Музыкальные сезоны начинают серию бесед с выдающимися личностями, посвящённую русской фортепианной исполнительской школе. Первым собеседником стал Михаил Сергеевич Воскресенский, знаменитый пианист и педагог, профессор Московской консерватории. Встреча была посвящена истокам и развитию традиций фортепианной школы в России на протяжении XIX — начала XX веков.

 

 

 

С.Е. Итак, русская исполнительская школа…

Михаил Воскресенский: При разговоре о ней обычно все сразу начинают вспоминать четыре кафедры Московской консерватории: Игумнов, Гольденвейзер, Фейнберг и Нейгауз. Совершенно правильно, но это уже вопрос середины XX века, а русская исполнительская школа, на мой взгляд, уходит корнями очень глубоко, чуть ли не в начало XIX столетия. Принято считать, что братья Рубинштейны — наш основной корень, создатели профессионального образования. Это верно, но и ранее школа тоже существовала.

И в данном случае мне хочется вспомнить вот такой эпизод в истории нашей страны. В начале XIX века в Петербург прибыл Муцио Клементи вместе со своим учеником Джоном Фильдом. Они дали какие-то концерты, понравились публике и Джон Фильд решил остаться в России. Он много лет не только преподавал, но и играл. Известен как создатель ноктюрнов, которые, кстати говоря, критиковал Фридерик Шопен, но это совершенно справедливо, потому что как композитор Джон Фильд, конечно, ниже Шопена. Но Фильд создал довольно большую группу людей, которые у него занимались, в частности, есть сведения, что его учениками были Михаил Иванович Глинка, Гурилёв и, в том числе, Александр Иванович Виллуан. Это тоже очень интересная личность. Он был потомком французов, осевших в России и, собственно говоря, первым учителем братьев Рубинштейнов. И это не нужно сбрасывать с колена.

К сожалению, наша советская историография мало внимания уделяла этим именам. Виллуан — вроде как француз, Джон Фильд — ирландец, и там вообще все одни иностранцы и т.д. А почему Фонвизина никто в этом не обвиняет? Считается русским писателем… Метнер — русским композитором. У меня такое ощущение, что Джон Фильд и Виллуан в данном случае —русские педагоги, которые начали первые шаги к созданию школы.

Немалую роль в этом сыграл, по всей видимости, и Карл Черни. Я очень уважаю его. Он занимался и с Бетховеном какое-то время, и с Клементи, и с Гуммелем. Последний был учеником Моцарта. Черни получил хорошее образование. Лист, его основной ученик, отзывался о педагоге очень высоко и писал положительно о нём как о человеке. И вот эта линия — Черни-Лист-Зилоти и вся остальная московская наша братия — тоже ветвь развития русской исполнительской школы, но она несколько другая.

Очень важно отметить, что у Черни учился ещё один интересный русский педагог, тоже по происхождению француз. Это Дюбюк. Он был потомком маркиза, который бежал от французской революции и полное имя его папы — маркиз Жан-Луи Бернь Дюбюк де Бримо. А Александр Иванович остался просто Дюбюком. У него учились очень многие люди того времени, в частности: Балакирев, Кашкин, Зверев Николай Сергеевич, Ларош, Пресман (он потом убежал и продолжил учёбу у Зверева), Пухальский, который основал школу в Киеве. Это целая плеяда молодых людей, впоследствии продолжавших развивать русскую исполнительскую школу.

Николай Григорьевич Рубинштейн — выдающийся педагог, не только одного Зилоти. Он, к сожалению, очень кратко жил на этом свете, но делал чрезвычайно много. И Антон Григорьевич, конечно, тоже. Нужно признать, что благодаря братьям Рубинштейнам получилось две ветви нашей исполнительской школы: Петербургская и Московская. Некоторое время тому назад были какие-то соревновательные моменты, но я считаю, что, так же, как в вопросе с Козловским и Лемешевым, или с Рихтером и Гилельсом, нет смысла устраивать параллели, сравнивать, кого-то критиковать, кого-то выдвигать, потому что это наша слава, наше достояние, что у нас были и тот, и другой. Петербургская и Московская школы развивались чрезвычайно интенсивно и плодотворно.

