Фото предоставлено организаторами конкурса Gnesin Jazz

Валерий Гроховский – музыкант, который не нуждается в представлении.

И ему, с огромным количеством достижений и регалий (декан факультета музыкального искусства эстрады РАМ им. Гнесиных, лауреат конкурса им. Ф. Бузони, профессор фортепиано Техасского университета в Сан-Антонио, – лишь сотая их часть), всё равно удаётся быть “просто человеком”, простым и жизнерадостным.

Когда Валерий Гроховский выходит на сцену, не нужно слов. Он просто садится за рояль, просто играет Баха вперемешку с Гершвиным, а на глазах у зрителей появляются слёзы… Заставить “петь” рояль так, как делает это он, может мало никто! К счастью, он один из тех, кто признан со всеми вытекающими “последствиями”: его сочинения украшают российские, французские и американские кинокартины; партнеры по сцене – легендарные диксиленды и солисты мира, Карнеги-Холл – место, где музыканта ждут вновь.

Последние несколько месяцев в РАМ им. Гнесиных проходит конкурс-фестиваль молодых исполнителей Gnesin Jazz, одно из самых значительных событий в мире джаза в России. Лучшие знатоки жанра съезжаются сюда со всей страны, чтобы продемонстрировать своё мастерство. Гроховский – один из тех, кто официально призван это мастерство оценить. В этот момент поговорить с Валерием Александровичем особенно интересно.

 

А.А. Валерий Александрович, за свою творческую карьеру Вы слышали, действительно, многое. Удаётся ли ещё конкурсантам Вас чем-то удивить?

В.А. Да! Когда люди любят то, что они делают, это сразу же даёт мне очень позитивный настрой. Человек может взять всего лишь три аккорда и уже «зацепит». Мы даже не смотрим на технику, когда человек убеждает нас, покоряет своей игрой, доносит что-то новое и дарит эмоции! Исполнитель должен завлечь, показать свою концепцию. Такое бывает, и нередко! Однако в этом году, например, пианистам мы первую премию не дали. Безусловно, были высококлассные музыканты, но мы судили строго.

К детям мы относимся немного по-другому. У них другие задачи.

 

А.А. В этом году на Gnesin Jazz Voice [Фестиваль для вокалистов. – Примеч. ред.]  гран-при завоевали очень юные исполнительницы. Часто ли Вы встречаете молодых музыкантов, которые облают глубиной мысли человека зрелого?

В.А. Да. Мне сразу вспомнился пианист Паоло Джои Александр из Индонезии. Мы встретились с ним на Master-Jam Fest в Одессе. Игра его была феноменальной, несмотря на то, что тогда он был совсем юн, еле залезал на стул! Мы даже не хотели, чтобы он играл так поздно (все конкурсные прослушивания проходили до 12 ночи). Но отец его сказал: Джои будет играть!

Сейчас мальчик известен на весь мир, гастролирует с трио, и ему всего 14 лет.

 

А.А. А всегда ли вы сможете определить, когда человек не скэтует, а исполняет заученное?

В.А. Да, смогу. Всегда чувствуется пауза, которая вызвана некой спонтанностью. Импровизация – это иногда и «не те» ноты, и моменты, которые не очень получаются. Ты начинаешь играть, а потом вдруг залезаешь в дебри, не можешь оттуда выбраться. Такое было, например, с Китом Джарреттом. Однажды в Париже я купил диск с его выступлением, на котором он долго не мог выйти из тональности. У меня повысилось давление, я даже думал, что случится инфаркт, – я переживал вместе с ним.

А потом, понимаете, много кто исполняет скэт. Но кому из них по-настоящему удаётся взять и изобразить голосом духовой инструмент?

 

А.А. Если говорить о вашем детстве. Как думаете, без помощи родителей стали бы музыкантом?

В.А. Наверное, нет. Семья влияет очень сильно. Кому-то нравится музыка, кому-то нет (бывает и такое!). До 10-11 лет я хотел стать таксистом. И музыкантом я хотел быть не сразу. Только тогда, когда окружающие начали говорить: «У тебя получается, продолжай!», я почувствовал силы и желание.

Отец никогда меня не хвалил. Возможно, на мою мотивацию повлияло то, что я хотел завоевать его авторитет. Уже к концу первого курса училища я окончательно осознал: из музыки я никуда не уйду.

 

А.А. Валерий Александрович, если бы Вам сказали выбрать один джазовый стандарт…

В.А. Одним я не отделаюсь. Но из композиторов для меня самые близкие – Коул Портер и Джордж Гершвин. Мне нравится и та эпоха, и те люди, и их отношение, врождённые воспитанность и интеллигентность. Они оценили джаз, а самое главное – умели его не перегружать. Вы не представляете, насколько в джазовой музыке важно найти баланс! Я миллион раз играл Rhapsody In Blue, однако восторгаться не перестаю: она звучит джазово и академично одновременно. Достичь этого очень сложно. Эти музыканты – эстрада высшей категории.

