Михаил Плетнев в концертах Баха и Моцарта 29-30 января

 

фото youtube

Михаил Плетнев как-то обмолвился, что среди всех его многочисленных слушателей на самом деле его понимают хорошо, если человек шесть. Было бы большой самонадеянностью со стороны любого пишущего полагать, что он входит в число этих шести, но, по крайней мере, попытаться понять никому не запрещено. Стремиться к этому – в природе человека, и тем сильнее стремиться, чем более притягателен предмет стремления.

Притягательность же, прямо-таки магическая притягательность – это то, чего у игры Плетнева не отнять. Кажется, её ощущают если и не все – стопроцентного попадания тут быть не может — то подавляющая часть публики. Во всяком случае, намного больше, чем шесть человек. Плетнева слушают, на него ходят, его любят. Едут в Филармонию-2, в том числе из других городов, в том числе из соколовского Петербурга. Пишут рецензии и обсуждают в соцсетях, много обсуждают, даже ворча на тему того, что слишком-де много рубато, что mezzo forte —  это едва ли не самый сильный у Плетнева нюанс, и что он всё играет, как бы прощаясь, «на уходе», как если бы чувства уже отгорели и остался только пепел. Что-то из этого правда (по крайней мере, что касается mezzo forte). «Слишком много рубато» — это вопрос индивидуального вкуса слушающего. «Чувства отгорели» — вопрос того самого понимания.

Почему, в самом деле, он играет ТАК? Ноябрьская «тихая» Аппассионата Плетнева поразила публику до такой степени, что даже не видя можно было почувствовать по постам в фейсбуке, как публика выходила из зала с перекошенными от удивления лицами и уж во всяком случае не находила слов. Слов так с тех пор и не нашлось, внятных попыток понять и объяснить, не зафиксировано.  Аппассионату просто приняли к сведению с почтительным удивлением: он такой, что ему можно. Вот так ему захотелось. Вон и походка какая, когда на сцену выходит: как на казнь. Взял и Аппассионату сделал такой же усталой, как походку.

С тех пор Плетнев успел сыграть в Москве до-мажорную сонату Моцарта и бетховенский ор.111 на «Декабрьских вечерах», соль-мажорный концерт Равеля в БЗК и два концерта с оркестром в конце января в Филармонии-2: фа-минорный Баха и 24-й Моцарта. У всех этих исполнений, естественно, есть что-то, что роднит их между собой – Плетнева не спутаешь ни с кем, прежде всего по его обращению со временем. Не только то самое рубато — неожиданное внутрифразовое рубато, придающее высказыванию практически речевую выразительность, но и дерзость прямых темповых отклонений, позволяющая, например, взять ощутимо медленнее побочную партию концерта Моцарта – так убедительно этого не смог бы никто; но и железная воля, ведущая оркестр среди микроскопических ансамблевых нестыковок, неизбежных в живом исполнении; но и особая гипнотическая убедительность движения самого по себе: бывают моменты, когда никаких отклонений нет, музыка идёт прямо вперёд, но ты вдруг замечаешь, что она мягко отрывается от «раза», от столбов, от земли, и летит, будто на воздушной подушке, сама по себе, без усилий.

Звуковая картина, которую Плетнев создает, поистине обольстительна по красоте, то есть предельной ясности уровней и особой воздушности ауры. Именно звучанием, думается мне, вызывается тот эффект владычества над материалом, который покоряет слушателя в первом приближении к его искусству: мы все чувствуем и любим, когда человек владеет тем, что делает, пианист ли он, рисовальщик, портной или доктор. И вот здесь я подхожу к своей главной мысли: если бы меня спросили, как, собственно, играет Плетнев, то я сказала бы, что он отшелушивает всё наносное, всё, связанное с какой бы то ни было заранее заданной идеей – особенно с идеей некоего специального драматизма и сосредотачивается на чисто музыкальных событиях, на том, как живут звуки, как они взаимодействуют друг с другом и что из этого выходит. Поэтому и оказывается, что Аппассионате не обязательно грохотать, несмотря на название (кстати, название не авторское, а придуманное издателем). Достаточно событий и без этого. Звуки, написанные таким или иным образом, оказываются, одухотворены как будто сами собой, они умоляют, угрожают, повелительно восклицают, стенают, покачиваются маятником, чтобы потом, когда будет достигнута нужная амплитуда, маятник пошёл вразнос…  Из одного вытекает другое – как из начальной фразы солиста в концерте Моцарта незаметно, будто на одной силе музыкальной мысли, развертывается, как вселенная из большого взрыва, вся экспозиция, и это оказывается намного увлекательнее, чем все догадки о том, что Моцарт «хотел сказать» и какие у него при этом были переживания.

