Осторожно! Нетолерантность.

Кто из нас не бывал тронут историей человека, преодолевшего увечье и силой своей воли добившегося признания? Есть такие и среди музыкантов. Но в случае музыканта такая история приобретает дополнительный подтекст – подтекст неочевидной эксплуатации нашего восхищения с последующим получением выгоды.

 

Слепой музыкант. В этих двух словах уже заключена повесть (которая неоднократно была уже написана в истории мировой литературы, в том числе и русской, например, В. Короленко – «Слепой музыкант»). История ребенка, восприимчивого и талантливого от природы, но с детства обреченного на вечную темноту. Он живет звуками мира, среди которых возникают и музыкальные,  он нащупывает клавиши, он начинает играть и буквально прячется в клавиатуру от невыносимого окружения. Его мастерство растет, у него появляется учитель, его жизнь приобретает цель.

Ведь она, эта его жизнь, в основном, наполнена душевной болью. Он – не такой, как все. Его возможности жестоко и несправедливо ограничены, причем ограничены кардинально. С этой психологической травмой далеко не все могут справиться. Он же не только справился, но преодолел ужасное увечье и вот – он на сцене, купается в аплодисментах невидимого зала.

Поэтому, конечно, его путь достоин глубочайшего уважения и даже восхищения. Такая карьера – это настоящий человеческий подвиг. По этой причине мы готовы простить ему некоторые странности интерпретации или технические недочеты. Чисто по-человечески, из сочувствия. Есть и другая мотивация пойти на его концерт, это же цирк! Без рук – а художник. Без глаз – а музыкант. Цирковое представление.

Автор осмелится высказать предположение, что картина, написанная руками, в контексте мирового искусства значит все же больше, чем написанная ногами. Ноги не очень приспособлены для держания кисти, сложно добиться нужной точности штриха. Безусловно, человек, научившийся писать картины левой ногой, достоин уважения, как минимум по причине затраченного труда. Но купите ли вы его картину вне контекста того, чем он была написана?

В случае с музыкантом все не так очевидно. «Картина» уже написана и ее следует понять и воспроизвести, причем, средства воспроизведения не затронуты увечьем (исключение составляет знаменитый концерт для левой руки Равеля, написанный для пианиста, потерявшего руку на Первой мировой и переложение Чаконы Баха для левой руки И. Брамса). Будет ли отличаться воспроизведение человека с ограниченными возможностями восприятия от условно обычного солиста исполнителя?

В искусстве, которое является субъективным отображением объективной действительности, хотя часто весьма причудливом, неизбежно есть общая для всех вот эта объективная часть. Математик описывает действительность формулами, философ – структурами языка, художник красками, композитор звуками. Модель одна и та же – это наша жизнь в ее бесконечном разнообразии. Если физика интересует неживая природа, химик готов полюбопытствовать и живой, и неживой, композитор – романтик увлекается исключительно миром человеческих эмоций. Кажется, что их невозможно описать с помощью «сухих» (традиционный эпитет) математических формул, но сегодняшний математик знает намного больше среднего учащегося школы и в содружестве с химиком может довольно далеко проникнуть в мир мышления и чувствования, прежде считавшийся для него недоступным, подтверждая наличие некоего объективного начала.

Европейское искусство (а мы действуем именно в его рамках)   традиционно изучало мир путем моделирования жизненных ситуаций, в основном, ситуаций общения. Грубо говоря, умножало реальности, что является с точки зрения буддизма предосудительным занятием. Путем правдоподобного создания обобщенно-заостренной трагической жизненной ситуации и ее разрешения драматург вызывал (и продолжает вызывать, как минимум, пытаться) в зрителях чувство катарсиса, приводившее к «очищению» души.

Однако любой драматург знает, что даже на эту ситуацию, однозначно описанную словами, не допускающими нескольких толкований, зритель всегда реагирует по-разному. К тому же, ее совершенно по-разному может подавать режиссер посредством актера.

Музыкант – сам себе и актер, и режиссер (за исключением артистов симфонического оркестра, так как в идеале музыканты оркестра – лишь инструменты вдохновения дирижера, это он сам себе режиссер). Прослушав внутренним слухом произведение (а зрелому музыканту не рекомендуется слушать существующие записи, чтобы мощная харизма коллеги по цеху не искажала его собственное понимание), музыкант осознает описываемую жизненную ситуацию, вернее, круг мыслей, стремлений и эмоций, которых эта ситуация вызвала в композиторе. Если в музыке отсутствует программа, мы можем только гадать, что стоит за нотами произведения в плане исторического факта – но круг эмоций вокруг этого факта достаточно объективно изложен.

Это эмоциональное содержание музыки должно срезонировать с воспринимающим контуром музыканта. И вот тут начинается субъективная часть. Даже если у музыканта, исполняющего музыку европейского классика, есть две руки, две ноги и оба глаза, его культурный бэкграунд может происходить совершенно не из европейских источников. Сегодня так оно и происходит, количество восточных скрипачей, культурные корни которых уходят в буддизм, нисколько не меньше количества родившихся в европейской христианской культурной ситуации. Но что происходит, когда ребенок изначально, с детства наделен таким мощным искажающим психику качеством, как тяжелое увечье, коим является, например, слепота?

