credit Felix Broede

В этом году музыкальный мир празднует 250-летие со дня рождения Бетховена. Этому композитору и посвятил свою незабываемую программу Евгений Кисин.

«Бах — это музыка, написанная Богом, — говорил писатель Эрик-Эмманюэль Шмитт,

Моцарт — музыка, которую слушает Бог.

Бетховен — музыка, которая убеждает Бога устраниться. По мнению Бетховена, отныне место Бога принадлежит человеку.

Музыка Бетховена дает понять, что искусство больше не говорит о Боге; оно говорит о людях и обращается к людям…»

Концерт начался сумрачной «Патетической», потом 15 «Героическими» вариациями, закономерно перешедшими в фугу. После перерыва продолжился «Шекспировской сонатой» и официально завершился Сонатой до мажор оп.53, посвященной Вальдштейну. Но «Авророй» вечер не закончился.

Евгений Кисин подарил своим восторженным слушателям ещё 4 незабываемых биса:

Bagatelle Op. 126 No 6 in E-Flat Major: Presto – Andante amabile e con moto

6 Variations on an Original Theme in D Major, Op. 76

Bagatelle Op. 33 No 5 in C Major: Allegro, ma non troppo

6 Écossaises, Wo0 83 in E-flat Major

Гром аплодисментов встретил вышедшего на сцену музыканта. Он сел, и практически сразу же начал играть. Концерт пианиста такого масштаба создает и сохраняет мистику виртуозного исполнителя, — это чистая музыка с ощущением, что исполнитель является второстепенным по отношению к музыке, но в то же время полностью присутствует.

И с залом было то же самое: казалось, что он пустой. Изредка кто-то кашлял, но в основном задерживали дыхание. Все были полностью устремлены на сцену, испытывая чувство настоящего счастья от соприкосновения с великой музыкой и непревзойденным исполнителем. Это была настоящая магия Искусства.

Одна из лучших фортепианных сонат Бетховена Pathétique, сочетающая монументализм с лаконичностью, была исполнена на удивление нежно. Очень по-весеннему. Конечно же, в исполнении присутствовали и мрачно-серьезные интонации, но тепла, на мой взгляд, было больше.

Чувство архитектуры было зримо ощутимо в вариациях Eroica. Кисин представил их как единое целое, а не как серию отдельных произведений, и вариации выглядели синусоидой, взлеты и падения которой неизменно двигались к финальной фуге.

Фуга, прекрасно структурированная и в то же время деликатная, завораживала. Кисин периодически тяжело вздыхал и постанывал, чего я не замечала раньше в его выступлениях.

Зато не было и той неуловимой грусти и печали, которые ощущались в его исполнениях несколько лет назад. Лиризм и нежность — так бы я в двух словах описала всё его выступление. Да, конечно же, перемены в личной жизни наложили отпечаток и на исполняемые произведения.

Примечательно, что девочка 10-11 лет, в 4м ряду, все 15 вариаций, как и в фуге, не отрывалась от партитуры. Было забавно наблюдать, как в сложных местах она перебегала взглядом с нот на руки пианиста и обратно, стараясь успеть за всем уследить.

Кисин — зрелый поэт и вдумчивый архитектор. Tempest, открывающую второе отделение, играл с минимальными интервалами между частями. Соната N17 — психологический портрет композитора того времени, с его трагическими размышлениями и крушением надежд, соната-фантазия. Буря была исполнена страстно, с психологическими контрастами высокого уровня напряжения. Зал сидел не шелохнувшись, ошеломленный, полностью плененный исполнением. И только при втором выходе Кисина на поклон, раздались крики браво и те рукоплескания, которых заслужило это исполнение.

Tempest, как и 6 Variations сыгранных на бис, понравились мне больше всего.

Эмоции, написанные на лице Евгения Кисина в момент исполнения произведений, полностью проявлялись в его игре. Так было и с Waldstein, посвященной другу и покровителю композитора, когда вторая мажорная тема, несмотря на всё развитие, сияла путеводной звездой. Вторая часть была лишь кратким связующим звеном между началом и грандиозным финалом произведения, исполненным триумфально и трансцендентно.

Конечно, никто не хотел уходить, кроме тех людей, которые были завязаны на транспорт. Зал хлопал стоя, и Евгений Кисин садился к роялю и играл, играл, продолжая радовать нас великолепным исполнением Бетховена.

И отступало всё сущее, и была только музыка и ты…