Казалось бы, резерв режиссёрских фантазий на тему «Евгения Онегина» Чайковского исчерпан. И всё же…
Сцена из спектакля
Театру Зазеркалье удалось найти не затёртый постановочный ход, свою интимно-доверительную музыкальную, актёрскую, человеческую интонацию — и сказать своё. Никаких сногсшибательных вывертов! Просто особая, чутко угаданная тональность спектакля — щемящая нота ностальгии по тому, что безвозвратно ушло. И чему на смену пришло – «привычка свыше нам дана».
…Вечер, полумрак, тепло изразцовой печки. Уже немолодая Татьяна — княгиня Гремина с постаревшим князем Греминым. Уют, тишина, дрёма. Все страсти позади. Один лишь тоскливый мотив дуэта юных сестёр бередит сердце княгини – «слыхали ль вы», но звучит он как призрачный звон отработавшей своё музыкальной шкатулки. Дирижёр Павел Бубельников и режиссёр Александр Петров с помощью композитора Анатолия Королёва нашли этот необычный акустический образ, деликатно внедрили его в звуковое полотно спектакля и тонко обыграли сценически.
…Тихие шаги княгини Греминой к шкафчику, ветхий листок письма полудетской страсти. Позже, по ходу спектакля-воспоминания герой этого романа, сам чуть смущённый праведностью своей проповеди, возвратит письмо юной мечтательнице, но к листку протянется ещё одна рука — уже очень взрослой Татьяны. Княгиня Гремина тенью пройдёт по всему спектаклю в параллель со своей юной ипостасью, переживёт всё ещё раз, не внеся своим присутствием на сцене ни малейшей фальши и оставив тихий значительный комментарий. Татьяна четверть века спустя – тонкая актёрская работа Ольги Фурман. Ни единого слова и звука, но, сколько в её стати, в движениях корпуса или повороте головы пронзительной боли, усмирённой благородной сдержанностью дворянки, княгини, принявшей в жизни своё решение!
Татьяна — Елена Миляева
….Старая пластинка поставлена на граммофон. Ну да, время режиссёром чуть сдвинуто вперёд, грамзапись — это ведь уже начало ХХ века… Зазвучит музыка увертюры, чутко ведомая маэстро Бубельниковым, и вот уже очень юная Татьяна (Елена Миляева, Ольга Черемных) с сестрой Ольгой (Анна Евтушенко, Дарья Росицкая) в домашнем деревянном театрике представляют для матушки с нянюшкой да дворовых людей идиллическую пастораль под собственное пение дуэта «слыхали ль вы». И почудится, что это лирический парафраз на пастораль из «Пиковой Дамы», а от деревянного театрика повеет чеховской «Чайкой»… На маленькой, почти игрушечной сценической площадке будет происходить многое, что всплывает в памяти княгини Греминой, словно сыгранное на подмостках жизни. Возникнут ассоциативные связки с давно знакомым: рядок единообразных престарелых кумушек в пышных чепцах, один к одному переселяющийся из деревенского бала в петербургский, напомнит Гоголя; разрядит ситуацию скандала на балу, бухнувшись в обморок вместе с мадам Лариной очень гофмановский гротескный Трике в буклях. А хор крестьян предстанет стилизацией в духе старинного крепостного театра с дворовыми парнями в цилиндрах (!) и девками-танцорками, изображающими античность. Всё в этой постановке спаяно совсем не только сюжетом, но и общекультурными, тонко ироничными связями, и это оказывается очень важной составной содержания спектакле.
Особое обаяние постановки в том, что Татьяна и Ольга здесь — почти дети; одна — озорная заводила, другая более мечтательна, но обе юны, жизнерадостны и на редкость естественны. Да и «светские» гости Ленский с Онегиным с удовольствием играют с девушками в серсо и в жмурки, ухитряясь совместить весёлую беготню с подобием куртуазной беседы.
Сцена письма Татьяны лишена нарочитой мелодраматичности: Татьяна по-детски городит из стульев «скульптуру» своего кумира, нацепляет на неё белый цилиндр, оставшийся от пасторали, изливая юношеские страсти забавному идолу. И это ничуть не мешает поэтичной взволнованности её вокальной интонации, которой трепетно, подчас экспрессивно вторит оркестр маэстро. Полудетская наивная чистота в сочетании с романтикой первого чувства очаровательны.
Онегин — Григорий Чернецов, Татьяна — Елена Миляева
Настоящая драма наступит в сцене объяснения с Онегиным (Григорий Чернецов, Иван Васильев). Как маленький ребёнок Татьяна сначала мечется между белыми стульями (это вообще единственная динамичная деталь сценографии, остроумно трансформированная режиссёром и художником Алексеем Левданским), смешно прячась между ними; потом они с Онегиным чинно на эти стулья усаживаются, и начинается вежливая экзекуция. Последнее объяснение Татьяны и Онегина в финале произойдёт в той же мизансцене, на тех же стульях, только сидений у них вовсе не будет, останется лишь остов. В общем–то режиссёрский приём смыслово-изобразительной арки достаточно банален, но ведь как работает здесь!