фото с сайта realnoevremya.ru

Почему я думаю, что это так, что в центре внимания Плетнева сама звуковая жизнь? Потому что я, слушатель, вдруг начинаю слышать её так, как никогда раньше. Ты замечаешь, например, что тема звучит в третьей октаве совершенно иначе – по эмоциональному содержанию! – чем только что она звучала в первой. Не сыграна с другим выражением, а просто совершенно иначе звучит и выражает уже что-то другое. В этом и состоит событие: когда что-то меняется, становится другим. Или ещё пример события: когда какая-то интонация солиста имитируется в оркестре. Сыграл рояль мотив из четырех нот – и Моцарт дает его повторить флейте и двум кларнетам. Казалось бы, ну что такого? Стандартный прием. Но вместе с этими аккордами духовых в тему приходит нечто ангельское, бесплотное. Мгновенное изменение ракурса – и происходящее овевается чем-то новым, как дыханием. Так и должно быть: духовые – инструменты дыхания, духа, ты только забыл почему-то, как красиво это может быть.

Мы заговорили об оркестре. Конечно, было бы удивительно, если бы Плетнев не заразил и свой оркестр этой жаждой осмысления звука, этим пристальнейшим вниманием к нему. Сколько нового обнаружилось в оркестровой части партитуры! Стала видна бесконечная изобретательность Моцарта именно в микростолкновениях одного с другим, переплетениях, переходах одного в другое. Зачем ему это надо было? А потому что и его, и нас это утешает среди «забывчивости дня».  Гениальный композитор — прежде всего апостол красоты. Музыкальному человеку не составляет никакого труда придумать на ходу мелодию, но придумать такое, чтобы среди всей обыденности тебя вдруг что-то позвало и подняло твой взгляд вверх — вот что делает гениальный композитор. В 24 Концерте особенно много этих событий красоты в группе духовых. По существу, этот концерт — скорее концертная симфония для фортепиано и деревянных, у которых в нём целые сольно-ансамблевые эпизоды, целые диалоги с фортепиано, но кто раньше это подавал так ярко? Или просто РНО играет слишком хорошо? А РНО играет как хор ангелов – так, будто сопротивления материала вовсе не существует, и эти эпизоды в группе деревянных – безупречные маленькие поэмы.

И как показательно, что для каденции к первой части Плетнев выбрал интонационное зерно – ход со скачком вверх из четвертого такта оркестровой экспозиции. Всю часть Моцарт занимался тем, что превращал его то в одно, то в другое: изначальную зловещую уменьшенную септиму — то в относительно мирную октаву, иногда даже нисходящую, как увещевание, то в широкую вопросительную дециму… В каденции всё окончательно сместилось в область зловещего, сгустились тени, настало царство уменьшенного септаккорда, мы почти оказались в атмосфере 32 сонаты Бетховена. И всё это родилось из ничего, всего лишь из пристального взгляда на интонацию.

Что же касается того, что Плетнев будто бы всё играет, как бы прощаясь, то вспомним одного поэта Серебряного века, который желал «создать пламеннейшую жизнь, где все наслаждение было бы так обострено, будто вы только что родились или сейчас умрете». Ощущение конечности бытия работает как увеличительное стекло. Если бы – употребительный прием в педагогике – нам предложили подобрать подтекстовку к звучащей музыке, то в случае Плетнева это всё время оказывались бы только что написанные, никому ещё неизвестные стихи о самом сокровенном. Но если попытаться по звучанию вообразить себе их автора, то это была бы не девушка с дневником (первая ассоциация на слово «сокровенный»), а умный, суховатый, резкий и честный человек, в котором было бы что-то вольтеровское. Не за этим ли мы ходим на концерты? За личностью, за разговором с ней. Понять – задача с негарантированным решением, но можно просто внять.

 

 

Все права защищены. Копирование запрещено.