупречно организовано.

 

В основу его спектакля положена идея смерти классического искусства.

Да, мы разрушаем искусство, это аллегорически показано через разбитые музыкальные инструменты.

Ужасная сцена.

Ужасная. Но в то же время из этих музыкальных инструментов получается наше оружие: для победы, для того, чтобы искусство не умерло, чтобы злодеи исчезли навсегда. Хотя финал, скажем так, несколько пессимистичен: ребенок, который надевает шляпу убитого солдата…

Тобиас Кратцер хотел подать сигнал тревоги властям, которые не слишком интересуются нашим видом искусства. Проблемы ведь не только в Италии. Хотя если бы этот спектакль был поставлен в Италии, а не во Франции, я был бы намного больше рад. Надеюсь, что переносы этой постановки еще будут, и может быть, она попадет в Италию. Но уже без меня: в лионских спектаклях я последний раз спою Вильгельма Телля.

Почему?

Я пою эту партию уже шесть лет, где только ни пел: в Мюнхене, в Монте-Карло, в Брюсселе, в театре Елисейских полей в Париже, в Пезаро, в Амстердаме. Думаю, что за это время я сделал с персонажем все, что мог, мне нечего ни прибавить, ни убавить. Пора остановиться. Настал момент что-то поменять.

У меня есть еще одна партия, в которой я много выступаю: Фальстаф. Но с ним совсем другое дело, с ним я всегда нахожу что-то, что еще нужно добавить или от чего отказаться по сравнению с тем, как я делал раньше. Этот персонаж всегда в развитии, у него потрясающий характер. Поэтому я получаю удовольствие, всегда нахожу что-то новое, в том числе благодаря замечательным дирижерам.

При помощи дирижёров я делал и Вильгельма Телля. Но по сути я чувствовал, что повторяюсь, а этого я не хочу. Работа только ради заработка мне не по душе. Я хочу, чтобы у меня был стимул, чтобы персонаж меня обогащал.

Время Вильгельма Телля для меня прошло. Я оставляю его своим замечательным коллегам, они, конечно, справятся.

 

Вам бы хотелось спеть в опере, написанной специально для вас? Есть потребность в совершенно новом репертуаре?

Новые оперы, конечно, нужны. Я рад, что итальянские композиторы продолжают писать, с радостью назову Марко Бетта, Марко Тутино. Недавно я видел во Флоренции «Угли» Тутино, замечательное сочинение. Если современная опера привлекает в театр молодежь – это прекрасно. Опера становится все больше удовольствием для элиты. А чтобы у нее было будущее, нам нужна молодежь.

И в моем резюме есть строчка «современная опера»: я пел в Ла Скала в «Оправданном развратнике» Ацио Корги, это такая история Дон Жуана наоборот. Очень сложная музыка, я довольно долго ее учил, а премьеру пришлось отложить из-за того, что из театра ушел Риккардо Мути, который должен был дирижировать. Мы выпустили спектакль только год спустя, в 2006, вместо маэстро Мути его готовил Марко Летонья. Но у меня нет склонности к додекафонной музыке, она мне тяжело дается.

В начале карьеры я пять лет пел в хоре театра Массимо в Палермо, и там решили поставить «Моисея и Аарона» Шенберга. Мы начали разучивать партии, учили много месяцев, но музыка не помещалась в голове не только у меня, весь хор прикладывал неимоверные усилия. И мы отлично подготовились к премьере, хотя было трудно.

 

Что дает солисту опыт пения в хоре?

Умение работать с новой партией, бесконечная учеба. Артист хора получает новую партию прямо в зале и много читает с листа. Это мне очень помогло в дальнейшем.

А еще работа в хоре оставила прекрасные воспоминания. Например, я помню, как Катя Риччарелли в последний раз пела Дездемону, она специально приехала к нам в театр на одно выступление. Без репетиций, только на сам спектакль. Появилась как чудо, а потом запела…

 

Что, помимо музыки, наполняет вашу жизнь?

Самое главное в моей жизни – моя семья. Моя жена и две дочки: София, 9 лет, и Марилена, 4 года. Они для меня всё. Но, к сожалению, я все время далеко, и они привыкают к этому. Меня это очень огорчает.

Я очень люблю читать, мне интересны биографии великих артистов прошлого. Сейчас читаю биографию Чарли Чаплина, потом возьмусь за Стэна Лорела и Оливера Харди.

И обожаю Лего. Наш дом забит Лего, моя жена уже не выдерживает. Но это моя страсть. Так чудесно собирать что-то большое из крошечного, деталька за деталькой.

 

 

Услышать Николу Алаймо в 2020 году можно на сценах европейских театров:

Палермо, Театро Массимо – Фальстаф Дж. Верди

Болонья, Театро Коммунале – Дандини, «Золушка» Дж. Россини

Вена, Государственная опера – Мустафа, «Итальянка в Алжире» Дж. Россини (дебют в партии)

Зальцбург, Троицкий фестиваль и летний фестиваль – Дон Паскуале Г. Доницетти (с Чечилией Бартоли в роли Норины)

Мадрид, Театр Реаль – Жорж Жермон, «Травиата» Дж. Верди

Вена, Государственная опера – Дулькамара, «Любовный напиток» Г. Доницетти

Чикаго – Аэций, «Аттила» Дж. Верди

 

Благодарим за помощь Евгению Гаян

 

 

 

 

^[1] Симоне Алаймо – итальянский бас-баритон, знаменитый выступлениями в репертуаре бельканто. Много пел в Палермо, в Неаполе, на россиниевском фестивале в Пезаро; выступал на сценах Метрополитен-оперы, Королевской оперы Ковент-Гарден, Парижской национальной оперы, театра Ла Скала. Лауреат множества вокальных конкурсов, по итогам выдающейся карьеры удостоен в 2000 году премии «Золотой Джильи».

^[2] Премия Аббьяти — премия в области академической музыки. Учреждена в 1980 году  Национальной ассоциацией музыкальных критиков, названа в честь выдающегося музыковеда и критика Франко Аббьяти, присуждается ежегодно в номинациях, охватывающих главные направления академической музыки и музыкального театра.

 

 

Все права защищены. Копирование запрещено.