Если говорить о Петербурге, то я хочу вспомнить Теодора Лешетицкого, которого в России звали Фёдором Осиповичем. Он был приглашён в консерваторию ещё Антоном Григорьевичем Рубинштейном и преподавал там двадцать с лишним лет. Среди учеников — знаменитая Анна Есипова, бывшая его второй женой, педагог Прокофьева. Это первая русская пианистка, заслужившая европейскую славу после Антона Рубинштейна. Больше никто из наших пианистов XIX века не был так известен в Европе, как Есипова, концертировавшая и жившая за границей. Только после развода с Лешетицким она приняла пост профессора Петербургской консерватории. И у неё училось огромное количество музыкантов, создавших славу России. Знаменитая редакция произведений Шопена Падеревского была создана вместе с Турчинским: он был учеником Анны Николаевны. Ученицей её была и Анастасия Абдушели-Вирсаладзе, бабушка Элисо Константиновны. А также Позняковская, профессор Ленинградской консерватории. Очень хорошо помню её в пожилые годы. Я был однажды приглашён председателем экзаменационной комиссии в Ленинград и Позняковская была тогда ещё жива. Она давала необычайно профессиональные, высококлассные замечания во время обсуждения экзаменов, не «хорошо-плохо», а всегда обосновывала свои суждения. Такие выдающиеся музыканты, как Алексндр Боровский, Симон Барер и Мария Юдина также учились у Есиповой. Это та сфера, которая, по-моему, в нашей историографии не очень много освещается. А среди учеников Лешетицкого тоже фантастические имена. Они, правда, жили потом за границей, их может быть нельзя относить именно к русской школе, но почти весь пианизм жил вне России после революции. Бенно Моисеевич, Игнац Фридман, Мечислав Хоршовский (кстати говоря, живший 103 года), Браиловский, Венгерова, Габрилович — в общем, огромное количество величайших имен, так что Фёдор Осипович Лешетицкий — не только польский пианист, но и русский педагог.

Дальше идёт XX век. И здесь необходимо отметить два важных имени и первое из них — Леонид Владимирович Николаев. Он тоже учился у Есиповой. Это целая эпоха Петербургской и Ленинградской консерватории. Скончался в 1942 году в Ташкенте от холеры, уехав туда в эвакуацию во время войны. Правда, умер он в довольно пожилом возрасте, ему было 64 года, но это всё равно не так уж много. И в Ленинграде была выдающаяся школа. Это Софроницкий, Юдина, Шостакович, Серебряков, Перельман и многие-многие профессора, которых я застал в своей жизни. С Натаном Ефимовичем Перельманом, выпустившим замечательную книжку афоризмов, я был знаком. Хорошо помню Павла Алексеевича Серебрякова, он руководил делегацией, когда мы с Доренским ездили на конкурс в Рио-де-Жанейро, и там произвел огромное впечатление исполнением «Петрушки» Стравинского. Он был пианистом очень высокого класса.

Второе имя — Василий Ильич Сафонов. Тоже огромная величина, учился у Лешетицкого. Его пригласил в Москву Николай Григорьевич Рубинштейн, а Пётр Ильич Чайковский в 1889 году предложил от имени Русского музыкального общества пост ректора консерватории. Это была эпоха крепкого правления ради успеха в музыке. К его заслугам нужно отнести строительство Большого зала и вообще всего этого здания, где мы сейчас находимся. Он был замечательный музыкант, не только пианист, но и дирижёр. Он довольно жёстко руководил (в частности, Александр Ильич Зилоти с ним поссорился и ушёл из консерватории, Рахманинов оканчивал консерваторию «от себя»), но известно, что он добивался стипендий для бедных студентов, старался найти какие-то средства, чтобы помогать профессорам. Московская консерватория в это время расцвела пышным цветом. Но Сафонов был монархистом и его дочь была возлюбленной адмирала Колчака. Поэтому в советской историографии Сафонов некоторое время был совершенно «в темноте». В последнее время его стали популяризировать, открывать какие-то данные. В эпоху 1905 года, когда левые идеи, революционные настроения были очень сильны, Сафонов ушёл из консерватории, и, несмотря на то, что ему на следующий год предложили вернуться, он отказался, как и от аналогичной должности в Петербурге. Он уехал в Нью-Йорк и был главным дирижёром Нью-Йоркской филармонии в 1906–1909 годах. Там он много популяризировал русскую музыку. К ученикам Сафонова относится знаменитая Розина Бесси, впоследствии ставшая женой Иосифа Левина. Её муж был виртуозом величайшего масштаба, он довольно рано эмигрировал в США и вместе с женой они практически создали американскую школу пианизма. Вэн Клайберн был учеником Розины Левиной. Я имел счастье познакомиться с ней в 1962 году, когда ездил на конкурс Клайберна, проводившийся в Техасе: на обратном пути мы остановились на два дня в Нью-Йорке и была организована встреча. Мы даже для неё играли, она нас хвалила. Это была «гранд-дама», но в то время уже весьма пожилая и через некоторое время Розина Левина скончалась (а её муж умер ещё в 1944 году).