Отрочество Татьяны, больно оборвавшись в эпизоде возврата письма, сменяется мучительным взрослением. Жутковатый акустический мираж – деформированный мотив бального вальса — рождает эротические видения: материализовавшийся из темноты медведь-Онегин срывает одеяло со спящей Татьяны; ритуальное, словно свадебное одевание к балу, движущиеся в рапиде гротескные фигуры гостей, их зловещий ритмизованный шёпот «вот так сюрприз, никак не ожидали» – всё как в бреду. Но вот зазвучал реальный оркестровый вальс, пары понеслись в танце, закружился бал.
В этом очень ясном, в то же время сложно сплетённом сценическом тексте смещается время, музыкальные миражи отправляют то в прошлое, то в мистические сны, персонажи находятся здесь и сейчас, но одновременно и в драматичном будущем. Судьба юного поэта с самого начала обозначена могильным памятником, до времени просто прикрытым тёмным покрывалом, а к финалу заколоченным в деревянный ящик подобно скульптурам в Летнем саду. Тут же рядом – садовая скамья, где Ленский (Роман Арндт, Денис Снегирёв) взволнованно допевает арию и робко обнимает любимую. Позже на скамью присядет с цветами в руках княгиня Гремина, единственная, посещающая могилу Ленского. Обречённость несёт и другая сценическая метафора — под приглушённые похоронные аккорды вступления к сцене дуэли слуги обивают белые стулья чёрной тканью, удары молотков звучат как заколачивание гроба, а на деревянной сценке вывешивают большую цель для стрельбы. Над всем этим тяжело висит та самая «глупая луна на этом глупом небосклоне», сначала безразличная бело-голубая, потом залитая багровым отсветом.
Сцена из спектакля
Петербургский бал не слишком великолепен и блестящ – на нём словно тень недавней трагедии. А предваряют его музыкальные миражи, воспоминания княгини: призраки колокольных звонов, пробивающийся мотив полонеза, мутные картинки прошедшего – её дорогу в столицу и знакомство с генералом (это снова ниточка — к недавнему театральному «вчера», замечательному драматическому спектаклю Туминаса «Евгений Онегин» у вахтанговцев). Но вот уже респектабельный Гремин (Яков Стрижак) и повзрослевший Онегин вполне реально рассказывают друг другу о недавних событиях жизни. Рассказывают доверительно, не распевая соло в зал, а по-человечески делясь сокровенным. Любопытен ещё один ироничный отсыл-фантазия — пластическое сопровождение арии Гремина «Любви все возрасты покорны…»: молодые кавалеры ведут в нарочито медленном танце трясущихся от ветхости тех самых гоголевских дам в пышных чепцах…
В лучших своих спектаклях Петров и Бубельников, оба великолепные музыканты, позволяют себе «смертный грех» — посягнуть на неприкосновенность партитуры. И, как правило, выигрывают. В «Кармен», правда, обошлось только включением текстов Мериме, а там как бы сам Бог велел: изначально опера написана с разговорными диалогами. «Царская невеста» и вовсе начинается с арии Грязного на дыбе, а у ж потом увертюра, но сделано всё очень сильно. В «Онегине» тоже вольность. Спектакль заканчивается не привычным «жалким жребием» с верхним баритоновым «соль». Нас возвращают в уютную бесстрастность начала спектакля. Снова акустический мираж, в него мягко вплывает оркестровый финал сцены письма. Княгиня бережно прячет ветхий листок в шкафчик, подходит к спящему в кресле Гремину. В сгущающейся темноте – только их соединённые руки.
В спектакле огромное множество образных находок, приёмов, временных смещений, и все линии протянуты от начала до конца, ни одна не уходит «в песок». Всё осмысленно и гармонично сплавлено в этом сценическом опусе, оригинально продолжившим и развившим то, что было начато коллегой Петрова Юрием Александровым в его «Онегине» четверть века назад: освобождение тонких, интимных лирических сцен Чайковского от оков незыблемой оперной догмы, разрушение табу – не прикасаться к раз навсегда устоявшимся формам, признанным классическими. Сегодня доверительная камерность, тонкая душевность, мягкая или ироничная улыбка и абсолютно неподдельный драматизм спектакля Петрова — Бубельникова даёт шанс поверить: в настоящей классике можно раскрыть ещё так много ракурсов, она способна быть такой пронзительно понятной и нужной современному человеку! Не становясь скучным концертом в костюмах, чувствительной фальшивкой или развязным развлекательным шоу.
Фото предоставлены пресс-службой театра «Зазеркалье»
Пока нет комментариев