Один из старейших оперных домов Европы — Берлинская Штатсопера отметила свое 275-летие спецпрограммой Штатскапеллы под руководством Даниэля Баренбойма и двумя премьерами: «Гензель и Гретель» Энгельберта Хумпердинка и «Коронация Поппеи» Клаудио Монтеверди — первыми постановками на реконструированной исторической сцене на Унтер ден Линден.
опера "Гензель и Гретель"

Первой премьерой на модернизированной сцене стала опера «Гензель и Гретель» по сказке братьев Гримм. Фото: Monika Rittershaus

Так же, как и в исторический день открытия Берлинской оперы 7 декабря 1742 года, когда прусский король Фридрих Великий, не дождавшись окончания строительства театра, потребовал дать первую премьеру — оперу «Цезарь и Клеопатра», так и в нынешней ситуации музрук Штатсоперы Даниэль Баренбойм подготовил торжественную программу к юбилею Штатсоперы в экстремальных условиях еще не оконченной в здании стройки.
Тем временем, спикеры юбилейного вечера помянули со сцены не только имя Фридриха Великого, чья культурная стратегия могла бы послужить образцом для современных госдеятелей: Фридрих, в частности, утвердил новый — государственный статус оперного театра в немецком обществе. Речь зашла и об актуальной политической ситуации, сложность которой, по словам интенданта Юргена Флимма, состоит в неспособности канцлера Меркель сформировать правящую коалицию. Однако «мы почти не замечаем, что у нас нет правительства», — пошутил интендант под дружный смех в зале. Программа вечера, по крайней мере, отражала более стабильные для немецкого общества ценности: звучали сочинения композиторов, связанных на разных этапах истории театра с его оркестром — Феликса Мендельсона, Рихарда Штрауса и Пьера Булеза. Как сказал Баренбойм, это выступление для него самого было тестом на новую акустику зала, изменившуюся после реконструкции: «сначала маленький, легкий Мендельсон, затем огромный оркестр в Булезе, где струнных больше, чем даже в Рихарде Штраусе, наконец, колоссальная по составу «Жизнь героя» Штрауса».

И в каждом из этих форматов Баренбойм смог найти тончайший баланс в звучании оркестровых групп и динамики. Легкость, полетность, чистейший звук деревянных и «вуальные» струнные в стремительном движении Скерцо из «Сна в летнюю ночь» Мендельсона. Потрясающие акустические эффекты в «Нотациях» Булеза: тихие брожения, застылости, рассыпания звука, сюрреалистический, агрессивный «бег» меди во II «Нотации», внезапные обрывы финалов, сарказм. И совсем другой — романтический Баренбойм в поэме «Жизни героя», развернувшейся как элегия жизни, ее борьбы, фанфар, разочарований, мелких флейтовых «дрязг» и красоты чувственности в бесподобном скрипичном соло Джиун Ли (JioonLee).

О какой революции шла речь, было не ясно, да и не важно — балаган есть балаган

Первой же премьерой на модернизированной сцене Штатсоперы стала опера «Гензель и Гретель» по сказке братьев Гримм. Эта партитура, написанная адептом Вагнера Хумпердинком и традиционно исполняющаяся в немецких театрах в рождественские дни, не шла на сцене Штатсоперы уже несколько десятилетий. Премьеру волшебной сказки поручили режиссеру-радикалу Ахиму Фрайеру, известному в России постановкой моцартовской «Волшебной флейты» в Новой опере. В «Гензеле» Фрайер выступил режиссером, сценографом и художником по костюмам одновременно, создав своего рода балаганную феерию с современным социальным подтекстом, где Ведьма, соблазняющая детей Гензеля и Гретель сладкими пряниками и марципаном, представляет собой аллегорию современной рекламы и общества потребления. Ведьма, поющая тенором (Стефан Рюгамер), появлялась на сцене не в человечьем облике, а в сюрреалистическом образе, собранном из ширм, гигантского носа и сосисочного рта, покрытая изображениями продуктов питания, с руками, отделенными от тела, крепко захватывающими поддавшихся на соблазны детей. Место действия — балаган с ширмами и экраном, в котором появлялось то лицо раскланивающегося дирижера Себастьяна Вейгле, то каракули, изображающие лес, сладости, абстракции. Естественно, что в таком формате спектакля психологических типажей на сцене не было.

Два странных существа с диспропорциональными фигурами, с огромными головами из папье-маше и вращающимися глазами — это главные герои сказки Гензель и Гретель (Кэтрин Вундсэм и Эльза Дрейсиг, чьи голоса доносились из-под шлемов). Симпатичные «уродцы» нелепо двигались по сцене, неуклюже танцевали, исполняли веселые куплеты, играли с гигантской кошкой-мимом на человечьих ногах. Отец (Роман Трекель) и Мать (Марина Пруденская из Петербурга) иллюстрировали балаганные типы крикливой жены и мужа-выпивохи. Действие у Фрайера постепенно смещалось в формат феерии, кульминацией которой стал сон Гензеля и Гретель: цирковое антре с участием фокусника-отца, балерины-матери, ряженых медведя, слона, кота, Санта Клауса и других персонажей, буйно заполнивших время чарующей хумпердинковской музыки. В финале спектакля рекламная Ведьма сгорала в огне электрического «мирового пожара» и над ликующей толпой, освободившейся от «потребительской зависимости», неоновым светом вспыхивало слово Revolutio. Правда, о какой революции шла речь, было не ясно, да и не важно — балаган есть балаган. Зато реально ценным в спектакле был его музыкальный хай-класс, оценить который смог каждый, кто досмотрел «Гензеля и Гретель» до конца.
rg.ru