Тут есть одна пикантная деталь. Иногда талантливые люди бывают не очень образованны. Иосиф Левин учился в консерватории, в классе Сафонова, и по свидетельствам Александра Борисовича Гольденвейзера, который в своих дневниках когда-то это написал, тот ничего не знал по истории музыки. На одном из экзаменов случился полный провал, а Сафонов был в экзаменационной комиссии и решил ему помочь. Он спросил: «Господин Левин, скажите, пожалуйста, на каком инструменте играл больше всего в своей жизни Иоганн Себастьян Бах?» В ответ — молчание. Тогда несколько раздражённый Сафонов говорит: — «Ну какой же инструмент самый большой?» — «Контрабас?» — сказал Левин. Но это был великий пианист. Может быть, не очень глубокий, потому что то, что осталось в записях — высоковиртуозные обработки штраусовских вальсов, но это феноменальное качество и звучание, настоящая русская школа.

Среди учеников Василия Ильича были Гречанинов, Метнер, Гедике, уже упомянутый Леонид Владимирович Николаев (он учился сначала в Московской консерватории, а потом уже переехал в Петербург) и Николай Сергеевич Зверев. Последний — притча во языцех, у него учились Пресман, Рахманинов, Скрябин. Зверев содержал пансион, где жили ученики. Они там питались, Николай Сергеевич был им как бы отцом, водил их в театры и заставлял заниматься по много часов в день. Что из этого получилось, мы все знаем: у Сергея Васильевича Рахманинова есть записи. У Скрябина их не осталось, кроме вельте-миньона, но это тоже показатель воздушного скрябинского звука.

С.Е. Чем отличается русская школа от европейских?

М.В. Русская школа отличается прежде всего пением на фортепиано, и это проповедовалось всеми великими учителями, многих из которых я назвал. Но сейчас, в период глобализации, говорить, что вот это русская школа, а это — немецкая или другая европейская, мне кажется, нет никакого смысла. Все перемешалось. Огромное количество тех, кого я перечислял — Симон Барер, Боровский, Хоршовский, Браиловский — американцы, а учились у Лешетицкого, русского педагога. Они создали фортепианную школу в Америке. Вэн Клайберн, ученик Левиной — американский пианист. Но его рояль во время конкурса Чайковского, да и вообще всегда, пожалуй, звучал совершенно замечательно. Это ощущение звучания рояля и необычайно внимательного отношения к тексту и качеству виртуозной техники свойственно вообще всем школам. В частности, известно, что Анна Николаевна Есипова была сторонницей пальцевой техники и клала серебряную монету на верх ладони пианиста. Если монета падала, то это считалось неправильно во время игры этюдов. Если она не падала, она дарила монету своему ученику. Это осуждалось, но всё равно Есипова была феноменальным педагогом. Достаточно послушать записи Сергея Сергеевича Прокофьева, чтобы понять, что она его научила играть на рояле.

Мне представляется, что сейчас, особенно в наше время, когда огромное количество русских пианистов оканчивают ЦМШ, побеждают на конкурсах и живут в Лондоне, в Германии, во Франции, сложно говорить о русской школе. Современный пианизм развит, он настолько высокого качества, что вопрос о школах сейчас уже несколько нивелировался. И это в какой-то степени болезненная проблема, потому что русское начало в нашей школе, в Московской консерватории, оно до сих пор еще очень ценно.

 

 

Все права защищены. Копирование запрещено.