 

А.А. Раньше в списке ваших кумиров был и Арт Тэйтум…

В.А. Тэйтум для меня так и остался музыкальной субстанцией, совершенно неподражаемым музыкантом. До сих пор не понятно, как он делает это. Он – спонтанный, по-настоящему свободный музыкант.

Если говорить о кумирах, то на сегодняшний день это, в любом случае, – люди XX века. Джазовая музыка, как бы она не развивалась, – направление, которое было самодостаточным именно на этапе становления, в начале XX века. Потом оно пережило и рок-н-ролл, сметающий всё на своём пути, и поп-музыку. Сейчас, кстати говоря, поп отходит, как мне кажется, на второй план, отмирает. Люди снова переходят к джазу, причём тому – 50-60-х.

 

А.А. По поводу джаза в России и там, вольны ли мы сравнивать?

В.А.Я бы ничего и ни с кем не сравнивал. Любое искусство – штучный товар. Нельзя же сказать, что только французы играют импрессионистов так, как нужно, а только поляки должным образом Шопена. Это ошибочно. Так и джаз мы способны проанализировать, а соответственно, понять, как им овладеть. Если мы говорим об образовании, то должны понимать, что мы хотим получить в результате, «на выходе». Нужна ли нам конкурентоспособность? Пусть музыкантов будет мало, но они будут выдающимися.

Можно ли научить человека нарисовать портрет? Можно. Есть своя технология. Значит, можно научить и джазу. Конечно, есть некоторые особенности, например, иностранец-трубач, в большинстве случаев, в силу другого физиологического строения губ и играет по-другому.

Фото с личной страницы на facebook.com

А.А. О «другой» школе в США вы говорили неоднократно. Что всё-таки значит для вас эта другая школа?

В.А. В первую очередь, это – совершенный анализ. Возможность дать людям обучиться джазу. Один знакомый джазовый саксофонист сформулировал совершенность американской школы так: мы достигли того, что можем обучить джазовой музыке любого исполнителя!

Так, Беркли, одна из лучших систем джазового образования на данный момент, охватывает совершенно всё. Ученики развиваются комплексно, осваивая самый разнообразный репертуар. У нас этого полноценного развития нет. Мы применяем индивидуальный подход, но забываем о систематизации от начала до конца.

Конечно, и в Америке есть и свои сложности. За последние пять лет, слушая большое количество людей из Беркли, я пришёл к выводу: они безусловно виртуозы, но часто – все одинаковые. Проблема идентичности действительно есть в США. А вот в России бывает наоборот: люди настолько индивидуальны, что ты просто не понимаешь, что делать с этой индивидуальностью, – это не поддаётся никаким законам.

 

А.А. Классика и джаз в вашем творчестве равноценны. На гала-концерте Gnesin Jazz вы выступили очень вдохновляюще. Немаловажную роль здесь сыграла «гремучая смесь» знакомых людям мелодий, жанрово-разрозненных. Часто защитники академической музыки нападают на кроссоверы других исполнителей. В чём секрет Ваших?

В.А. В том, что я фактически ничего не меняю в концепции композитора. Я лишь добавляю некоторые детали и создаю как бы фонетические прочтения, немного другие.

Перед тем, как выпустить диск с кроссоверами, я показал свои интерпретации людям различных академических направлений, людям, мнение которых я очень уважал. Это был и профессор А. Александров, и В. Крайнев. Мне важно было знать, насколько моё видение классики противоречит тому, что было написано. И тот и другой сказали: «Я считаю, что это – очень талантливая работа, и такой стиль абсолютно не раздражает».

Только потом это услышала и стала хвалить публика, многие очень хотели познакомиться с оригиналом. Одна женщина после концерта в США мне даже сказала: «Если бы молодёжь слушала ваши версии, она бы больше тянулась к классике».

Надо понимать, что сам джаз есть и у Баха, и в Сонатине Равеля, и в прелюдиях Дебюсси.

 

А.А. А классика себя изживёт?

В.А. Только в том случае, если люди перестанут её слушать, то есть это напрямую зависит от людей. Они же перестанут её слушать тогда, когда начнёт опускаться градус духовной жизни.

 

А.А. Он уже опускается.

В.А. Да, поэтому мы ничего не сможем сделать. Люди меняются: исчезает романтизм, былой порыв. Они черствеют, чёрствость порождает жестокость, жестокость порождает насилие, насилие же порождает войну. Война – это смерть всему…

 

А.А. Это драма, даже трагедия. Ни того, ни другого в джазе, по вашему мнению, нет. Почему?

А.А. В джазе я не вижу каких-то глубокомысленных проявлений. Трагизма, который существует, например, у того же Бетховена. Здесь используются другие средства. Джаз не настолько глубок. Есть ли в русской народной музыке трагедия? Нет. А это – практически то же самое.

 

Материал подготовила Алиса Алексеева

 

Все права защищены. Копирование запрещено.