На Камерной сцене им. Б.А. Покровского Большого театра успешно продолжает свою жизнь премьера прошлого лета “Паяцы” Руджеро Леонквалло

 

Спектакль создан по прицепу “матрёшки” — сюжет в сюжете, театр в театре, изобилует ссылками на немое кино, отдаёт дань памяти творчеству Чарли Чаплина. На сцене постоянное движение, артисты немного напоминают заводных кукол. Действо увлекательно, нескучно, разнообразно — в бездарности режиссёра (Ханса-Йоахима Фрая) не упрекнёшь. Однако от веризма в своих театральных размышлениях он ушёл, пожалуй, непростительно далеко, в итоге перечеркнув все главные выразительные черты, свойственные произведению Леонквалло, и значительно снизив градус его воздействия на слушателей. Предпринятая когда-то смелая попытка сделать оперное действо психологически ярким, сложным, тонким и сам жанр социально значимым, переворачивающим сознание, ликвидированы также легко, как тяжесть страстей многострадальной земли символически превращена в руках одного из “комедиантов трагедии” в лопающийся воздушный шарик, вызывающий недоуменно-безвинную улыбку у несостоявшегося “титана”.

Страсть от любви до ненависти не воспевается, а отдаётся на растерзание добродушно-иронической насмешке. Отношение к этому двоякое. С одной стороны, режиссёра совершено не хочется упрекать за его оптимизм, юмор и мудрое желание смотреть на чувства свысока, не слишком драматизируя, потому что жизнь по большому счёту лишь суета сует, наивная игра, не стоящая реальной крови. Но, с другой стороны, где ещё, если не в театре, можно и нужно безнаказанно упиваться страстями, познавать силу человеческих эмоций — зачем уж так по-детски всё упрощать? Ирония — мать современной режиссуры. Без неё уже никак. Но честность, правда, психологическая достоверность где-то заблудились — не докричишься.

К артистам, однако, претензий нет. Пропевает главную арию-рыдание ревнивого Канио с надрывом совсем не искусственным Аббосхон Рахматуллаев. Не равняясь на великие образцы прошлого, не эстетствуя, он исполняет её со всей горячностью своей южной души. В этом пении и злоба, и досада, и крикливая ругань, и отчаяние.

Элеонора Макарова (Недда) — главное украшение постановки. Ханс-Йоахим Фрай не ошибся в выборе — нашёл в труппе героиню своей мечты. Всё, предложенное постановщиком, Элеонора Макарова приняла на веру, прониклась доверенными ей идеями и максимально талантливо оправдала режиссёрский замысел. Сильный, впечатляюще драматичный голос и легкомысленная кукольная внешность: небесно-голубые огромные глаза, пухлые губы, точеный носик, приятный мягкий овал лица. К счастью зрителей с неиспорченным вкусом артистка, кроме прочего, обладает интеллектом и внутренней серьёзностью по отношению к искусству в целом, потому игра её легка, очаровательна, но не приторна, не слащава. Упивающуюся собственной красотой, имеющую богатый выбор обожателей, соблазняемую и не желающую отказывать себе в чувственном удовольствии Недду в исполнении Элеоноры Макаровой снисходительно «милуешь», поскольку вздохи, ужимки, закатывания глаз, позы сладкого томления — всё это она делает мило по-театральному шутя, без грамма пошлости.

Дополняет идеальную картинку любовник ей под стать — Сильвио Азамата Цалити. Изящный, ловкий, по-лисьи умеющий проложить себе кратчайшую тропу к сердцу женщины, с той чувственностью внутри, что никогда не дремлет: лишь дай волю — вспыхнет вулканическом огнём.

Зрители выходят из зала довольные. Карусель марионеточных трюков не заставляет их плакать, не доводит душу до воспетого древними греками перевоплощающего катарсиса, но дарит улыбку весьма искреннюю.

 

 

Автор фото — Павел Рычков