Его восприятие мира будет кардинально отличаться от восприятия его современников, с кем природа была менее жестока. Насколько его искусство будет созвучно их настроениям? Насколько, в силу своей исключительности, он сможет проникнуть в музыку композитора, человека, конечно же, нестандартного, но обладающего всеми человеческими средствами коммуникации и деятельности? Иными словами, не превращаются ли гастроли слепого пианиста или скрипача, предваряемые мощной рекламной кампанией в некий трюк, имеющий мало отношения к истинному искусству, познающему окружающий мир?

Можно тут вспомнить И. Перлмана, скрипача, парализованного с детства, который, тем не менее, не только не уступает лучшим скрипачам современности, но занимает одно из лидирующих мест не только с технологической стороны, но и по богатству своих интерпретаций. Его скрипичные сонаты Бетховена совместно с В. Ашкенази – одна из лучших записей цикла, известных автору, искренняя, глубокая, достаточно объективная в хорошем, ростроповичевском (не общеместном, но здоровом, свободном от индивидуальных искажений) смысле коллекция интерпретаций. Однако следует помнить, что болезнь поразила Ицхака Перлмана не с рождения, но в возрасте 4х лет. Если учесть, что основные качества личности формируются до 5 лет, понятно, что его восприятие не может все-таки настолько отличаться от общечеловеческого европейского, насколько, скажем, у Нобуюки Цудзии, незрячего от рождения японского пианиста, гастроли которого проходят по всему миру, в том числе и России. И который, собственно, лишь продолжает бесконечную линию слепых музыкантов, регулярно раскручиваемых, в основном, восточным артистическим менеджментом. Например, еще в 90-е в Россию приезжал японский слепой скрипач … имени которого автору запомнить не удалось, в отличие от его интерпретации Чаконы Баха, свободной от советских стереотипов, господствовавших в то время.

В Японии слепота и исполнительство на музыкальных инструментах исторически связаны. Странствующие монахи, бива-хоши (сказители-монахи, аккомпанирующие себе на биве), распевали части стихотворного эпоса «Хэйкэ-моногатари» («Сказание о доме Тайра») еще в XIII веке, период Камакура. Слепота отличала многих музыкантов при китайском императорском дворе. Украинские кобзари, мощное культурное движение исторической Украины, часто были слепыми, да что там говорить, великий Гомер, если таковой действительно существовал, также не отличался остротой зрения.  Причины, что исторически, что сейчас, одни и те же. Слепой ограничен в возможностях заработка и висеть на социуме, к тому же, гораздо более жестком, чем сегодня, не получается. К тому же, компенсация, наступающая при потере основного вида восприятия действительности, обостряет слуховые качества. Но, опять же, в те времена многие из этих сказителей (для кобзарей это была традиция) потеряли зрение в битвах, а не от рождения, и, значит, изначально это были полноценно сформированные люди, они знали, о чем пели, перед их внутренним взором стояли события, обобщенные в эпосе, в их неискаженном виде.

Что проходит перед внутренним взором человека, который никогда не видел лица матери? Как он развил в себе эмпатию, без которой невозможно понимание и передача искусства? Ведь он привык, в лучшем случае, быть ее адресатом по понятным причинам, но никак не субъектом. Страдание облагораживает только героев Ф.М. Достоевского. Обычного человека страдания, связанные с увечьем, с гораздо большей вероятностью очерствляют и озлобляют, сужая его внутренний мир до мучительного исполнения каждодневных потребностей. Такой человек целиком зависит от своих учителей, это их эмоциями он живет, это их восприятие пытается воссоздать. В помощь ему, конечно же, обостренный несчастьем талант, но против него работает практически полное отсутствие личного чувственного опыта.

Какие причудливые резонансные контуры выработаются в его душе, невозможно предсказать, но однозначно они будут уникальными, не соответствующими по восприятию драматических конфликтов подавляющему большинству людей. Таким образом, основной вопрос, ради которого возникла эта статья – как расценить присутствие на классической эстраде калеки, решается двояко.

Если исполнение воспринимается как некий кунштюк, диковина, сиюминутное развлечение, безусловно, да. К тому же, способствовать возможности обретения полноценного места в социуме изначально ограниченным в базовых коммуникациях человеку может оцениваться только положительно, это даже гражданский долг.

С другой стороны, если речь идет о философских обобщениях, если слушатель высокой степени продвинутости ищет откровений, объясняющих мироздание (а этого вполне можно ожидать от гениального исполнения гениального произведения), он вряд ли придет на концерт слепого музыканта, понимая небольшую площадь пересечения его внутреннего мира с внутренним миром человека, к его счастью, рожденного здоровым.

Если довести эту мысль до максималистского абсурда, билет на концерт слепого музыканта купить нужно, но приходить не обязательно. В башне из слоновой кости холодно и малолюдно. Там нет места состраданию слепым и убогим.  Там живет абсолютное познание истины посредством искусства, не терпящее искажений и безразличное к инструментам познания, ежевечерне зажигающим рампы мировых сцен от своего жертвенного огня.

 

Все права защищены. Копирование запрещено.