20 октября в Москве, в Зале имени Чайковского, состоялось концертное исполнение оперы «Евгений Онегин». За пультом стоял Владимир Федосеев, недавно отметивший свое 85-летие. Кстати, не просто стоял: когда Владимир Иванович не поднялся, а впрыгнул (!) на подиум, зал взорвался. И в дальнейшем маэстро буквально излучал энергию.
Состав певцов тоже обещал меломанам немалую толику гармонических наслаждений: достаточно назвать имена Василия Ладюка, Вероники Джиоевой и Агунды Кулаевой.
Если говорить кратко, то можно констатировать, что в целом ожидания оправдались. Свидетельством чему стали долгие овации, громогласные «браво» и букеты цветов, которыми были засыпаны главные герои вечера и не обделены исполнители второстепенных ролей. В конце один из букетов полетел хористам, что вызвало дополнительный взрыв радости среди зрителей-слушателей, по достоинству оценивших хор Академии хорового искусства имени Попова, ставший полноправным участником…
И тут приходится сделать паузу: участником чего стал хор, да и все остальные исполнители? Спектакля? Нет, на спектакль происходившее в КЗЧ не тянет. Концерта? Но и концертом это не было. Даже обтекаемое слово «действо» тут не подойдет, поскольку именно действо-то в этот вечер отсутствовало.
– Чего же вы хотите? – скажут мне. – Какого еще действа? Это ведь концертное исполнение.
– Исполнение чего? – задам я ответный вопрос. – Оперы! А раз так, то одной только передачи музыки, даже самой адекватной композиторскому замыслу, недостаточно. Концертное исполнение оперы – это особая форма ее представления, требующая очень тонкой, исключительно лаконичной, почти (то самое «почти», которое и составляет суть искусства) незаметной постановки. Но не отсутствия постановки вообще!
Великолепные оркестр и хор, прекрасные певцы – все они были предоставлены самим себе, и каждый с блеском выполнил свою работу, но – каждый свою, иногда удачно стыкующуюся с работой товарища, а порой идущую вразрез с ней.
Конечно, нет сомнений, что в музыкальном плане маэстро Федосеев следил, чтобы все ноты и паузы были исполнены точно. Но почему он не сказал той же Джиоевой – Татьяне: «Умерьте, пожалуйста, свой пыл: это Татьяна, а не Земфира и не Кармен». Впрочем, это не претензия: стоит ли навязывать дирижеру несвойственные ему функции? Но почему тогда не пригласили человека, кому эти функции присущи и который называется словом «режиссер»?
Вот лишь один пример того, что музыка в этот вечер была сама по себе, что перед ней не ставились серьезные драматургические задачи, – финал сцены письма. Оркестр еще играет, а со сцены уже ушли не только Няня, но и сама Татьяна. А ведь то, что звучит в этот момент, – не просто красивые мелодии, написанные для ублажения нашего слуха. Это – сама душа героини, рассказ о том, что́ в ней происходит в этот момент. Но когда сцена пуста, остаются только те самые красивые мелодии. А ведь всё, что требовалось от дирижера, это попросить певицу задержаться на несколько минут. Невольно приходишь к мысли, что и он сам воспринимал происходящее как некие гармонические экзерсисы.
А как быть с тем, что оркестр зачастую заглушал певцов? Причем, в лирических местах он звучал совершенно деликатно, и нам была слышна каждая интонация и Ленского, и Гремина, поющих, соответственно, «Куда, куда…» и «Любви все возрасты покорны». Но когда дело доходило до кипения страстей, которыми, при всем своем лиризме, полна опера, тут уж о том, что́ произносят певцы, можно было только догадываться. Кстати, единственной, кого не удалось заглушить оркестру, была Вероника Джиоева.
Ну, а теперь – по порядку. Раз уж мы заговорили о Татьяне, продолжим о ней. Сама певица в своих интервью признается, что партия Татьяны не подходит ей по характеру. Непонятно, зачем же совершать такое насилие над природой, когда есть роли, которые могли бы прекрасно ей подойти – партии женщин страстных, сильных. Тоска, обе леди Макбет – шотландская, Верди, и мценская, Шостаковича, – названная уже нами Земфира, Недда, Мюзетта в «Богеме» (а отнюдь не Мими, которая значится в репертуаре певицы). Наконец, известно исполнение Кармен сопрано (взять хотя бы великую Викторию де лос Анхелес, чей голос был гораздо выше, чем у Джиоевой).
Характерный штрих: на словах «никто меня не понимает…» певица невольно сжала кулаки. Секунда – но не надо быть Фрейдом, чтобы понять, что́ именно происходит в душе этой Татьяны. Нет, конечно, Татьяну можно играть и не романтичной девушкой, отдающейся на волю судьбы, а сильной женщиной, берущей судьбу в свои руки (кулаки). Для этого нужно совсем немного: другое либретто и другая музыка. А за неимением их — режиссер, который объяснил бы актрисе суть ее роли. Причем так, что кулаки сами бы разжались.
Онегин. Василий Ладюк создал образ чрезвычайно сдержанного человека, чему весьма способствует его ровный сильный голос. И тем ярче и эффектней оказался взрыв страсти, охвативший его в третьем акте.
Ольга. Когда эту партию поет хорошая певица, всегда жалеешь, что Чайковский не дал ей попеть больше. Именно так было и в данном случае. Героиня Агунды Кулаевой почти все время смеется, что очень в характере персонажа. При этом она не переигрывает, смех не переходит ни в глупое хихиканье, ни в совсем уж нелепый хохот, которым иногда пытаются подчеркнуть безразличие Ольги к жениху.
С удовольствием перехожу в Ленскому. Прекрасный, мягкий тенор Алексея Татаринцева (кстати, в жизни – супруга Агунды Кулаевой) стал одним из главных украшений вечера.
Вообще, оба суперхита этой оперы: арии Ленского и Гремина (его исполнил Михаил Гужов) – прозвучали именно как хиты. И дирижер, почти сразу поднимавший палочку, прерывая аплодисменты в других местах, тут оба раза дал публике и нахлопаться, и накричаться вволю. Кстати, Василий Ладюк сам лишил себя подобной же овации, кинувшись прочь со сцены сразу после ариозо третьего акта. Зал был готов благодарно отреагировать на его прекрасное (и, как я говорил выше, эмоциональное) исполнение, но вместо шквала аплодисментов, за отсутствием адресата, раздалось несколько хлопков, сразу же обескураженно замолкших.
Почти такой же успех был и у Трике – Валентина Суходольца. И ему маэстро тоже позволил насладиться реакцией зала. Кстати, более чем заслуженной: говорю «более», поскольку Суходолец стал единственным, кто по-настоящему играл и даже осмелился (!) использовать реквизит – листок с именинными виршами. Казалось бы, крошечная деталь, но как бы украсил такой же листок-письмо роль Татьяны!
Говоря об остальных участниках исполнения: опытной Елене Евсеевой (Ларина), молодом Максиме Орлове (Ротный и Зарецкий) и Светлане Шиловой (Няня), занимающей между ними промежуточное положение в смысле возраста и опыта, хочется сказать, что все они были на своем месте. Пусть это определение не покажется кому-то снисходительно-поверхностным. Быть на своем месте – одна из главных задач актера, и далеко не всем это удается. Не могу не остановиться на Шиловой, свежий, сочный голос которой выдает не только певицу, по возрасту весьма далекую от своей героини, но и то, что, как мне кажется, впереди ее ждет еще много сценических успехов в более ответственных партиях.
Итак, список действующих лиц, перечисленных авторами оперы, исчерпан. Однако был в этот вечер на сцене и еще один персонаж – чтец. Алексей Гуськов читал отрывки из пушкинского «Онегина». Вот как раз возможность развить затронутую нами тему «быть на своем месте». Нет, к артисту – никаких претензий. С точки зрения исполнения он все сделал профессионально и достойно. Разве что, заметим: те небольшие фрагменты, что прозвучали, можно было бы не читать по бумажке, тем более, что все это – вполне хрестоматийные куски, которые могли бы процитировать по памяти многие из зрителей. Но не это главное. Куда важнее то, что непонятно, зачем вообще понадобилось утяжелять оперу этим дополнением. Опера – вещь вполне самодостаточная. Если бы она была сокращена для концертного исполнения, вполне логичным было бы скомпенсировать отсутствие купированных частей чтением текста. Но нет, все, что написано Чайковским, что раскрывает характеры и повествует о сюжете, было досконально исполнено. Поэтому, скажем, вторжение чтеца между фразой «Начнем, пожалуй» и дуэтом «Враги, давно ли друг от друга…» выглядело совершенно неоправданным разрывом художественной ткани. А вот там, где как раз стоило бы прервать музыку – между вторым и третьим действиями (здесь не было предусмотренного композитором антракта) – Алексей Гуськов преспокойно сидел на своем стуле. И сразу вслед за трагической смертью Ленского радостно грянула бодрая танцевальная музыка. Ну почему даже музыканты не понимают, что не только музыкальные фрагменты, но и перерывы между ними продуманы композитором-драматургом! Не обязательно делать в таких местах полноценный антракт, но хотя бы небольшая пауза, чтобы слушатель мог отойти от только что пережитого, необходима. И в данном случае была прекрасная возможность для этого. Но, увы, упущенная возможность.
Кстати, об антракте. Не могу не поставить в заслугу тому, кто планировал вечер (полагаю, что это был сам Владимир Иванович), что перерыв был сделан там, где хронологически прерывать действие, казалось бы, не следовало: между сценами именин и дуэли, разделенными по сюжету несколькими часами. Но бог с ней, с хронологией, главное, что тут идут почти встык два наиболее эмоционально насыщенных куска: ссора и ария Ленского, которые необходимо развести. (Не могу не заметить в скобках, что в постановке Новой Оперы, в которой поет тот же Татаринцев, опера идет вообще без перерывов, из-за чего эта же ария, спетая этим же певцом, совершенно пропадает, потому что слушатели еще во власти переживаний от предыдущей сцены.)
В свете сказанного тем больше заслуга артистов, которые сами, очевидно, без чьей-то подсказки, нашли сценические приемы, соответствующие тому или иному эпизоду. В качестве примера приведу «танец» Онегина с Ольгой. Они просто перешли на другую от Ленского половину сцены и стояли, о чем-то якобы весело разговаривая. И всё! Не надо вальсировать или, простите за неологизм, котильонить. Оказалось достаточно обозначить это общение – и концерт сразу превратился в оперу.
Возможно, у читателя создастся впечатление, что автор этих строк остался недоволен проведенным вечером. Поверьте, это не так! Смысл всего, что сказано выше, не в том, что то или это было плохо. А в том, что и то, и это могло быть лучше. Безусловно, мы слушали если не эталонное, то близкое к этому в музыкальном смысле исполнение гениальной оперы. Безусловно, недочеты, с позволения сказать, видео ничтожны по сравнению с аудио-составляющей. И безусловно, доведись нам (я имею в виду весь или почти весь зал) еще раз присутствовать на том же самом исполнении, со всеми его недочетами, мы бы с радостью все это повторили.
Автор фото — Евгений Разумный
Все права защищены. Копирование запрещено
Пока нет комментариев